Солнце почти зашло, золотые блики исчезли, небо побледнело, став нежным и загадочным, по воде, казавшейся темнее обыкновенного, скользили тени. К воздуху примешивался запах мха, свежей лесной зелени и особый горьковатый привкус колокольчиков. Стремительное течение помогло направить лодку в узкую протоку. Дона свернулась клубком, поджав под себя ноги и обхватив руками колени. Один раз на стремнине Француз приостановился, прислушиваясь. Дона тоже насторожилась, впер-вые услышав странный звук - низкий и грубый, завораживающий своим однообразием.
- Козодой, - шепнул Француз, скользнув по ней взглядом, но и этого мимолетного взгляда было достаточно, чтобы она поняла: он прочел ее зов и не проникся к ней презрением, потому что сам был охвачен той же страстью.
Играя в извечную игру между мужчиной и женщиной, они оттягивали время до той поры, пока не придет их миг, может быть - завтра, через неделю или… никогда. Француз приналег на весла, и они быстро достигли входа в бухту, где деревья плотно подступали к воде. Медленно продвигаясь вдоль берега, они миновали узкий канал и подошли к небольшому участку леса.
- Здесь? - бросил он и, получив согласие, загнал лодку в мягкую прибрежную грязь.
Выбравшись на берег, Француз подтянул лодку подальше от воды, достал нож и, опустившись на колени у самой воды, начал чистить рыбу, предложив Доне собрать хворост для костра.
Она отыскала под деревьями несколько сухих веток, разломала их через коленку, порвав и безнадежно испортив при этом платье. Да, посмотрели бы на все это лорд Годолфин и его супруга. Ну и вид был бы у них при этом. Английская леди, нарядившаяся как цыганка-кочевница, вдобавок предавшая свое отечество!
Дона уже уложила хворост для костра, когда появился Француз, неся очищенную рыбу. Он присел около хвороста, вынул припасенный трут и кремень и высек искры. Хворост еле занялся язычками пламени, затем разгорелся сильнее, наконец, пламя охватило тяжелые сучья, и они загорелись, весело потрескивая.
- Вы когда-нибудь готовили рыбу на костре, на открытом воздухе? - полюбопытствовал Француз. Дона отрицательно качнула головой. Тогда он расчистил место в золе, установил в центре плоский камень и на него положил рыбу. Вытерев нож о штаны, он пригнулся, обождал, когда рыба подрумянится, затем перевернул ее ножом.
В бухте было темнее, чем на открытой реке, от деревьев тянулись гигантские тени. В меркнущих небесах еще теплилось то особое, ни с чем не сравнимое сияние, которое бывает только в середине лета. Дона смотрела на его руки, ловко управлявшиеся с рыбой, сосредоточенное лицо, слегка нахмуренные брови… От костра донесся вкусный запах. Он снова перевернул рыбу, а когда счел, что она достаточно поджарилась, подцепил ее ножом и переложил - шипящую, пузырящуюся от жара - на широкий лист. Разрезав рыбу вдоль на две половины, одну половинку он придвинул Доне, одновременно вручив ей нож, другую взял руками и принялся за еду.
- Жаль, что у нас нечего выпить, - как-то само собой вылетело у Доны.
Он спустился к лодке и вернулся с длинной узкой бутылкой и стаканами.
- Я и забыл, что вы привыкли ужинать в "Лебеде".
Словно ошпаренная его словами, Дона оцепенела. Пока он наливал вино в стакан, она немного пришла в себя и глухо спросила:
- Что вы знаете о моих ужинах в "Лебеде"?
Он неторопливо облизал пальцы, налил немного вина в другой стакан - для себя, затем сказал:
- Леди Сент-Коламб имеет обыкновение проводить вечера бок о бок с городскими девками, а после, переодевшись в мужские штаны, гоняет верхом по улицам и большим дорогам, возвращаясь домой под утро, когда ночной сторож идет спать.
Дона сидела застывшая, зажав между ладонями стакан, устремив взгляд в глубину реки. В голове у нее стучало. Какой, должно быть, низменной, неразборчивой представляется она ему, не лучше тех женщин в тавернах. И как он может объяснить ее поведение сейчас, здесь, когда она сидит с ним наедине в лесу, глубоким вечером, скрестив ноги, точно цыганка? Не иначе как мимолетный эпизод в числе прочих. Конечно, он считает ее обыкновенной распутницей, женщиной, которая гоняется за острыми ощущениями и не имеет даже оправдания, как другие шлюхи, занимающиеся своим ремеслом из-за бедности. Его слова причинили ей нестерпимую боль. Свет померк, развеялось очарование. Ей захотелось домой, в Наврон, в свою комнату, захотелось прижать к себе Джеймса, уткнуться лицом в его пухлую гладенькую щечку и забыться…
- Что же вы не пьете? Жажда больше не мучит вас?
Дона через силу повернула к нему голову и пробормотала:
- Нет, вовсе нет, - и снова замкнулась, теребя конец своего пояса.
Он знал, что его слова обожгли ее, и тоже молчал. Рухнуло доверие между ними, на смену пришла скованность. Они отчужденно смотрели на огонь, молчание угнетало их обоих. Наконец он нарушил тишину, заговорив низким, ровным голосом:
- Зимой, в Навроне, когда я лежал в вашей комнате и смотрел на ваше изображение, я мысленно рисовал совсем другой портрет. И этот воображаемый мною портрет никак не вязался со сплетнями, время от времени доходившими до меня от слуг.
- Рисовать того, кого никогда не видел, - по меньшей мере неразумно, - тихо сказала Дона.
- Возможно, - подхватил он. - Но и с вашей стороны неразумно было оставлять свой портрет в спальне без присмотра. На английский берег могут высадиться пираты вроде меня и выкрасть его.
- Повернули бы его лицом к стене, - мрачно изрекла Дона, - или перевесили на другое место, и он не напоминал бы вам о Доне Сент-Коламб, которая после кутежа в "Лебеде" переодевается в одежду лучшего друга своего мужа, прячет лицо за маской и, выехав верхом ночью, до смерти пугает старую одинокую женщину.
- Таким образом вы спасались от скуки?
- Да, это было моим последним развлечением, перед тем как я сбежала в Наврон. Думаю, эта история еще не достигла ваших ушей вместе с прочими сплетнями слуг?
Он весело расхохотался. Дотянувшись до кучки хвороста позади себя, он подбросил его в костер. Потрескивая, пламя взметнулось вверх.
- Жаль, что вы не родились мальчишкой, - ласково сказал он. - Вы бы познали настоящую опасность. Вы похожи на меня. В душе вы тоже не признаете законов, отсюда ваши переодевания, налеты на старушек. Это тоже своего рода пиратство.
- Да, наверно, - устало сказала Дона. - Но вы, захватив добычу, уплываете прочь с чувством победителя, в то время как я после своих жалких попыток пиратства чувствую лишь отвращение к себе от сознания своего падения.
- Вы женщина. У вас не поднимается рука даже убить рыбу.
От его шутливого голоса скованность Доны исчезла словно по мановению волшебной палочки. Она расслабилась, откинулась назад и снова стала сама собой.
- Подростком я любил играть в солдатиков и сражаться за своего короля, - ни с того ни с сего начал Француз. - Но в грозу, когда сверкали молнии и гремел гром, я искал спасения в маминых коленях и затыкал уши пальцами. Чтобы придать своим развлечениям больше правдоподобности, я мазал руки красным, притворяясь, что ранен, но стоило мне в первый раз увидеть кровь на умирающей собаке, как мне стало дурно.
- Я тоже испытывала нечто подобное, - с жаром сказала Дона.
- Поэтому я и рассказываю вам об этом.
- Но теперь, - заметила Дона, - вас больше не смущает кровь. Вы пират. Смысл вашей жизни - грабить, убивать, жечь. Все то, чему вы подражали, но боялись совершить в детстве, теперь воплотилось в жизни и больше не пугает вас.
- Напротив, - живо возразил он. - Я очень часто пугаюсь.
- Нет, это не то, - отмахнулась Дона. - Вы не страшитесь самого себя, возможности того, что испугаетесь.
- Согласен, - подтвердил он. - Это ушло навсегда. Оно ушло, когда я стал пиратом.
Костер догорал. Пламя осело, зола стала белой.
- Завтра, - вдруг сообщил он, - я сажусь за обдумывание нового плана.
Дона удивленно подняла глаза, но не увидела лица Француза: догорающий костер уже давал мало света, и его лицо оставалось в тени.
- Вы хотите сказать, что вам пора уходить? - спросила она.
- Я и так пробездельничал слишком долго, - ответил он. - Виновата бухта: я позволил ей завладеть мною. Теперь кончено. Ваши друзья Годолфин и Эстик получат полное удовольствие за свои деньги. Посмотрим, сумею ли я заставить их играть в открытую.
- Вы затеваете нечто рискованное?
- Разумеется.
- Новый набег на побережье?
- Не исключено.
- Рискуя быть пойманным и, возможно, погибнуть?
- Что поделаешь?
- Зачем? Ради чего?
- Хочу доказать себе, что мои мозги работают лучше, чем их.
- Что за вздор!
- Тем не менее, для меня мотив серьезный.
- Так говорят только эгоцентрики - от чрезмерного тщеславия.
- Я знаю.
- Разумнее было бы отплыть обратно в Бретань.
- Гораздо разумнее.
- И вы увлечете своих людей в это безнадежное предприятие?
- Они не станут возражать.
- "La Mouette" грозит гибель вместо мирной стоянки в порту на той стороне пролива.
- "La Mouette" строилась не для того, чтобы мирно стоять в порту.
Они смотрели друг на друга, разделяемые догорающим костром. Искорки пламени время от времени вспыхивали в глазах Француза. Но вот он потянулся, широко зевнул и безразличным тоном изрек:
- Правда, жаль, что вы не мальчик, а то бы я взял вас с собой.
- Разве обязательно нужно быть мальчиком?
- Женщины, которые боятся убивать рыб, - существа чересчур нежные, они не для пиратского судна.
Покусывая кончик пальца, Дона спросила с азартом:
- Вы действительно считаете так?
- Естественно.
- Возьмите меня с собой, и я докажу обратное.
- У вас начнется морская болезнь.
- Ничего подобного.
- Вам будет холодно, неудобно, страшно.
- Вовсе нет.
- Вы станете клянчить, чтобы я высадил вас на берег в тот самый момент, когда мои планы начнут осуществляться.
- Глупости!
Дона смотрела на него сердито, почти враждебно. Француз засмеялся, вскочил на ноги и затоптал последние тлеющие угли. Вокруг сгустилась кромешная мгла.
- Хотите пари? - предложила Дона. - Вы утверждаете, что я буду больна, озябну и испугаюсь? Я докажу вам обратное. Принимаете?
- Все зависит от того, что мы сможем предложить друг другу как заклад, - сказал он.
- Мои серьги, - выпалила Дона. - Вы получите мои рубиновые серьги - те, что были на мне, когда мы ужинали в Навроне.
- Идет, - кивнул он. - Заклад стоящий. А что вы потребуете от меня на тот случай, если выиграете пари?
- Обождите, - замялась Дона, - дайте подумать. - Через минуту, охваченная шальным весельем, она объявила: - Локон от парика Годолфина!
- Вы получите весь парик, - великодушно пообещал Француз.
- Решено, - сказала Дона, спускаясь вниз к лодке. - Обсуждать дальше нет нужды. Когда мы отплываем?
- Когда я закончу свои приготовления.
- А приступаете вы завтра?
- Приступаю завтра.
- Постараюсь не тревожить вас попусту. Я тоже должна принять меры: придется сказаться больной и остаться в постели. Болезнь моя будет сопровождаться лихорадкой, так что няня и дети не будут допущены в комнату. Только верный Уильям возьмет на себя заботу о больной, которой давно и след простыл.
- А вы, оказывается, изобретательны, - усмехнулся Француз.
Взявшись за весла, он начал медленно грести. Впереди в сумеречном сером свете проступили очертания пиратского корабля. С судна их окликнули. Француз ответил что-то по-бретонски и причалил у мыса.
Они быстро поднялись по склону, пройдя через лес, и вышли в сад. На дороге ее должен был дожидаться Уильям с каретой, в которой ей предстояло подъехать к дому, как было намечено.
- Надеюсь, обед у лорда Годолфина пришелся вам по вкусу, - осведомился Француз шутливым голосом.
- Чрезвычайно! - любезно подтвердила Дона.
- Рыба подавалась не слишком пережаренной?
- Рыба удалась на славу.
- Проститесь со своим аппетитом, когда мы выйдем в море.
- Ерунда, на морском воздухе я становлюсь не в меру прожорливой.
- Мы отплываем с приливом и попутным ветром. Снимемся с якоря еще до рассвета.
- Лучшее время суток.
- Возможно, придется послать за вами внезапно.
- Я буду готова.
Деревья расступились, и они увидели на дороге карету с Уильямом, стоявшим около лошадей.
- Теперь я вас покину, - сказал Француз, не двигаясь с места. - Так вы точно придете? - переспросил он.
- Да, - кивнула Дона.
Они переглянулись, с новой силой почувствовав влечение друг к другу. Через минуту Француз резко повернулся и скрылся в лесу. Дона сошла с дороги под высокие буковые деревья, казавшиеся мрачными в эту летнюю ночь, их ветви плавно покачивались, будто нашептывая о том, чего уже не миновать.
Глава 10
Разбудил ее Уильям. Тряся за руку, он шептал ей на ухо:
- Простите, но месье прислал вестового - корабль отплывает через час.
Дона быстро села в постели - сна как не бывало.
- Спасибо, Уильям, - торопливо сказала она. - Я буду готова через двадцать минут. Который теперь час?
- Без четверти четыре, миледи.
Он вышел из комнаты. Дона вскочила, раздвинула занавеси и увидела, что на дворе еще темно - рассвет даже не брезжил. Она поспешно натягивала на себя одежду, стараясь унять сердцебиение. Руки, как назло, сделались ватными и не желали слушаться. Дона думала: "Ни дать ни взять сорванец, который, обманув родителей, отправляется в опасный поход". Это сравнение развеселило ее.
Прошло пять дней со дня их последней встречи в бухте. С тех пор она не видела Француза. Интуитивно Дона понимала, что для работы ему необходимо одиночество. Но ей хотелось его видеть, и она боролась с желанием прогуляться к реке через лес или даже послать ему весточку через Уильяма. Он сам позовет ее, когда придет время. Их пари не могло быть случайностью или капризом, порожденным летней ночью. Нет, это был договор, которого он не нарушит, это был вызов ей, ее мужеству.
Почему-то ей вспомнился Гарри - как-то ему живется в Лондоне? Катается верхом, играет, торчит в тавернах и театрах, вечера, конечно, проводит за картами с Рокингэмом. Эти такие знакомые образы сейчас казались ей далекими, живущими в ином, чуждом ей мире, который не имел к ней ни малейшего отношения. Тот мир принадлежал прошлому, оно умерло, и сам Гарри обратился в ее памяти в тень, призрачную фигуру, гуляющую по садам минувшего. Вместе с этим миром умерла и прежняя, ненавистная ей Дона. Ее место заняла другая женщина, умеющая жить в полную силу. Эта новая женщина черпает радость бытия в самых незначительных, пустяковых делах и вещах, из которых складывается ее жизнь.
Само лето умиротворяло ее. Счастьем было собирать с детьми цветы ранним утром, бродить с ними по лесу, по полям. Приятно предаваться лени в длинные теплые дни, лежа на спине в тени деревьев и вдыхая смешанный аромат дрока, ракитника и колокольчиков. Она научилась получать удовольствие от всего, что окружало ее, от сна, еды. И казалось странным, что можно было жить как-то иначе…
Часы во дворе пробили четыре раза. Дона в стареньком платьице, в накинутой на плечи шали, с узелком в руках прошмыгнула вниз по лестнице в столовую, где ее встретил Уильям, заслоняя рукой пламя тоненькой свечи.
- Пьер Бланк ждет у леса, миледи.
- Хорошо, Уильям.
- В ваше отсутствие, миледи, я послежу за домом, помогу Пруэ присмотреть за детьми.
- Я не сомневалась, Уильям.
- Сегодня утром я сообщу домочадцам, что ваша светлость занемогли - ничего серьезного - легкая лихорадка, но, боясь заразить других, вы запретили детям и служанкам заходить к вам в комнату. А ухаживать за собой поручили мне.
- Превосходно, Уильям. Торжественное выражение вашего лица как нельзя более подходит к такой роли. Вы, уж не обессудьте, - прирожденный обманщик.
- Мне уже доводилось выслушивать подобные суждения от некоторых женщин.
- В таком случае у вас нет сердца! И этому человеку я доверяю своих вертлявых служанок!
- Я буду вам вместо отца, миледи.
- Можете сделать выговор Пруэ - она любит побездельничать.
- Не премину, миледи.
- И одерните мисс Генриетту, если она будет слишком болтливой.
- Хорошо, миледи.
- А если мистер Джеймс начнет клянчить вторую порцию земляники…
- То он непременно получит ее, миледи.
- Ну хорошо, только чтобы не видела Пруэ. Дайте ему потихоньку, у буфета.
- Я все прекрасно понял, миледи.
- Мне пора идти. А вы хотели бы присоединиться к нам?
- К несчастью, миледи, мои внутренности не выносят морской качки. Ваша светлость догадывается, о чем идет речь?
- Иными словами, Уильям, вас немилосердно тошнит.
- Ваша светлость подобрали удачное выражение. Дело в том, что до сих пор я никак не решался предложить, чтобы вы, миледи, прихватили с собой эту коробочку с пилюлями. В прошлом я только ими и спасался. Если вам станет дурно, возможно, они вам пригодятся.
- Как мило с вашей стороны, Уильям. Давайте ее сюда, я положу в мой узелок. Мы с вашим хозяином заключили пари. Как вы думаете, я выиграю?
- Смотря на что ваша светлость намекает.
- На то, что я выдержу корабельную качку, конечно. На что же еще?
- Простите, миледи. Мои мысли витали совсем в другой области. Конкретно это пари, я думаю, вы выиграете.
- Но одно оно и было, Уильям.
- Конечно, конечно, миледи…
- Что-то неуверенно вы говорите, объяснитесь.
- Когда двое отправляются в путешествие и один из них - мужчина вроде моего господина, а другая - женщина, похожая на мою госпожу, то, мне представляется, дальнейшее богато самыми разными возможностями.
- Уильям, вы заговариваетесь.
- Виноват, миледи.
- И голова у вас устроена слишком по-французски!
- Ответственность за это лежит на моей матери, миледи.
- Не забывайте, что я уже шесть лет замужем за сэром Гарри, у меня двое детей и в этом месяце мне исполнится тридцать.
- Именно об этих трех вещах я и помнил все время, миледи.
- Вы просто потрясаете меня своей наглостью. Немедленно отоприте дверь и выпустите меня.
- Слушаюсь, миледи.
Он отодвинул ставни, распахнул длинные тяжелые портьеры. Какое-то насекомое билось крыльями о стекло в поисках выхода, и не успел Уильям открыть окно, как запутавшаяся было в складках портьеры бабочка вылетела в сад.
- Еще одна беглянка нашла для себя путь к спасению, миледи.
- Ваша правда, Уильям, - улыбнулась Дона и всей грудью вдохнула холодный утренний воздух. На небе проступала первая бледная полоса рассвета.
- Прощайте, Уильям.
- Прощайте, миледи.
Прижав к себе узелок, Дона зашагала напрямик по траве, напоследок оглянувшись на серый массив своего дома - такого надежного, еще спящего. Она увидела Уильяма, стоявшего, как часовой, у окна. Помахав ему рукой, Дона последовала за весельчаком Пьером Бланком, напоминавшим глазастую обезьянку с кольцами в ушах.