- Вы против этого, сэр? - она пожала плечами. - Мы, потомки монархов Австро-Венгрии, сейчас не имеем политического влияния, нам не надо идти на выборы, завоевывать симпатии населения. Когда-то народ призвал нас на трон, и мы правили тысячу лет, способствуя тому, что мир получил огромное количество музыкантов, композиторов, прекрасных произведений искусства, созданных в эти столетия. Мы были народу поводырями, пока он был мал и слеп. Когда народ вырос и захотел самостоятельности, мы уступили власть его представителям, отойдя в тень. Но на престол, которым мы владели в течение тысячи лет, Габсбургов помазал сам Господь. И хоть народ не очень вежливо, но попросил нас удалиться, Господь не снимал с нас ответственности за него. Зато теперь мы можем позволить свободно высказать свое мнение, которое никак не отразится на наших рейтингах, уже утвержденных историей навеки. Так получилось, что я осталась одна, самая близкая родственница последнего австрийского императора, великого императора Франца Иосифа, его правнучка. Ближе меня к престолу Габсбургов никого нет. Если бы Габсбургов сейчас снова позвали на трон, скорее всего, вспомнили бы обо мне. И я думаю, что будь жив мой прадед, он поступил бы так же. Он бы не стал делить свой народ на фашистов и антифашистов, он бы призвал к примирению во имя Австрии. А Господь разберется, кто прав, кто виноват. И если есть люди, которые служили в вермахте и в СС и защищали мою родную Австро-Венгрию от большевиков, почему им не носить награды, которые они получили за это? Они защищали ее ничуть с неменьшей стойкостью и упорством, чем мои предки защищали Вену от войск Османской порты. Особой разницы я не вижу. Я рада, что Президент принял меня и прислушался к моим соображениям, я признательна ему за это. Австрия стала первой и единственной пока страной, где бывших солдат и офицеров вермахта и СС не преследуют, они не стыдятся своего прошлого. Им возвращено уважение. Я полагаю, это достойно империи Габсбургов, которая была могучей и никогда не мелочилась.
- Это мысли монарха, Мари, - кивнул Черчилль. - Мудрого монарха, который мыслит критериями, которыми и должны размышлять короли, помазанники Божьи. Мы, политики, лишены возможности размышлять подобным образом. Мы должны думать о выборах, о коалициях. Если бы вы стали моей королевой, вы бы встали вровень с Елизаветой Тюдор и снова сделали бы Англию великой.
- Вы сделали ее великой, Уинстон, - она улыбнулась. - И мир не забудет никогда того, что вы сделали. Пока человечество существует, оно будет помнить то, что вы сделали. Что же касается меня, я могу только сказать то же, что сказала после окончания Первой мировой войны. Англия всегда может рассчитывать на меня. В любые времена, что бы ни происходило дальше.
- Благодарю вас, ваше высочество. Вы тоже можете рассчитывать на Англию. Я помогу тем людям, за которых вы просите. Я знаю наверняка: если вы просите за них, они стоят того, чтобы за них просили.
- Ты сказал Мари, что я согласна? - леди Клементина подошла к столу, села в свободное кресло. - Джилл и Рандольф все еще катаются на машине, а я уже - все, устала.
- Как море, Клемми?
- О, чудесно! Я обожаю ваш Прованс, Мари, всегда приезжаю к вам с удовольствием.
- Да, я сказал Мари, что моя леди согласна ей помочь, и помочь тем, за кого она просит, - Черчилль аккуратно обрезал кончик новой сигары.
- Это правда, - Клементина наклонилась, накрыв своей ладонью руку Маренн. - Я помогу вам, как вы много раз помогали нам. Уинстон не может действовать открыто, он слишком заметная фигура, мы сделаем это с вами вдвоем, а он подключит прессу. Нам очень много чего придется делать с вами вдвоем, Мари, чтобы мир стал чуточку добрее и лучше.
- Я уверен, вы преуспеете, - Черчилль кивнул, едва заметно улыбнувшись. - Еще быстрее, чем мы в большой тройке и все объединенные нации, вместе взятые.
Вечером, когда чета Черчиллей после ужина отправилась в отведенные им покои, она стояла на террасе, глядя, как большая белая птица кружится над волнами на фоне красного шара заходящего солнца. Она прижала к губам руку с тонким золотым кольцом, глаза туманили слезы. Джилл подошла сзади, положила руку ей на плечо.
- Мама, я хочу сказать, что все, что вы задумали с леди Клементиной, это очень опасно. На тебя все ополчатся. Это будет рой. Просто рой злобных остервенелых клеветников. Они обвинят тебя во всех грехах.
- Я знаю. Но для меня все это не в первый раз, и сейчас важнее, чем во все предыдущие.
Она повернулась. Джилл увидела ее слезы.
- Мама, ты плачешь?
- Я не могла ожидать этого, Джилл, - она схватилась руками за край террасы. - Я думала, Йохан всего лишь солдат, не охранник в лагере, не разведчик. Он был на фронте, у него не было времени налаживать связи с американской или английской разведкой, как это сделали Скорцени и Науйокс. Я думала, его спокойно отпустят к семье. Я не могла представить, что американцы способны на такое. Они приговорили его к смерти. За что? Что сделать и на кого надеяться? Мне надо было озаботиться этим раньше, - она сжала руки на груди. - Как всегда, надеяться я могу только на Англию. Даже не на родную Францию. Поэтому я и пригласила Уинстона и Клементину к себе. Тем более Клемми так любит теплое море.
Она снова посмотрела вниз на морскую гладь, потом продолжила:
- Они запирают их в "жаркой камере", где температура достигает шестидесяти градусов. Постоянно избивают, заставляют спать на собственных испражнениях, устраивают импровизированные приговоры и подготовку к повешению, выводят к виселице, а сами с женами пьют кофе, наблюдая за тем, как это происходит. Забивают под ногти гвозди, обливают ледяной водой, бесконечно унижают морально. И даже насилуют тех, кто моложе да симпатичнее. А в "Лейбштандарте", ты сама знаешь, почти все красавцы.
- Но это же какие-то извращения. Кто все это делает, мама? - Джилл с ужасом посмотрела на нее. - Большевики?
- В том-то и дело, что не большевики. Большевики сделают и похуже. Но и американцы не отстают, как ты видишь.
- За что?
- Ни за что, - она пожала плечами. - Право победителя. Ты никогда не слышала об этом?
- О праве победителя издеваться над побежденным? Никогда.
- Тем не менее это происходит. Я не хочу пугать тебя дальше, но все это на самом деле чудовищно.
- Мама, - Джилл взяла ее за руку. - Это кольцо, которое ты носишь, тебе подарил Йохан Пайпер? Я только сейчас догадалась. Я раньше думала, его подарил Отто. И те цветы в клинике, которые я видела, это все тоже от него…
- Нет, Отто мне ничего не дарил, - Маренн грустно улыбнулась. - Наверное, не считал нужным. Ни колец, ни цветов, никогда. Я никогда его не спрашивала, почему. Ты знаешь, спрашивать я не люблю. Наверное, он считал, что взял нас с тобой из лагеря, и это само собой все подразумевает. Мне в жизни только два раза дарили обручальное кольцо. Первый раз - граф де Трай, у нас была с ним официальная помолвка, об этом было объявлено. Когда он сделал то, с чем я не смогла примириться, я вернула ему кольцо и уехала. Мы уехали в Берлин. Это кольцо мне подарил Йохан. Перед моим отъездом из Венгрии. Я берегла его все это время.
- И что? - Джилл внимательно посмотрела на нее. - Я что-то не понимаю, мама. Ты отказала ему? Или как?
- Ты хочешь спросить, почему мы не были вместе? - Маренн опустила голову. - Мы были вместе. Мы были вместе в Арденнах и в Венгрии, и мы решили, что будем вместе всю жизнь. Это все случилось неожиданно, как с Генри. Так было только два раза в моей жизни. Так не бывает, когда хочешь. Так бывает, когда не хочешь и не ждешь. Больше того, если бы все сложилось иначе, у тебя был бы брат или сестра, - ее голос дрогнул.
- Но почему его или ее нет? - Джилл заглянула ей в лицо. - Почему, мама?
- Когда я ездила в лагерь с миссией Красного Креста, мы попали под бомбардировку. Меня отбросило взрывной волной, я сильно ударилась, когда упала. Дальше, я думаю, ты догадываешься. Война отняла у меня и это.
- Мама, я только сейчас начинаю понимать, - Джилл порывисто обняла ее, белая чайка пронзительно прокричала, проносясь мимо. - Я ничего не знала, мама. Ты так переживала, а я ничего не знала, я ничем не помогла тебе. Я даже не поняла ничего толком. Почему ты мне не сказала?
- Я не хотела расстраивать тебя. Тебе хватило и собственных переживаний, - Маренн ласково провела рукой по седым волосам дочери. - Погиб Ральф. Ты долго болела, с трудом поправилась.
- Если я правильно понимаю, - Джилл подняла голову и посмотрела ей в лицо, - ты и ему ничего не сказала об этом. Просто исчезла из его жизни, и все? Ты осталась в Берлине, он там, где-то в Австрии с остатками своего полка. Рейх пал. Мы приехали в Париж, ты стала снова носить свое прежнее имя и все. Все исчезло? Как будто ничего и не было?
- Ты хочешь сказать, что я предала наши чувства? - Маренн отстранила ее и уперлась руками в парапет террасы. Солнце почти совсем зашло, только тонкий фиолетовый край его еще виднелся из-за темного моря. - Это все непросто, Джилл. Очень непросто, - она вздохнула. - У него жена, которая ждала его много лет, маленькие дети. В общей сложности она прождала его больше десяти лет и сохранила их брак, она вырастила детей одна. Она заслужила, чтобы он вернулся к ней. Или нет? - Маренн пристально посмотрела на Джилл, та только неуверенно пожала плечами. - Возможно, кто-то и не стал бы считаться с этим, - продолжила она, отведя взгляд. - Но я видела слишком много страданий, чтобы так поступать.
- Но что он думает о тебе? - Джилл подошла и встала рядом, тоже глядя на закат. - Он ведь наверняка думает, что ты погибла.
- Да так, собственно, и было, - Маренн кивнула. - Фрау Ким Сэтерлэнд погибла, исчезла там, в Берлине.
- Но мама, это не так, - возразила Джилл. - Она не погибла для Отто, не погибла для Науйокса, для многих прочих прежних знакомых, с которыми ты встречаешься втайне, и они по-прежнему называют тебя так. Взять хотя бы Веру Эйхман или нашу дорогую фрау Ильзу Шелленберг. Да и как она могла погибнуть, если ты сама жива. Ты что-то решила для себя? Что?
- Я не хотела, чтобы он разрывал отношения с женой, - она произнесла тихо. - Он собирался подать рапорт рейхсфюреру о разводе. И он очень хотел, чтобы у нас родился малыш. Этого не произошло, я потеряла ребенка, и другого иметь уже наверняка бы не смогла. К тому же рухнуло государство, он оказался в плену. Даже не ожидая, что все обернется этим чудовищным процессом, человек должен знать, что у него есть дом, что его любят и ждут. Это очень важно, чтобы вынести все испытания. А теперь со всеми этими издевательствами, тем более.
- То есть ты согласилась на то, чтобы он считал тебя погибшей?
- Да, так лучше.
- Для кого? - Джилл взяла ее за руку, повернула к себе. - Мне кажется, мама, знать, что человек, которого любишь, погиб, это казнь пострашнее электрического стула или той виселицы, которой им сейчас угрожают.
- Но в этом нет ничего удивительного, - возразила Маренн и высвободила руку. - Тогда в Берлине погибали многие.
- Ты испугалась? Ты испугалась сказать, что потеряла ребенка и другого не будет? Неужели это самое важное?
- Если я не могу подарить того, что он хочет, зачем отбирать отца у троих детей? - ответила Маренн мягко. - Да, я не смогла бы нанести такой удар женщине, которая осталась в разгромленной стране одна с тремя детьми. А я в это время спокойно живу в Париже. Или вот прогуливаюсь по тенистым аллеям своего замка в Провансе не с кем-нибудь, а с бывшим премьер-министром Великобритании. Как ты себе все это представляешь? Я решила, что это не нужно.
- Ты решила за себя, - вздохнула Джилл. - Но не за него. Он ничего не знает о твоих прованских замках и о дружбе с Уинстоном, которая, возможно, спасет ему жизнь. Он помнит тебя другой. И если он так любил тебя, как только может мужчина любить женщину, со всей честью и страстью, что был готов ради тебя на все, на то, чтобы разрушить свою прежнюю жизнь, то каково ему было узнать, что тебя нет в живых? Это даже жестоко, мама. Он предложил тебе все, что у него было, свою жизнь, свою честь, свою любовь. Это очень благородно. Подумай, какой это был для него удар узнать, что ты погибла, а он ничего не сумел для тебя сделать, не смог тебя защитить. Что еще может желать мужчина, это защитить свою женщину, своих детей. Все навалилось разом - крушение рейха, плен, унижение, твоя смерть, потом все эти издевательства, наконец, смертный приговор, который если и удастся отменить, то с большим трудом. Если бы он знал, что ты жива, ему было бы легче. А так - я даже не представляю, - Джилл глубоко вздохнула. - Знаешь, мама, - продолжила она шепотом, в голосе чувствовались слезы, - если бы мне сейчас сказали, что Ральф жив, что у него другое имя, другая жизнь, пусть даже другая семья, я бы все равно побежала к нему, но это невозможно. Смерть безвозвратна, обратной дороги нет, - по ее бледной щеке скатилась слеза. Маренн обняла ее, прижимая ее голову к своему плечу. - Как страшна, как ужасна эта пустота, если любишь, а того человека нет. Я думаю, он чувствует то же, что и я. Совершенно то же, мама. Это невыносимо. Зачем ты сделала это? Ты только заставила его страдать еще сильнее.
- Девочка моя, но ты представь себе и другое, как бы мне тебе это объяснить? - она подняла голову Джилл, заглядывая ей в глаза. - Самая обычная женщина - не королева, не принцесса, не правнучка императора, не светило медицинской науки - ждала своего красавца мужа тринадцать лет. Она пережила все, даже то, что его приговорили к смерти. И вдруг появляется другая, вся в бриллиантах и мехах. Здравствуйте, я тоже люблю вашего мужа и хочу быть с ним. Может быть, кто-то может так сделать. Я не могу.
- Но мама, все, что от тебя требуется, это только дать знать, что ты жива, - воскликнула Джилл, смахивая рукой слезы. - Если бы он знал, что ты жива, он нашел бы выход, как сделать так, чтобы и она не была обижена, и вы оба были счастливы. Как ты не можешь понять: одно другого не заменяет! Там, может быть, есть жена, но если в сердце пусто, то пусто. Никто не заменит того, кого любишь. Я слишком хорошо знаю это. Да и дети тоже, они уже давно выросли, да они и так выросли бы. Зачем ты все решаешь в пользу них, ты реши за себя. А ты опять приносишь себя в жертву. Но только счастья не прибавится там, где его уже нет. И заново не появится - откуда?
- Возможно, ты и права, дорогая моя, - Маренн поцеловала Джилл в лоб. - Я испугалась и смалодушничала. Я подумала, так проще. Испугалась всей полноты чувств, к которым не привыкла. Конечно, если бы рейх существовал, большевиков отбили бы хотя бы от Берлина, все решилось бы быстро и легко. Я часто думала про себя, как это могло бы быть, - она склонила голову Джилл на свое плечо, обнимая ее за плечи. - Он бы обязательно приехал в Берлин. Объяснился с женой и своей семьей, - она вздохнула. - Не знаю, чтобы они ему сказали, но вряд ли они бы заставили его изменить решение. Потом бы приехал к нам в Грюнвальд. Я бы познакомила его с тобой. Я спрашивала себя, как бы она отнеслась к этому. Как бы ты отнеслась к этому, Джилл? - она взглянула в лицо дочери. - К тому, чтобы к нам приехал прямо с фронта штандартенфюрер СС, награжденный всеми высшими наградами, какие только были в рейхе, молодой, очень красивый, воспитанный и хорошо говорящий на трех языках и ничуть не хуже играющий на рояле. И я бы хотела, Джилл, чтобы ты позволила мне никогда с ним не расставаться. Что бы ты мне ответила? Признаюсь, я даже боялась думать тогда.
- Что бы я ответила? - Джилл улыбнулась, выпрямилась, поправила волосы. - Я бы сказала: я рада, мама. Все, что хорошо тебе, мама, хорошо и мне, ты же знаешь. Конечно, я никогда его не видела. Но мы бы нашли, о чем поговорить. А потом, наверное, подружились бы. Ведь он танкист, как и Штефан. Я бы вспомнила все, что Штефан рассказывал мне, и что-нибудь такое ему сказала про эти самые "тигры" и "пантеры", которые я увидела только в апреле сорок пятого в Берлине. Впрочем, что я скажу, мама, это все неважно, второстепенно. Главное - чтобы ты была счастлива. И ведь тогда Ральф тоже остался бы в живых, - у нее на лбу залегла глубокая морщина, Маренн снова обняла ее за плечи. - А у тебя есть его фото? - неожиданно спросила Джилл, оживившись. - Ты мне никогда не показывала. Покажи, познакомь нас, хотя бы заочно.
- Ну, пойдем, уже становится прохладно, - Маренн взяла ее за руку. - Подожди в гостиной. Я принесу.
Она поднялась в старый отцовский кабинет, где на полках стояли книги в тяжелых кожаных переплетах, взяла одну из них, раскрыла.
- Вот, - вернувшись в гостиную, протянула Джилл фотографию и смутилась, ожидая, что скажет дочь. - Это в Арденнах.
- Оберштурмбаннфюрер на "Королевском тигре"? - Джилл взглянула с любопытством и улыбнулась. - Мама, он красивый. Я жалею, что ты не пустила меня в Арденны тогда. Но очень рада, что ты туда поехала, и вы познакомились.
Она вернула фотографию Маренн.
- Да, он красивый, - Маренн взглянула сама, почувствовав, как больно сжалось сердце. - Но для мужчины это не самое главное. Разве наш граф де Трай не красив? Он еще красивее Йохана, но такой безалаберный. У Йохана железный стержень внутри, как был и у Генри. Такие мужчины вызывают во мне глубокие чувства, как выяснилось. Такие же, как и я, я тоже всегда иду до конца. Без компромиссов.
- Я вот представила сейчас, как он приехал бы к нам в Грюнвальд, и я увидела бы его в гостиной, - Джилл забралась с ногами на диван и закинула голову, зажмурив глаза. - В него, правда, можно влюбиться с первого взгляда. Я даже вижу, как он проходит в комнату и останавливается напротив камина. Наверное, он бы спросил меня: "Вы Джилл?". Нет, я бы сама сказала ему: "Здравствуйте, я Джилл".
- Нет, все было бы не так, - Маренн улыбнулась и села рядом с дочерью, глядя на фотографию Йохана. - Я бы не позволила вам знакомиться без меня. Даже если бы мне пришлось уехать из клиники ради этого. Ведь для меня очень важно, чтобы вы понравились друг другу сразу. Я бы сказала: "Йохан, вот моя дорогая дочка Джилл, та самая, которая звонит Дитриху по оперативной связи и спрашивает, что ей делать с письмами фрейляйн Браун".
- Он слышал, как я звонила тебе? - Джилл прижала палец к губам, Маренн кивнула. - И все, что я говорила тебе? - Маренн опять кивнула. - Все глупости?
- Нет, глупости он не слышал, конечно, я этого не позволила. Так что твои глупости ему еще только предстояло послушать. За столом в Грюнвальде, за который я бы обязательно вас усадила.
- Но это же было ночью…
Маренн опустила голову и промолчала.
- Ах да, я понимаю, - Джилл сообразила. - Прости меня, мама, я даже не могла подумать, что я так неудачно позвонила.
- Нет, почему же, - Маренн привлекла ее к себе. - Если бы ты не позвонила, мы бы не спасли фрау Ирму, вспомни об этом. Письма Евы могли и подождать, конечно.
- Да, а потом бы, - Джилл улеглась на диван, положив голову ей на колени, - наговорив глупостей вволю, я бы нашла предлог и поехала к Ральфу. Если бы он дежурил, я бы поехала к Ингрид или Зилке. А, может быть, меня бы вызвали на службу, - она искоса взглянула на Маренн. - Я бы договорилась, чтобы вы остались одни, вдвоем. И утром бы не торопилась приезжать. Да и вообще бы не приехала до обеда. Чтобы вы могли быть вместе и чувствовать себя свободно.