Первым, на что я обратил внимание, была бумага, которую детектив положил передо мной. Дорогая и качественная, чем-то похожая на мою бумагу для писем, но, тем не менее, такой бумаги я дома не держал. Потом я обратил внимание на ручку, которой пользовался автор записки. Зеленые чернила, тонкое перо, позволявшее с наибольшей точностью передать все росчерки и завитушки. Я писал паркером с более широким пером - как и у всех врачей, почерк у меня был ужасным, росчерки и завитушки точно передавать не требовалось, а тонкое перо сделало бы написанное абсолютно нечитаемым. И только после этого я вгляделся в почерк. Он не принадлежал Кэт - это я мог сказать точно. Это был почерк Беатрис. Он был достаточно узнаваем для того, чтобы исключить вероятность ошибки. "Иногда люди уходят для того, чтобы хранить дорогих людей", значилось в записке. Прочитал я это с трудом - строчки плыли перед глазами, голова кружилась, и сейчас больше всего на свете мне хотелось прилечь.
- Что скажете? - подал голос детектив Кэллаган.
- Мы можем продолжить нашу беседу позже, детектив? К примеру, завтра? Мне необходимо отдохнуть, но завтра, обещаю, я загляну к вам.
- Вы уверены, что с вами все в порядке, доктор? Может, мне позвать врача?
- Какого, черт побери, врача? Я сам врач! - Я положил голову на спинку кресла. - Что еще надо вам сказать для того, чтобы вы убрались? Может, встать перед вами на колени?!
Детектив Кэллаган примирительно кивнул, поднялся и сделал знак полицейским собираться. Я смотрел на то, как они выходят из кабинета, дождался, пока за ними закроется дверь, но поднялся из кресла только спустя несколько минут - головокружение ослабло, и это означало, что в ближайшие десять минут я не упаду в обморок посреди своего же кабинета.
В спальне я разулся, снял пиджак и, не раздеваясь, опустился на кровать. Происходящее по своей иррациональности приближалось к романам Кафки с одной разницей: это была реальная история, а не сюжет с выдуманными персонажами. Несмотря на двойную дозу успокоительного, меня трясло от всего пережитого. Если бы я вышел на улицу в таком состоянии, то убил бы кого-нибудь, а потом об этом и не вспомнил.
Запрыгнувшая на кровать Афина потерлась теплым боком о мою руку, намекая на то, что ей хочется внимания. Я погладил ее, она довольно заурчала, перевернувшись на спину и блаженно замерев, после чего снова свернулась клубочком и прижалась ко мне.
Я открыл портсигар и изучил его содержимое. Обычных сигарет оставалось всего несколько штук, и следовало на днях купить пачку, а сигареты с опиумом были на месте. Я достал одну из них и, разминая в пальцах завернутый в коричневую бумагу табак, вспоминал, куда положил остальные. Вспомнил, что они лежат в одном из ящиков стола, щелкнул зажигалкой и закурил. Ощущение легкости и умиротворения, приходящее сразу после нескольких затяжек, не могло даровать даже самое сильное снотворное. Я положил голову на подушку и замер, глядя в потолок. Проблемы отдалялись, меня снова клонило в сон, и вот уже мистические совпадения были далеко, так далеко, что, казалось, их не существует.
Скорее всего, опиум оказывал такой быстрый и сильный эффект потому, что с успокоительным я злоупотребил. В какой-то момент я закрыл глаза и почувствовал, что засыпаю, но к реальности меня вернула Афина: она прыгнула мне на грудь и потерлась холодным влажным носом о мою щеку. Я приподнял голову и посмотрел на нее, а потом перевел взгляд на тлевшую в пальцах сигарету. Кошка осторожно, хотя и не без любопытства, вдохнула сладковатый дым, обеспокоенно поскребла ткань рубашки наполовину выпущенными коготками, чихнула, выражая свое отношение к наркотикам, и вернулась на свое законное место под моим боком. Я сделал пару последних затяжек, потушил сигарету, отставил пепельницу и через пару минут уже спал глубоким сном.
Проснулся я в начале первого следующего дня. Спал так крепко, что не услышал ни будильника, ни сотового телефона - а последний, судя по количеству неотвеченных вызовов, звонил каждый час минимум дважды. Я перезвонил Ванессе, сообщив, что завтра обязательно появлюсь, потом набрал номер детектива Кэллагана и сказал ему то же самое. Положив телефон на место, я вспомнил, что со вчерашнего обеда ничего не ел, и следовало бы перекусить. Но вместо того, чтобы пойти на кухню, я снова закрыл глаза, проспал еще пару часов и заставил себя встать с кровати только тогда, когда за окном начало темнеть.
События прошедших дней, как и вчера, казались мне бредом сумасшедшего - ничего не изменилось. Я приготовил себе ужин, но не смог съесть даже ложку салата, а поэтому ограничился кофе и сигаретой и отправился в клуб - мысль о том, что вечером я буду предаваться своим мыслям в одиночестве, привлекательной мне не казалась.
Адам приходил на час, а то и на два раньше меня для того, чтобы разобраться со счетами и с документами. Сегодняшний вечер не стал исключением: он сидел за столом, обложившись бумагами, и что-то считал на калькуляторе.
- Весь в делах, - заговорил я, снимая плащ.
Адам поднял голову и пару секунд изучал меня, после чего отложил калькулятор и поднялся из кресла.
- Ну и ну! Я был уверен, что ты останешься дома! То есть, я имел в виду, тебе не нужно было приходить, я понимаю ситуацию, и я бы справился без тебя!
Он обнял меня, после чего отстранился и вгляделся в мое лицо.
- Ты ужасно выглядишь, - уведомил меня он. - Надеюсь, ты не пил?
- Только успокоительное.
Я сел у стола и достал портсигар. Адам наблюдал за тем, как я закуриваю.
- Ты снова куришь эти чертовы сигареты? - спросил он.
- Ты снова читаешь мне нотации? - ответил я вопросом на вопрос.
Он покачал головой и взял у меня сигарету.
- Не буду спрашивать, как все прошло. Это самый дурацкий вопрос, какой только можно задать, если речь идет о похоронах.
- Это точно. Но прошло хорошо, если так можно говорить о похоронах.
Адам пару раз затянулся и посмотрел на то, как дым тает в воздухе.
- Я слышал про Кэт, - сказал он. - Прими мои соболезнования. Ужасная история.
- Ну, хотя бы в этот раз мое имя не появляется на страницах желтых газет в контексте очередного романа. - Я пригладил волосы ладонью и вздохнул. - Ума не приложу, что происходит. Такое впечатление, будто кто-то наверху решил, что на меня должны свалиться все беды этого мира.
Адам успокаивающе потрепал меня по руке.
- Не думай об этом слишком много, - посоветовал он. - Вот увидишь - через несколько дней все наладится. Знаешь, что? Я сделаю тебе сюрприз. Но только с одним условием: если ты постараешься придать своему лицу более жизнерадостное выражение. Кстати, я тут читал новости. Ты помнишь Уильяма Барта?
- Конечно. Истеричный компаньон Изольды. Я слышал, у него новый бизнес?
- Уже нет. Он мертв. Его убили в собственной квартире.
Я подпер голову рукой.
- Это уже тянет на тенденцию.
- Ты прав. Хотя бы потому, что сценарий убийства повторяет сценарий убийства Кэт. Один в один. Выглядит так, будто он повесился, но нет ни веревки, ни чего-либо, куда бы можно было эту веревку повесть. Тело не перемещали - он умер, сидя в кресле. А повеситься, сидя в кресле, довольно-таки проблематично. Полиция Треверберга в растерянности, а они раскрывали и не такие дела.
- Чертовщина какая-то, - сделал вывод я.
- Это уж точно. Либо таинственный убийца действует так ловко, что не оставляет следов, либо… не знаю. Мистика какая-то.
- В любом случае, это не по моей части. - Я поднялся. - Поздороваюсь с Колетт.
В глубине души я надеялся, что посетителей сегодня будет немного, но, как и следовало ожидать, закон подлости сработал безошибочно. Адам с довольной улыбкой таскал меня за собой из одной части клуба в другую, ни на секунду не закрывая рта и рассказывая гостям о том, чем мы можем их порадовать. Я думал о том, что его болтовня раздражает меня, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы сказать колкость. В течение трех месяцев после того, как я вернулся из затянувшегося отпуска по ту сторону океана, мне пришлось жить у него, потому что я продал свою старую квартиру, а новую купить не успел, и мне казалось, что своей любовью поговорить он сведет меня с ума. За полгода жизни в одиночестве я успел отвыкнуть от соседей.
- … а это доктор Вивиан Мори, Элеонора. Компаньон господина Фельдмана.
Спутница Патрика Мейсона, темноволосая женщина с лицом уставшей от жизни аристократки, улыбнулась мне и сделала лишенный изящества книксен.
- Очень приятно, доктор.
- Очень приятно, Элеонора, - ответил я и поцеловал ей руку, хотя книксен отбил у меня охоту обмениваться светскими знаками любезности.
- Я слышала, что у вас своя практика? - полюбопытствовала Элеонора. Ее взгляд скользнул по моему черному галстуку и остановился на сигарете - третьей за этот вечер, на что Адам старался не обращать внимания, лишь только изредка неодобрительно качая головой. - Вы психоаналитик?
- Это правда.
- Как интересно!
Элеонора сжала в руках сумочку, посмотрела мне в глаза и улыбнулась. Я мысленно поблагодарил Бога за то, что Он обделил меня талантом Патрика находить женщин без признаков интеллекта. Если он и находил умных женщин, то тут же женился на них, после чего, осознав свою ошибку, разводился и продолжал поиски.
- Сколько стоят ваши услуги? - продолжила Элеонора.
Я назвал сумму, которую мы с Ванессой обычно брали с пациентов за сеанс. Элеонора пару раз кивнула.
- Не так уж и дорого. - Она снова улыбнулась. - Я бы могла себе это позволить.
- За первый сеанс я не беру денег, так что если вам нужна моя помощь как врача, я могу дать вам свою визитную карточку.
- Я буду очень рада, доктор.
Когда моя визитная карточка исчезла в недрах ее сумочки, Элеонора возобновила диалог.
- Никогда не была на сеансе у психоаналитика. Это так же, как в кино?
- Думаю, будет лучше, если вы увидите собственными глазами.
- А мне нужно будет раздеться?
Адам, беседовавший с Патриком, ткнул меня локтем в бок, но опоздал всего лишь на долю секунды.
- Все зависит от того, насколько тяжел случай того или иного пациента, - ответил я Элеоноре.
- Прошу вас, извините доктора, - сказал Адам, придав своему лицу серьезное выражение (хотя я был уверен, что он еле сдерживается и готов расхохотаться). - У него очень тонкий юмор.
- Все в порядке, господин Фельдман, - уверила его Элеонора.
- Я покажу вам вторую половину клуба. - Адам повернулся ко мне и добавил, понизив голос: - Твое присутствие больше не понадобится. Можешь отдохнуть.
За столиком меня ждала Колетт. Она на секунду подняла голову, после чего снова взяла стоявшую рядом с ней бутылку абсента и наполнила второй из двух стаканов.
- Сюрприз, - сказала она. - Нет, не тот, что тебе обещал Адам. Зато только вчера из Амстердама - Софи привезла.
Я занял один из стульев.
- Она давно не была у нас. У нее все хорошо?
Колетт чиркнула длинной спичкой и поднесла огонек к кубику сахара.
- Пишет. Ты ведь знаешь, когда она работает, то не видит никого и ничего.
- Когда она планирует закончить следующий роман?
- Думаю, через месяц она закончит черновик, потом все зависит от издательства. А пока мне нужно приносить ей кофе и напоминать, что она должна пообедать. Для чего же еще нужны сестры?
Когда таинство превращения зеленой жидкости было завершено, Колетт подала мне один из стаканов.
- За что выпьем? - спросила она, поднимая стакан.
- За то, чтобы в жизни были поменьше бреда.
- Отличный тост для абсента.
Мы выпили, и Колетт снова взяла бутылку.
- Еще по одной? - спросила она, глянув на меня.
- Ты спрашиваешь у меня как у руководителя или как у друга?
- Как у друга-руководителя. Я выпила сто литров абсента, пока жила и работала в Амстердаме, и после нескольких бокалов твердо стояла на ногах и отлично танцевала. Кстати, о танцах. Знакомься. Это Нура. Твой сюрприз. Дорогая, это Вивиан. Я тебе о нем рассказывала.
Разглядывая подошедшую к нашему столику Нуру, я думал о восточных красавицах в паранджах и исполнительницах танца живота, которых видел в период путешествий по Саудовской Аравии. Может, с определением ее родины я и ошибся, но с родом занятий почти стопроцентно угадал - осанку танцовщицы я после десяти лет занятий танцами замечал невооруженным глазом. На Нуре было длинное вечернее платье, перчатки чуть выше локтя и манто, небрежно накинутое на плечи. Она изучала меня темными - под стать своей восточной внешности - глазами и улыбалась. И что-то в ее глазах заставляло меня думать о том, что я оценю сюрприз по достоинству.
- Надеюсь, ты рассказывала только хорошее? - заговорил я.
- Плохое обычно не рассказывают, а демонстрируют. - Колетт поднялась и положила руку Нуре на плечо, приглашая присесть, а потом снова обратилась ко мне: - Нура - моя подруга. Мы вместе работали в Амстердаме.
Я предложил Нуре абсент, и она согласилась. В последний раз я готовил его довольно давно, но руки быстро вспомнили нужный навык.
- Я посмотрел на вас и подумал, что вы родились в Саудовской Аравии.
Нура наблюдала за тем, как плавится сахар.
- Вы почти угадали, - сказала она. - Я родилась в Сирии. Но это было давно. Я росла во Франции, получила образование во Франции… я европейская женщина.
Я поднял глаза и спросил по-французски:
- Так вы, можно сказать, француженка?
Нура кивнула.
- Я жила во Франции до тех пор, пока мне захотелось свободы. Выпьем на брудершафт, доктор?
Было странно пить абсент на брудершафт, а поцелуй наш по продолжительности и откровенности нарушал все правила первого знакомства, но мы сделали вид, что это в порядке вещей. После очередного стакана абсента и беседы на отвлеченные темы я предложил Нуре кофе. Она извиняющимся тоном сказала, что кофе не пьет, так как это вредно для фигуры, а фигура - ее рабочий инструмент (она на самом деле оказалась танцовщицей). Но от опиума она не отказалась. Уже через пять минут мы поочередно грели тонкую трубку над лампой и делали по нескольку затяжек.
- Где ты училась танцевать? - поинтересовался я.
Нура, чуть прищурившись, смотрела на сцену.
- Не поверишь, но меня никто не учил танцам. Просто в какой-то момент - я тогда была очень маленькой - я поняла, что хочу танцевать. Тело будто само подсказало мне. А потом я наблюдала за тем, как танцуют другие, и пыталась повторять это самостоятельно.
- Это похоже на мою историю. С одним отличием - мама за меня решила, что я должен заниматься танцами профессионально. Сначала я ненавидел уроки танцев, потому что мне хотелось играть в футбол. А потом понял, что одно другому не мешает. Правда, футбол со временем себя изжил. У меня никогда не было желания самоутвердиться, особого азарта и удовлетворения от побед я не испытывал. А танец для меня всегда был, прежде всего, творчеством, способом выразить свои чувства.
- О, понимаю! И, пожалуй, соглашусь. - Она коснулась моей руки и улыбнулась. - Приятно найти родственную душу. Хотя, конечно, танцор всегда поймет танцора. Я думаю, что есть два основных способа выразить себя: творчество - танец, в нашем случае - и секс.
Нура подняла голову и посмотрела на меркнущие лампы - в такой час мы избавлялись от лишнего света, оставляя только приятные для души и глаза красноватые лампы, с которыми у большинства посетителей ассоциировалась атмосфера клуба.
- У вас тут так уютно. Колетт много рассказывала мне о вашем клубе. - Она сделала затяжку и протянула мне трубку, но в последний момент снова забрала ее. - А что же во второй половине, о которой не принято говорить вне этого заведения?
- Хочешь посмотреть на вторую половину?
- В следующий раз.
Сегодня комнаты наверху выглядели странно: красные плафоны освещали только одну половину комнаты, а во второй царил сумрак. Скорее всего, это было связано с происходящим во второй половине клуба - Адам не успел рассказать мне, что он придумал на этот раз, а я по причине плохого настроения не поинтересовался. Теперь меня разбирало любопытство, в котором была доля облегчения - в темной половине комнаты находилось, в том числе, и окно, рядом с которым я в прошлый раз увидел Беатрис.
Хотя о Беатрис я думал в последнюю очередь, потому что опиум брал свое, и небольшая коробочка с оставленной в ней иглой еще не опустела. Этого было достаточно для того, чтобы заставить себя забыть об окружающем мире до завтрашнего утра. Я сидел в кресле и наблюдал за танцем Нуры. Она перебрала несколько дисков в проигрывателе и, то ли случайно, то ли намеренно поставив "One Caress", воспользовалась игрой красного света и тени, напомнив мне эротическую богиню с привезенной мной из поездки на Кипр курильницы. Образ довершал повисший в безветренном воздухе опиумный дым.
- Хочешь потанцевать со мной? - предложила она, протянув мне руки.
Я поднялся из кресла, но Нура подняла руку, делая мне знак остановиться.
- Но только с одним условием. Я завяжу тебе глаза.
- О нет, нет. Я не люблю такие игры. Я предпочитаю…
- … смотреть. Я знаю. Потом ты посмотришь, обещаю.
Почему-то я подумал о том, что танцорам на репетициях завязывают глаза для того, чтобы они "посмотрели в душу", а также чтобы научились лучше чувствовать партнера и танец. Разумеется, танцевать с завязанными глазами было неудобно. Но скоро я понял, что смысл заключался не в танце.
- А теперь, - услышал я над ухом голос Нуры, - попробуй меня найти.
Я обычно хорошо чувствовал чье-то присутствие рядом, но поймать Нуру оказалось не так-то легко. Как только я касался ее, она ускользала, оставляя мне один из предметов своей одежды. В какой-то момент я взял ее за запястья и уже был уверен в том, что вышел из этой схватки победителем, но Нура ловко вывернулась и оставила у меня в руках свои перчатки.
- Я сбился со счета, - рассмеялся я, когда она отдала мне свою цепочку. - Когда я могу признать свое поражение, оставив при этом незапятнанной свою честь?
Как и в самом начале, Нура оказалась у меня за спиной. Она сняла с моих глаз повязку и убрала ее, проведя шелком по моей шее.
- Уже сейчас, - сказала она. - Но я буду рада, если ты захочешь взять реванш.
Почти всю сознательную жизнь английский был моим вторым языком, и я знал его в совершенстве, но не владел им так, как французским. Не потому, что знал недостаточно слов или мало читал, а потому, что был уверен: есть много вещей, о которых лучше говорить по-французски. Ни на одном языке не получится так тонко описать ощущения, испытываемые при близости с женщиной. Конечно, иногда в постели я мог сказать пару слов или фраз на родном языке, но делал это, скорее, от переизбытка эмоций, а не в попытке точнее себя объяснить. Сейчас я мог свободно объяснить женщине, что я чувствую, рассказать, используя самые близкие мне слова - и рассказать не в общих чертах, а поговорить о самых незаметных оттенках ощущений, и так откровенно, как хотелось нам обоим.
- Я влюблена в этот язык, - сказала мне Нура. Она лежала, удобно устроившись на моем животе, и иногда протягивала руку для того, чтобы взять трубку. Опиума становилось все меньше, а на душе у меня становилось все спокойнее.
- Да, он прекрасен. Как и ты, впрочем.
Она повернула голову и посмотрела на меня с лукавой улыбкой.