- В Бодлине найдется гостиница, миледи, - рискнул предложить кучер. - Там вы отдохнете и поедите с удобствами. Куда как более к лицу знатной леди. Вдруг вас кто увидит на обочине дороги? Негоже это, да и сэру Гарри не понравилось бы…
- Ты что, Томас, разучился выполнять приказы? - оборвала его хозяйка.
Она сама открыла дверцу кареты и спрыгнула на землю, подобрав платье выше лодыжек. "Бедный сэр Гарри", - мелькнуло в голове у кучера. Не прошло и пяти минут, как Дона собрала всех на траве. Осоловевшая няня с трудом продирала глаза. Дети с беспокойством озирались вокруг.
- Выпьем все эля, - предложила Дона. - В корзинке под сиденьем найдется немного. Я безумно хочу эля. Да, Джеймс, и ты получишь капельку.
Она уселась, подоткнув под себя нижние юбки, капор съехал с головы набок. Как бродячая нищенка-цыганка, отхлебнула она эль, обмакнула в него палец и протянула на кончике своему маленькому сыну. Потом улыбнулась кучеру, как бы давая понять, что не сердится на него за тряскую дорогу и его упрямство.
- Вы тоже должны выпить, здесь хватит на всех, - пригласила она слуг. Они приложились к бокалам, явно избегая косых взглядов няни. "До чего непристойно все", - думала та. Няня мечтала о тихой комнате в гостинице и кувшине теплой воды.
- Куда мы едем? - захныкала Генриетта. Зажав руками платье, чтобы не измазать, она с отвращением пересела на другое место. - Скоро все это кончится, когда мы будем дома?
- Мы едем в другой дом, - сказала Дона. - Новый дом, гораздо лучше прежнего. Там вы сможете бегать по лесу и пачкать одежду сколько вам вздумается. Пруэ не станет ругать вас, ведь там это не будет иметь никакого значения.
- Я не хочу пачкать одежду! Хочу домой! - всхлипнула Генриетта. Она с упреком поглядела на Дону. Дорога, необычные впечатления утомили ее. Она расплакалась. Следом за ней и Джеймс, всегда такой довольный и безмятежный, разинул рот и громко заревел.
- Не плачьте, мои крошки! Не плачьте, золотые мои! Да они терпеть не могут этих колючих изгородей и гадких канав! - воскликнула Пруэ, заключая их в объятия.
Превозмогая муки совести, Дона вскочила на ноги и смахнула остатки еды.
- Нам пора продолжать путь, но без слез, умоляю вас, - сказала она тихо.
Они снова тронулись в путь. В воздухе к аромату яблоневого цвета примешивался запах мхов и торфа с отдаленных вересковых пустошей. Откуда-то из-за холмов тянуло влажным дыханием моря. Забыть детские слезы, жалобы Пруэ, поджатые губы кучера, забыть встревоженные, потрясенные глаза Гарри, узнавшего о ее решении. Все забыть…
- Но почему, Дона? Что я сделал? Что я такого сказал? Разве ты не знаешь, как я обожаю тебя? - говорил Гарри, когда она уезжала.
Стереть все это из памяти. Существует лишь настоящее. Она улыбается солнцу, ветру, она счастлива. Она предала себя, и вот наступил кризис. Она бежала от этой чуждой ей жизни, которую они вели. Ее ждет одиночество, но ей оно желанно…
- Поезжай в Наврон. Поезжай обязательно, если ты хочешь этого, - мрачно ответил Гарри. - Я отдам распоряжение, чтобы там приготовились к твоему приезду: убрали дом, наняли слуг. Но я не пойму, отчего так внезапно? Почему ты раньше ни слова не говорила о своем желании? Почему мне нельзя поехать с тобой?
- Да потому, что я хочу быть одна. У меня такое состояние, что, будь мы вместе, я изведу и тебя, и себя, - взорвалась Дона.
- Я не понимаю, - снова затянул Гарри. Лицо его было замкнуто, глаза смотрели угрюмо. В отчаянии Дона попыталась объяснить свое настроение.
- Ты помнишь птичник моего отца в Хэмпшире? - спросила она. - Птиц там хорошо кормили, они могли летать по клетке. Но однажды я выпустила коноплянку, и она взмыла из моих рук прямо к солнцу.
- Ну и что из этого? - усмехнулся Гарри, заложив руки за спину.
- То, что я на нее похожа. Перед тем как взлететь, она должна была чувствовать то же, что и я сейчас, - сказала Дона и отвернулась.
Она улыбнулась, хотя была совершенно искренна. Гарри был явно сбит с толку, растерян. Он стоял в белой ночной рубашке и глядел на нее, ничего не понимая. Милый, бедный, она-то его могла понять. Он лег в постель.
- Проклятие, Дона! Ты умеешь быть дьявольски хитрой, если тебе это нужно, - сказал он, отвернувшись к стенке.
Глава 3
Шпингалет, до которого давным-давно никто не дотрагивался, никак не поддавался. Наконец ей удалось распахнуть окно. В комнату ворвался свежий воздух и солнечный луч света. "В комнате пахнет, как в склепе", - подумала Дона и вдруг в отблеске солнечных лучей на оконном стекле увидела отражение камердинера. Он с любопытством разглядывал ее и, кажется, улыбался. Дона быстро обернулась, но на лице камердинера уже застыло спокойное и почтительное выражение. Это был невысокий худощавый человечек с крошечным ртом и бледным до странности лицом.
- Не могу припомнить вас, - обратилась к нему Дона. - Когда мы приезжали в прошлый раз, вас здесь не было.
- Да, миледи.
- Тогда прислуживал старик, не помню его имени, у него еще был ревматизм во всех суставах. Еле мог передвигаться. Где он теперь?
- В могиле, миледи.
- Вот как… - Она прикусила язык и снова отвернулась к окну.
- Значит, потом его заменили вы? - не оглядываясь, спросила Дона.
- Да, миледи.
- Как вас зовут?
- Уильям, миледи.
С каким необычным, будто иностранным, акцентом разговаривают эти корнуэльцы. Дона метнула взгляд через плечо и застала ту же тихую улыбку, которую уловила в оконном отражении.
- Сожалею, но мы доставим вам много хлопот. Этот дом… Он, конечно, слишком долго был заперт? Такая кругом пыль, грязь. Вы не замечаете этого?
- Отчего же, заметил, миледи. Но поскольку ваша светлость не наезжали в Наврон, мне было жаль тратить силы на уборку комнат. Трудно гордиться своей работой, когда никто тебя не хвалит.
- Вот как? - Этот разговор начал развлекать Дону. - Вы полагаете, что праздная хозяйка делает ленивым и слугу?
- Разумеется, миледи, - подтвердил он, приводя ее в некоторое замешательство.
Дона принялась расхаживать по длинной зале. Она трогала пальцем стертую бесцветную обивку кресел, проводила рукой по резьбе на камине, разглядывала портреты на стенах. На одном из портретов, кисти Ван Дейка, был изображен отец Гарри - на редкость унылая физиономия. Она взяла в руки миниатюру с изображением Гарри. Таким он был за год до их свадьбы - юным, напыщенным… Она отложила миниатюру в сторону, подальше от пристальных глаз дворецкого - все-таки он подозрительная личность! Затем обратилась к нему:
- Пожалуйста, проследите, чтобы каждая комната в доме была убрана и вымыта, серебро почищено, в комнатах должны быть цветы. Словом, чтобы все было в порядке, так, будто хозяйка никогда не уезжала из замка, а жила здесь долгие годы.
- Это доставит мне особое удовольствие, миледи, - поклонившись, сказал дворецкий и вышел из комнаты.
Дона была раздосадована, ей показалось, что он подтрунивает над ней - не явно, а исподтишка, она видела усмешку в уголках его глаз.
Дона вышла на лужайку перед домом. Садовники подстригали траву, выравнивали живые изгороди. Делали они это в спешке, начав, видимо, работу после того, как пришло известие о ее прибытии. Бедняги, она понимала их растерянность. Она нагрянула неожиданно, перевернув сонный уклад их жизни, мешает им и этому чудаковатому Уильяму предаваться лени. Но теперь конец запустению, она наведет здесь порядок.
Из открытого окна в другой части дома доносились недовольный голос Пруэ, требующей горячей воды, и рев Джеймса. Бедненький, зачем его умывать, переодевать? Почему бы не оставить его в покое и не уложить побыстрее спать, завернув в одеяло?
Она прошлась по дорожке между деревьями, которую запомнила с прошлого своего приезда. Да, память ей не изменила, внизу действительно текла река, сияющая и безмолвная. Солнце еще стояло над ее зеленоватыми водами, легкий ветерок волновал их поверхность. Раздобыть бы лодку и поплыть в ней к морю! Надо сказать об этом Уильяму… Джеймс тоже поедет, они станут брызгаться, промокнут насквозь, а потом будут наблюдать, как рыбы выпрыгивают из воды и морские птицы, крича, кружат над ними.
Вот оно, счастье, - убежать от всего, вырваться на свободу! Даже не верится, что целых триста миль пролегли между ней и улицей Сент-Джеймс. Как далеко все это: "Лебедь", смрадный Хеймаркет, многозначительная и подловатая улыбка Рокингэма, голубые укоряющие глаза Гарри… Сотни миль между ней и той, достойной презрения Доной, которая от злобы или от скуки выкинула жестокую шутку над графиней в Хемптон-Корте…
Они оставили тогда Гарри в "Лебеде": он слишком нагрузился, чтобы разбираться в происходящем. Она натянула на себя штаны Рокингэма, закуталась в плащ, скрыла лицо маской и вместе с шумной компанией отправилась верхом на лошади. Им пришла в голову идея разыграть грабителей с большой дороги. Встретив карету графини, они вынудили кучера остановиться.
- Кто вы такие, что вам нужно? - вскрикнула испуганная насмерть старуха.
Рокингэм, давясь беззвучным смехом, спрятал лицо в конской гриве. Тогда Дона взяла на себя роль главаря шайки и ледяным тоном проговорила:
- Сотня гиней или ваша честь.
Несчастная графиня (ей, должно быть, уже под шестьдесят, муж лет двадцать как в могиле) дрожащей рукой нащупала в кошельке соверены. Трепеща от ужаса, что этот молодой распутник сбросит ее на землю и накинется на нее, она передала деньги Доне, стараясь заглянуть в скрытое под маской лицо.
- Рада бога, пощадите меня. Я очень стара и очень устала, - произнесла она с трудом.
Стыд и раскаяние обожгли Дону. Она вернула кошелек, повернула коня и помчалась назад в город. Слезы унижения застилали ей глаза, отвращение к себе переполняло ее душу. Сзади неслись крики скакавшего вдогонку Рокингэма:
- Что произошло, черт побери? В чем дело?!
Но Дона только пришпоривала коня. Гарри, которому все произошедшее представили как обычную поездку верхом в Хемптон-Корт при луне, с трудом добрался до дому. Увидев на пороге жену, одетую в штаны его лучшего друга, он вытаращил глаза.
- А что, сегодня маскарад? Я и позабыл, - с трудом выговорил он. - Король присутствовал?
- Да пропади все пропадом! Все кончено! Понятно? Раз и навсегда. Я уезжаю!
Потом в спальне тянулся бесконечный спор, за ним последовала бессонная ночь. Утром просил принять Рокингэм, но Дона отказала. Кого-то послали в Наврон предупредить о ее приезде. Начались приготовления. Наконец она уехала, и вот теперь здесь в тишине и одиночестве. Невероятно - но свободна!
Солнце скрылось за деревьями, внизу, над рекой, тускло угасал закат. Грачи поднялись в воздух, парами кружа вокруг своих гнезд. Из труб тонкими голубыми струйками поднимался дым.
Уильям зажег свечи. Ужинали поздно. Но в дальнейшем она установит свой распорядок… Дона в белом платье с рубиновым ожерельем вокруг шеи сидела во главе длинного стола, поглощая с удовольствием все, что ей подавали. Уильям, весь в темном, стоял позади нее и молча ожидал приказаний.
Легкий сквозняк колебал пламя высоких свечей, свет, играя, отражался на лице Доны. "Да, госпожа моя прекрасна, - думал дворецкий, наполняя ее стакан. - Но в ней заметны нетерпение, раздражительность и даже грусть. Эта складка у рта, морщинки между бровей говорят о неудовлетворенности жизнью". Он мысленно сравнивал оригинал с портретом, который висел наверху в спальне. Неужели всего лишь неделю назад он стоял перед портретом, а "некто" стоял за его спиной? "Увидим ли мы когда-нибудь ее, Уильям? - шутливо спросил этот некто. - Или нам это не суждено… Глаза большие и на редкость красивые. Но обрати внимание, Уильям, на тени над веками, будто кто-то тронул их грязным пальцем…"
- У вас есть виноград? - нарушила тишину хозяйка. - Я безумно люблю виноград - черный, сочный, бархатистый, будто покрытый пылью.
- Да, миледи, - ответил слуга, с усилием возвращаясь к действительности. Он принес виноград, серебряными ножницами отрезал гроздь и положил на тарелку. Мысли его потекли в другом направлении: он думал, какие новости он передаст завтра или через день, когда с приливом вернется корабль.
- Уильям, - окликнула Дона.
- Да, миледи?
- Няня сказала, что вы наняли новых служанок, когда узнали о моем приезде: одна прибыла из Константина, другая - из Гвика? Даже повар - и тот новый, парень из Пезанса?
- Совершенно верно, миледи.
- Но почему, Уильям? Я была уверена, что в Навроне много слуг.
- Видите ли, миледи, может быть, я ошибаюсь, но мне казалось, что одного бездельника-слуги вполне достаточно для работы по дому. Словом, весь прошлый год я жил здесь совершенно один.
Она медленно ощипывала виноград с грозди, но при его последних словах быстро взглянула на него через плечо.
- Я могла бы уволить вас за это, Уильям.
- Да, миледи.
- Возможно, я так и поступлю - завтра утром.
- Хорошо, миледи.
Раздраженная и заинтригованная, она продолжала есть виноград. Этот непонятный слуга вызывал к себе уважение. Она знала, что не уволит его.
- Предположим, я не уволю вас, Уильям. Что тогда?
- Тогда я буду вам верно служить, миледи.
- Разве я могу быть уверена в этом?
- Я всегда служу верно тем людям, которых люблю, миледи.
Дона не сразу нашлась с ответом, но она поняла, что на сей раз он не смеялся, а говорил правду. Уильям же сохранял полную невозмутимость.
- Что это - комплимент, Уильям? - спросила она наконец, поднимаясь.
- Полагаю, что да, - ответил он, отодвигая ее кресло.
Дона беззвучно выскользнула из комнаты. Она поняла, что в этом странном маленьком человечке, наполовину почтительном, наполовину фамильярном, она обрела союзника и друга. Как изумился бы Гарри, услышав их разговор. "Надо бы высечь этого чертова парня за наглость", - вероятно, сказал бы он.
Конечно, дурно его поощрять, у него не было оснований жить одному в доме. Теперь ясно, отчего везде грязь и спертый воздух. И все же она понимала его. Не исключено, что он тоже хотел убежать от чего-то. Может быть, где-нибудь в другой части Корнуолла у Уильяма есть сварливая жена, и жизнь там опротивела ему.
Дона отдыхала в гостиной, глядя на огонь в камине. Она держала в руках книгу, но не читала ее. Интересно, сидел ли он здесь и не жалеет ли, что теперь комната занята ею. Что может быть восхитительней тишины и одиночества, когда ветерок треплет волосы и под головой диванная подушка. Никто не вломится к тебе с громким, режущим слух смехом. Мир грязных мостовых, мальчишек-посыльных, гадкой музыки, таверн, ложной дружбы и суетности остался позади. Бедный Гарри! Сейчас он, должно быть, ужинает в "Лебеде" с Рокингэмом и оплакивает свою судьбу, поклевывая носом и выпивая больше обычного. "Черт подери, о какой птичке она толковала, - говорит он Рокингэму. - Что за птичка? Что она имела в виду?" А Рокингэм, цинично улыбаясь и щуря свои узкие глаза, наверное, подзуживает: "Да, интересно знать, очень даже интересно".
Огонь в камине погас, в комнате стало прохладно. Дона поднялась наверх, в спальню, по пути заглянув в детскую. Спящая Генриетта была похожа на восковую куклу: белокурые локоны обрамляли лицо, губки чуть надуты. А Джеймс, круглолицый и сердитый, насупился во сне, как маленький мопс. Она заботливо укрыла его одеялом, поцеловала. Джеймс приоткрыл один глаз и улыбнулся. Дона поскорее вышла из комнаты, смущенная собственной нежностью. Когда-нибудь, когда он станет взрослым, толстым, грубым и непривлекательным, когда он сделает несчастной какую-нибудь женщину, эта минута нежности покажется ей глупой и неестественной.
В спальне на каминной полке под своим портретом она увидела букет сирени. Сладкий пьянящий запах заполнил комнату. Наверно, это Уильям поставил букет. Раздеваясь, Дона думала: как хорошо, что здесь нет спаниелей, - комната не провоняет собачьим запахом. Гигантская кровать целиком принадлежит ей. Она с интересом разглядывала свой портрет. Неужели это ее брови, как странно они сдвинуты, скорбный рот… Неужели она была такой шесть-семь лет назад? А какая она теперь?
Она быстро натянула белую шелковую ночную сорочку, приятно ощутив ее холод, закинула руки за голову и отодвинулась от окна. Неподвижные ветви вырисовывались на фоне неба. Внизу струилась река. Дона представила, как пресная вода реки, пузырясь после весенних ливней, вздымается гребнем перед солеными волнами моря, и вот, уже смешавшись воедино, волны разбиваются на отмелях. Дона поставила подсвечник у изголовья и легла в кровать.
В полудреме она следила за игрой лунного света на полу и стенах. Неожиданно Дона обратила внимание, что запах сирени перебивает какой-то другой, более резкий и терпкий. Она отвернулась к стенке, но непонятный запах щекотал ей ноздри. Казалось, он шел из ящика стола. Выпростав руку из-под одеяла, Дона выдвинула ящик и заглянула внутрь. Там лежали книга и коробка с табаком. Ну конечно, пахло табаком! Дона открыла коробку: табак был коричневым, крепким и, судя по всему, свежесрезанным. Неужели Уильям имел наглость спать в ее постели, валяться здесь, покуривая и глядя на ее портрет? Это уж слишком! Такого она не простит ему… Но в этом табаке было что-то совершенно не характерное для Уильяма. Может быть, она ошибается? Может быть, это не Уильям… Но ведь он сказал, что жил здесь целый год в полном одиночестве…
Недоумевая, Дона раскрыла книгу. Заглавие окончательно поставило ее в тупик: оказалось, что это стихи французского поэта Ронсара. На форзаце кто-то нацарапал: I. В. A. Finistere, а внизу нарисовал крохотный силуэт чайки.
Глава 4
На следующее утро первой мыслью Доны было послать за Уильямом и, показав ему коробку с табаком и томик стихов, спросить, не показался ли ему чересчур жестким тюфяк после ее пуховой постели. Раз за разом она мысленно проигрывала эту сцену, воображая, как зальется краской лицо Уильяма, как нервно задергаются уголки губ.
Тяжело громыхая башмаками, вошла горничная и принесла завтрак (неотесанная деревенщина - ни ступить, ни сказать не умеет!). Мысли Доны приняли иное направление: она решила обождать несколько дней. Чутье подсказывало ей, что здесь не все ясно. Она засунула коробку с табаком и книгу подальше в ящик стола, быстро оделась и спустилась вниз. Столовая и гостиная были тщательно убраны, в комнатах стояли свежие цветы, окна были открыты настежь. Уильям старательно полировал высокие подсвечники на стене. Увидев ее, он осведомился, хорошо ли ей спалось. Дона ответила утвердительно, подумав, что это удобный момент. Не сумев сдержаться, она спросила:
- А вы? Надеюсь, мы не очень стеснили вас своим присутствием.
Он улыбнулся:
- Вы очень внимательны, миледи. Нет, я прекрасно выспался, как всегда. Только раз за ночь я слышал, как заплакал мистер Джеймс, но его успокоила няня. После месяцев тишины так необычно слышать в доме детский плач.
- Но вы не против?
- Что вы, миледи. Эти звуки возвращают меня в собственное детство. Я был старшим в семье, всего нас было тринадцать детей. Каждый год прибавлялось по младенцу.
- Вы жили поблизости?
- Нет, миледи. - Новая нотка звучала в его голосе. Даже у слуги есть собственная жизнь. И ему не всегда приятно, если в нее вторгаются.