- Я с тобой не спорю, стали бы, - Маренн снова обняла ее за плечи и привлекла к себе. - Тогда стали бы. Знаешь, Натали, жизнь - долгая и очень трудная штука, и она не знает черного и белого, она вся состоит из весьма размытых и нечетких красок. Ничего нельзя сказать точно, ни в чем нельзя быть до конца уверенным. Все переменчиво. И человек тоже. Жизнь часто ломает людей, переделывает их. Люди способны изменяться, ты никогда не замечала? Мне приходилось видеть ситуации и похуже, когда стреляли не в противника, с которым ведут войну, когда в спину стреляли по своим, безоружным, ничего не подозревавшим людям. И это делал не кто-нибудь, а мой приемный отец, человек, который значил для меня в жизни очень много. Ты так уверенно говоришь о Штефане, я очень признательна тебе за это. Но сама я так не уверена. Да, он не был национал-социалистом, да он вырос в другой среде, я воспитала его в традиционных европейских и христианских ценностях, как воспитывали меня. Но я все-таки не могу сказать с уверенностью, как ты, что он не стрелял бы. Среда, в которой он вращался, дивизия СС, одна из лучших, одна из самых знаменитых дивизий. Это наложило отпечаток. Это само по себе предъявляло требования, которым надо было соответствовать. Я никогда не слышала от него, что ему что-то неприятно, что ему что-то не нравится. Я бы заметила, если бы это было так и он скрывал это от меня. Его все устраивало, у него было много друзей в дивизии, его любили. Боюсь, что он стрелял бы. Как это ни грустно признать не только тебе, но даже мне. Мне даже еще более грустно. Да, мой сын пошел на войну, чтобы стрелять и убивать людей, никто его не заставлял, он сам хотел, хотел быть как отец, - она встала рядом с Натальей, тоже глядя на море. - И благородной войны не бывает. Она осталась в рыцарских сагах. Именно поэтому теперь я всеми силами борюсь за то, чтобы такая бойня, какую пришлось пережить нам, а мне пришлось пережить два раза, больше никогда не повторилась. Но все-таки нельзя вечно пенять за прошлое, - она посмотрела на Наталью. - Кто они были, Франц, Йохан, их товарищи? Молодые парни по двадцать, двадцать пять лет, которые всю свою сознательную жизнь слушали рейхсфюрера Гиммлера и доктора Геббельса. Те объясняли им мир так, как им хотелось, чтобы они представляли его. Разве в России теперь не поступают также? Это трагедия целого поколения очень способных, талантливых людей, которые были введены в заблуждение. Они понимали мир так. Но мир тоже не остался в долгу, как мы знаем. Пришло время, и он объяснил им, что он есть на самом деле. Это было жестоким разочарованием, ударом, который, возможно, далеко не все заслуживали. Сейчас, после всего, что они пережили, после поражения, я уверена, нет, они бы не стреляли. Сто раз подумали бы. Эти бы подумали. Другие - я не уверена. - Она сделала паузу. - Я вижу, что делают американцы во Вьетнаме, и говорю себе, вот этим еще не все понятно. Ты видела, как они сжигают джунгли напалмом, уничтожая все местное население, которое там прячется? Травят людей газом? Я такого не видела во время Второй мировой войны, да и во время Первой тоже. Я понимаю, это особая война, в которой нет линии фронта, и каждый житель - враг, но это ужасно. Какое там Мальмеди, это все - сплошное преступление. И Билл Смит тоже принимает в этом участие. Если не он сам, то такие как он, выпускники Вест Пойнта Да и сам он, конечно, тоже. Им тоже предстоит пройти свой путь и кое-что узнать, что уже узнали мы. И если ты хочешь знать мое мнение, то между Шлеттом и Биллом Смитом я бы все-таки выбрала первого. Но это твое дело. Во всяком случае, я не вижу смысла отказываться от ресторана. Возможно, там ты узнаешь больше о нем, чем здесь со мной. Но ты ничего не узнаешь, если не будешь разговаривать и просто оттолкнешь от себя. Всегда есть причина послушать, что тебе скажут.
- Но кто я для него, мама? - Наталья резко повернулась. - Я унтерменш, второсортная славянка.
- Не думаю, что он до сих пор так о тебе думает. Или вообще когда-то думал. Напротив, он пытался ухаживать за тобой еще на Балатоне, если я правильно помню. Я не думаю, что на этом надо зацикливаться, это вообще надо все забыть поскорее, чтобы не отравлять память. Договорились? - она улыбнулась и взяла Наталью за руку, та кивнула. - Пойдем завтракать.
Когда они вошли, Джилл смеялась.
Пауль поднялся и придвинул Натали стул. Маренн обошла стол и села рядом с Йоханом.
- Нет, мама, это я о фильме.
- И чем там закончилось?
Женевьева налила ей кофе.
- Благодарю. Партизана поймали?
- Как бы не так, мама, - Джилл передвинулась на самый краешек стула и понизила голос, точно сообщала секрет. - Ты помнишь, он на лодке уплыл на середину реки?
- Да, помню, - Маренн намазала на тост апельсиновый мармелад, - и что, утонул?
- Где там, - Джилл опять засмеялась. - Я же говорю, олимпийский чемпион. Он с лодки нырнул и с головой в воду спрятался. Они все ходят, ищут его, а он сидит себе и сидит, не захлебнулся. Где он там сидит - проверить никто не догадался. А потом - я была потрясена, Пауль, правда? - она повернулась к Крассу. - Вдруг откуда ни возьмись, советские разведчики приплывают.
- Как это приплывают?
- Ну, так, на лодках, чтобы его спасти. Просто целый отряд. Вся округа оккупирована дивизией "Лейбштандарт", а они плывут себе, веслами гребут, не торопятся, в этих их, как это называется, плащ-палатках, в пилоточках с красными звездам, без какого-то там камуфляжа. А зачем? Их и так никто не видит. Я спросила Йохана: может ли быть такое? Он молчит. Но я и сама понимаю, что не может.
- И как эти разведчики, спасли партизана? Пока командиры "Лейбштандарта" отсутствовали на совещании у Дитриха, - она с улыбкой посмотрела на Йохана, - других объяснений я тут не вижу.
- Да, нет, мама, они про него вообще забыли, даже не заметили.
- Вот как?
- Высадились на берег и залегли в кустах.
- Как американцы в Нормандии, - подсказал Красс.
- Вот-вот, примерно.
- А дальше?
- А дальше - все, мама, - Джилл пожала плечами, - фильм закончился. Красная армия пришла. Но разве большевики были в Италии да еще в сорок третьем году, как я поняла? Или это уже неважно?
- Мадам, я прошу прощения, - на лестницу вышла Женевьева. - Вас по телефону президент Эйзенхауэр.
- Не забудь, о чем мы говорили с тобой, - Йохан придержал ее за руку.
- Но не по телефону же, - она взглянула на него с нежным упреком.
- Ну, чтоб быстрее.
- Куда быстрее? Я сейчас иду, Женевьева.
* * *
Положив трубку в кабинете, она подошла к окну, глядя на море, на обсаженную оливковыми деревьями аллею, ведущую к пляжу. Дверь открылась. Йохан вошел. Подойдя к ней, прислонил к себе.
- Что президент? - спросил, целуя волосы, небрежно связанные в узел.
- Благодарит, он очень доволен, - она положила голову ему на плечо.
- Что Натали?
- Переживает. Я сейчас как раз думаю об этом. - Он обнял ее за талию. - Я ее понимаю, ей сложно. Но ничего не остается, как приспособиться к этой новой жизни, ведь она лучше, чем та, от которой она уехала. Нет, я не думаю, что она относится к Францу так, как говорит о нем.
- Плохо говорит? Он будет расстроен.
- Она говорит агрессивно. Но это от страха, от страха перемен, которые эта встреча может принести, она боится перемены. Она идеализирует Штефана. Не знаю, что было между ними, я ее не спрашиваю, и не считаю для себя возможным спрашивать, но совершенно ясно для меня, что кроме него, в ее жизни не было мужчин, и она боится.
- Боится, что ее сделают счастливой?
- Нет, боится, что они окажутся хуже Штефана. Боится разрушить идеал. Она вознесла его на очень большую высоту, даже я понимаю, что это слишком, он не был таким. И, кроме всего, она видела его мертвым, - она вздохнула. - Я не видела. И мне, конечно, в этом смысле легче. Он как будто просто уехал куда-то далеко, только писем почему-то не пишет и не звонит.
Йохан еще теснее прижал ее к себе, целуя в висок.
- Она боится разочарования. С чего ты взял, что Франц симпатизирует ей? - она повернула голову и посмотрела на него. - Может быть, все не стоит принимать так серьезно, и она права?
- Что его оттолкнула? Он сам сказал, что она ему нравится. Она его зацепила еще на Балатоне, когда дала по рукам, чтоб не подсаживал на БТР и не хватал, где не надо, - он улыбнулся. - Ты так никогда не делала. Разница между русской женщиной и французской, пусть даже австрийкой наполовину. Но немецкая женщина тоже так бы делать не стала. Она красивая, твоя фрейляйн Натали, на тебя похожа. Его Ханнелоре по сравнению с ней белая мышка, но он ее любил, это был счастливый брак. Не по приказу, по сердцу. Он переживал, когда ее не стало.
- Я думаю, Францу надо приехать еще раз. Но так, чтобы я тоже присутствовала при этом. Лишняя процедура ему не помешает, для профилактики. Она так сорвалась еще и потому, что, уезжая, я часто оставляю ее за себя, оставляю на нее все, чтобы она входила в курс дела, справлялась. Она очень переживает, боится что-то сделать не так, нервничает. Хотя я всегда на связи и дам совет. Но все равно, ответственность на нее давит. Шутка ли, звонят президенты, общественные деятели, Уинстон, Нобелевский комитет, Генеральный секретарь ООН, кто только ни звонит. И всем что-то надо отвечать, надо выглядеть достойно. У нее не хватает опыта. Но это все наладится со временем. А когда я буду в клинике, она успокоится и, вполне вероятно, отнесется по-другому к предложению Франца. И, может быть, даже ответит взаимностью. Во всяком случае, я была бы только рада.
* * *
Он гнал машину на полной скорости по обледеневшей дороге. Мелькали покрытые инеем лавандовые поля. Ветер выл, наклоняя одинокие деревья, изогнутые к югу. Приближалось Рождество. На Прованс обрушился мистраль. Небо было кобальтовым, необыкновенно высоким и чистым, его пронизывал голубоватый прозрачный свет - все облака и пыль унесло в море. На горизонте проносились блестящие очертания гор и холмов, покрытых ледяной коркой, точно усыпанные алмазной крошкой, от них исходило лучистое сияние. Только взгляни без темных очков - и глаза резало до слез. Сверкающее красное солнце клонилось к закату.
Когда он свернул к замку, неожиданно наступила ледяная ночь. Море было по-мышиному серым, неподвижным. На высоком, как купол, черном небе полыхали звезды, отражаясь в воде. Над самой кромкой у горизонта фонарем висела темно-желтая луна. Едва машина остановилась перед оградой, вдруг пошел сильный дождь с градом - ничто его не предвещало. Ворота распахнулись. Проехав по аллее, он затормозил. Навстречу, накинув плащ, с террасы спустилась Женевьева. В руках она держала зонт.
- Месье, в такую погоду…
Он вышел из машины, взял с заднего сиденья большой букет белых роз.
- Здравствуйте, Женевьева. Как мадам?
Не обращая внимания на дождь, быстро поднялся по ступеням, Женевьева едва поспевала за ним.
- Она в спальне, месье. Признаться, неважно. Нет, нет, не сюда, месье.
В широком холле домоправительница, едва успев прикрыть зонт, придержала его за руку.
- В противоположное крыло, прошу вас, месье. Когда мистраль, мадам ночует там. Здесь очень холодно, просто невозможно. Никакое отопление не помогает.
- Благодарю.
Он поднялся по лестнице. Вошел в небольшую комнату, которую показала Женевьева. Она была обита шоколадным бархатом, и, казалось, наполнена шоколадным ароматом, смешанным с апельсином и ванилью - от прекрасного тела своей хозяйки. Маренн лежала на широкой кровати с высокой золоченой резной спинкой, с двух сторон рядом приглушенно горели лампы под темно-коричневыми абажурами. Она была бледна, ресницы сомкнуты, брови чуть заметно вздрагивали, длинные темные волосы небрежно разбросаны на ослепительно белой постели. Она почувствовала, что он смотрит на нее. Открыла глаза.
- Это ты? - приподнялась, улыбнувшись. Он заметил, как устало осунулось ее лицо.
Ступая по мягкому ковру, он подошел, положил розы на постель.
- Это тебе. Здравствуй, - наклонился, целуя в губы.
- Спасибо. Я думала, ты приедешь завтра. Джилл сказала, что завтра приедешь.
- Она позвонила и сказала, что ты прилетела из Америки и тебе плохо. Я не стал ждать поезда и ехал на машине.
- В такую погоду? Это опасно, Йохан.
- Погода - это не препятствие, я давно уже ее не замечаю. Что с тобой? - он сел рядом, взяв ее руку. - Ты заболела?
- Да, я заболела, - она откинулась на подушку улыбаясь. - Но это очень приятная болезнь. Наша мечта сбудется, Йохан. Ты снова станешь отцом, а я - мамой.
- Получилось? - он поднял ее за плечи, глядя ей в глаза, лицо точно осветилось изнутри. - Все получилось?
- С четвертого раза - да, - она кивнула. - Теперь все зависит от моего организма, как я смогу справиться с этим. Правда, все очень секретно, на полном серьезе, они еще не готовы официально объявить о новом методе, это только эксперимент. Но я надеюсь. Эйзенхауэр приказал, чтобы они сделали все возможное, и они старались. Мейми, его жена, держала меня за руку, когда проходила операция. Она сказала, у нее счастливая рука. Они знают, что мой единственный сын давно умер. И очень хотят тоже, чтобы все вышло удачно.
- "Мистраль - ветер, туч застрельщик, мути тать, небес метельщик, воющий, как ты мне мил!"
- "Спляшем, точно менестрели меж распятьем и борделем, богом, миром - танец свой. Вместе и одной судьбою, воет воли дух с тобою, буря счастья моего", - она продолжила, проведя рукой по его волосам, спросила: - Ницше? Ты помнишь?
- Я любил читать в детстве.
- Да, да, Виктор Гюго, я знаю.
- Мистраль принес мне самую желанную новость. Самую драгоценную в жизни, - он обнял ее, прижимая к себе. - Я даже готов простить американцам весь этот процесс Мальмеди, за то, что они сейчас сделали. Больше того, любить их.
- Они даже сказали, что, скорее всего, будет мальчик, - она произнесла почти шепотом. - У нас будет сын.
- Это прекрасно. Мы назовем его Штефаном.
- Штефаном? - она вздрогнула, отстранилась, внимательно посмотрела на него.
- Да. Чтобы твой сын хоть как-то вернулся к тебе с войны. Ты же сама говорила, что не видела его мертвым. Он просто уехал далеко, а теперь вернется. Ты скажешь - Штефан, и он придет, представляешь? Он будет похож на того, я уверен. И пустота исчезнет. Война закончится для тебя, та война, которая забрала Штефана.
- Ты добивался этого для меня? - она едва могла совладать с волнением.
- Для себя тоже. Для меня счастье, что у женщины, которую я люблю всю жизнь, будет от меня сын. Но больше для тебя. Ты никогда не думала об этом?
- Думала, и не один раз, - призналась она, опуская голову на подушку, на глазах блеснули слезы. - Но опереться было не на кого, не было доверия, понимания. А одной уже просто не хватало сил.
- Положись на меня. Я тебе все устрою.
- Ты с самого начала хотел этого? - слезы все-таки покатились по щекам, как она ни пыталась их удержать.
Он наклонился, целуя ее лицо.
- Я подумал еще в Арденнах, когда ты мне рассказала, как он погиб. Это не просто родить ребенка, надо, чтобы в душе он заменил погибшего - тут нужны чувства, не меньшие, чем были к его отцу.
- Я бы никогда не догадалась, какие у штандартенфюрера мысли в голове, - она слабо улыбнулась. - Даже я, несмотря на то, что я психиатр. Ты останешься на Рождество? - она притянула его к себе, обнимая. - Натали обещала привезти Франца, чтобы он познакомился с Джилл, со мной он знаком, слава богу. Кажется, у них все наладилось. Она очень переменилась, я так рада.
- Наверное, нет, я не смогу, прости меня, - он помрачнел. - Зигурд в больнице, и мы с Эльке пойдем к ней. Она не может остаться одна на такой праздник. Только долго там быть нам не позволят, конечно.
- Привози Эльке сюда, - предложила она.
- Но…
- Ей совершенно не нужно знать о наших отношениях. Она даже ничего не заметит. Ей будет не до нас. Ко мне из Парижа обещал приехать Клаус. Я скажу, чтобы он поухаживал за ней. Он поссорился с Анжеликой и теперь говорит, что все француженки - легкомысленные. Ему пришло время познакомиться со своей немецкой девушкой, может быть, она понравится ему больше. Он на несколько лет старше, но это даже хорошо. У них одно происхождение, одно прошлое у их родителей, это важно, как выясняется. У Эльке уже есть поклонник?
- Какой поклонник, - он улыбнулся. - Она сидит при матери, боится от нее отойти. И только переживает, как долго мама будет болеть. Конечно, я не говорю ей, что мама уже не поправится никогда.
- Я говорила с доктором, который ее лечит, - Маренн села, опираясь на его руку. - Он сказал, что успех очевиден, ремиссия стойкая, метастазы остановились. Он предлагает провести еще одну операцию, чтобы вырезать пораженные участки, а потом снова пройти курс лечения. Тогда можно рассчитывать, что она проживет несколько лет вполне спокойно. Я думаю, надо соглашаться.
- Спасибо, - он привлек ее к себе, поцеловал в висок. - Мне доктор пока ничего не говорил, но когда скажет, я отвечу ему: да. Раз ты так считаешь.
- Что же касается Эльке, ей надо отвлечься, отойти от всей это грустной ситуации. Клаус покатает ее на своем "бентли". Я понимаю, машиной ее не удивишь, но когда возит папа - это одно, а когда молодой человек - совсем другое. Она уже большая, чтобы вести ее в зоопарк, как я когда-то мечтала в Берлине, - Маренн грустно улыбнулась. - У нее другие интересы. Но у нас есть свой зоопарк.
- Вот как?
- Да, Клаус по-прежнему собирает всяких зверушек со всей округи, благо места в замке достаточно, он ей покажет. Это же не просто зоопарк, это его зоопарк - здесь есть разница. Она все так же любит животных?
- Да, она их обожает.
- Я всегда говорю, что детей надо баловать, им надо позволять то, что им хочется, в меру, конечно. Они вырастут счастливыми, в их сердце будет больше светлого, чем темного.
- Ты будешь баловать нашего сына?
- А как же! Как баловала Штефана и Джилл, и даже Клауса. Я по-другому не умею. Но я не знаю, - она вздохнула и протянула руку, чтобы взять с ночного столика пачку сигарет.
- Стоп, - он удержал ее руку. - Я запрещаю тебе курить. Потерпишь. Я тоже не буду, чтобы тебя не смущать.
- Хорошо, - она согласилась с улыбкой. - Я только не знаю, как сказать об этом своим девочкам. Я бы хотела, конечно, чтобы они родили детей первыми. Так бы и было, если бы не война.
- В отличие от тебя у твоих девочек еще полно времени впереди, - он снова привлек ее к себе. - Им не нужен дедушка Эйзенхауэр, они справятся естественным путем, если захотят. А они захотят теперь, я уверен.
- Почему?
- Они же обезьянки. Они все делают, как ты. Ты у них - настоящий командир боевой группы, бригадный генерал, непререкаемый авторитет. Они тебе во всем подражают, обе. И в одежде, и в манерах, и в общении. И если они узнают, что у них появится маленький братик, они тоже поторопятся с этим. Так что я не исключаю, что ты станешь мамой и бабушкой едва ли не одновременно, как ты и говорила об этом на Балатоне, помнишь? Будешь нянчить двух, а то и трех малышей. Тем более, что Пауль и Франц вряд ли откажутся от удовольствия помочь им в этом.
- Это очень тонко, штандартенфюрер.
- Стратегия, - он помолчал, потом добавил с иронией: - Кому будет плохо, так это папуасам. Но и они потерпят. Пока тебя заменит фрейляйн Натали. Надо привыкать и к папуасам. Не только к Францу. Может взять его с собой, он тоже на них посмотрит с любопытством. Инфекциями его не испугаешь, тем более что возлюбленной в обязательном порядке придется сделать ему прививку, что его вряд ли расстроит. А меньше чем через год ты к ним вернешься. У них, как и у американцев во Вьетнаме, едва ли что-то изменится за это время. Блицкрига не ожидается ни там, ни там - это совершенно точно. Если только Франц не поможет дельным советом, но это вряд ли. Фрейляйн Натали теперь интересует его куда больше, чем боевые действия.