В 2079 году "Мститель" стартовал с Веги и допустил ошибку. Корабль вынырнул из подпространства вблизи Проциона. Через три года летящий на Альтаир "Титан" не получил даже этого шанса. Они неправильно включили гироскоп и очутились в фотосфере Бетельгейзе. После этой трагедии присутствие экипажных девиц стало обязательным.
К концу вторых суток я подметил нервное напряжение у нескольких человек. У меня был громадный запас транквилизаторов, но лучшим болеутоляющим, на мой взгляд, является женская нежность. Поэтому я посоветовал им поменять расписание, чтобы вступить в общение с нашей новой экипажной девицей.
Их было трое - Кафуцци, Леонардс и Маршалл. Каждый из них для виду упирался, якобы не желая идти впереди друзей. Поскольку их споры не прекращались, я посоветовал им вытянуть жребий. Выиграл Маршалл. Он с хохотом ударил кулаком по сигналу "от службы освобожден" и направился в кабину экипажной девицы.
Через пять минут он вернулся, пока я продолжал стряхивать с Кафуцци и Леонардса блох, пытаясь умерить их нетерпение. Через час мы вступали в зону сложного перехода, и они были на взводе.
- А вот и Маршалл, - вдруг сказал Кафуцци.
- Старина Маршалл, чистый пулемет, - хохотнул Леонардс.
Я повернулся к нему.
- Вы что спешите на поезд?
Он стыдливо улыбнулся.
- Сожалею, но я не смог даже подойти к ней. Она сказала, что не в силах заниматься эдакими пустячками сегодня вечером из-за приступа космической лихорадки.
Я должен был похолодеть, услышав эти слова. Но поскольку в глубине души я отрицал возможность крупных неприятностей, совершив ошибку в оценке кандидатки, и не желая к тому же тревожить людей, то сказал:
- Пошлю к ней врача. Нас вряд ли устроит, если она заболеет.
Полчаса спустя, когда я работал в своей каюте над психокартами экипажа, загудел интерфон. Я включил тумблер. На связи был Толбертсон, наш целитель.
- Харп, я только что осмотрел вашу экипажную девицу.
- Как она себя чувствует? Надеюсь, лучше.
- Харпер, у нее космическая лихорадка совершенно новой формы, то есть без всяких симптомов. Диагнограмма абсолютно пуста. Ни лихорадки, ни избытка белых телец, ни глазного расстройства, совсем ничего. Кое-какие нарушения на уровне нейронов, но такие у нас постоянно. Машина заявляет, что она в отличной форме. А девица утверждает, что больна. Итак?
Я едва смог выдавить:
- Берт, быть может, у нее что-нибудь необычное? Сделай еще одну диагнограмму.
- Может лучше тебе приставить новый котелок, - сухо возразил Толбертсон. - Девица - симулянтка. Она просто-напросто косит, а против этого у меня лекарств нет. Это твоя протеже, Харп. Лучше будет, если ты навестишь ее.
Он отключился. Я позвонил на камбуз и попросил кока до нового приказа сыпать в пищу побольше антистимуляторов. Он усмехнулся:
- Пока Ева не поправится, док?
- Ага, пока она не почувствует себя лучше.
Я отпустил клавишу видеофона и поглядел в зеркало каюты. У меня лицо никогда не отличалось красотой, но сейчас оно меня испугало. Оно оплыло и посерело. И в глазах светился ужас. Я решил было проглотить одну из своих пилюль, но сдержался. И отправился в гости к Еве.
Когда я вошел, она лежала на краю просторной постели. Она даже не встала, буркнула: "Входите", - но позы не изменила. Я включил свет. Она обернулась и поглядела на меня. Не надо быть психологом, чтобы понять, она ревела. Хотя экипажные девицы реветь не должны. Они должны быть веселыми компаньонками в постельных играх двадцать четыре часа в сутки. Кровь в моих жилах вскипела.
Однако я принял вид Доброго-Доктора-Айболита и спросил:
- В чем дело, Ева? Доктор Толбертсон звонил мне и сообщил…
- … и сообщил, что у меня все в порядке и что я на редкость быстро выздоровела. Так?
Внутри у меня все кипело. Толбертсон никогда не отличался особым тактом.
- Он сказал, что у вас нет никаких органических поражений Однако Маршаллу вы сказали, что плохо себя чувствуете.
- Это так.
- Вы можете объяснить, что не ладится? Вы очень важны для корабля. Перевозбужденные люди рассеянны, а когда вам надо совершить подряд пятьдесят переходов в подпространстве, вы не имеете права даже на малейшую ошибку. Кроме того, по своим функциям вы единственный незаменимый член экипажа.
Она отвернулась и всхлипнула.
Я положил ей на плечо руку и поднял ее. Она села и серьезно посмотрела на меня - точь в точь маленькая девочка, настоящая маленькая девочка! - и сказала:
- Смена обстановки, доктор. Мне уже лучше. Дайте мне еще пару денечков. Мужчины немножко подождут, а?
Она умоляюще улыбнулась. Меня прошиб пот.
- Ладно, - согласился я. - Даю вам время на адаптацию. Подождем еще двое суток. А пока постарайтесь не смущать мужчин, готовьтесь к исполнению своей работы.
Я взглянул на нее. Она выглядела такой юной и одинокой! Теперь я даже не мог представить ее в роли экипажной девицы. В роли школьницы на Земле, посасывающей содовую в баре, и ничего больше. Она захватила меня врасплох, заставив взять на работу, к которой была не готова. У меня возникло ощущение, что я допустил непростительный промах, но, к несчастью, как я и объяснил Еве, второго шанса нам не дано.
Прошло еще два дня. Ева встречалась с астронавтами, ела вместе с ними - пища была буквально нашпигована антистимулятором, но такая мера могла быть только временной - и вела шутливые беседы. Эти два дня прошли словно в аду. О ней заботился весь экипаж. В нее влюбились все, в том числе капитан Баннистер и я.
И это было хуже всего. Мы привыкли к девицам более или менее низкого разряда. В этом перелете нам досталась жемчужина, но она оказалась недотрогой. По крайней мере первые двое суток. Я обещал людям, что такая ситуация не продлится. После дополнительного срока она будет исполнять свой долг, как любая экипажная девица. Астронавты наши были людьми умными и понятливыми - подбирались именно такие. Они не очень ворчали, чему способствовала и пища с начинкой.
Через четыре дня нас ждал новый маневр.
Мы проскочили орбиту Плутона и вырвались в космические просторы, отделявшие нас от Сириуса. Путешествие в подпространстве требует ряда прыжков через зоны доступа, иначе входы и выходы. Координаты этих зон вычислены с огромной точностью. Между Венерой и точкой нашего назначения таких переходов сто пятьдесят. Проход корабля через эти точки требовал невероятного сосредоточения. И компьютеру должен был обязательно помогать человек. Хрупкий смертный человек. И его голова должна была быть занята работой и только работой. В ней не должно было быть места для мечты о блондинке от миссис Рафферти в Порт-Венус, оставшемся далеко позади. На борту имелась женщина для избавления от мечты - таково было непременное условие сохранения жизни и нарушать его было нельзя.
Когда истек срок второй двухсуточной отсрочки, я попросил второго расчетчика Стетсона навестить Еву. Стетсон в данный момент был самым нервным членом экипажа, и я надеялся, что Еве хватило времени для адаптации.
Я не находил себе места в кабине, грыз ногти и в конце концов принял лошадиную дозу хлорпромазина - я ждал возвращения Стетсона и его отчета. Я надеялся, что Ева наконец займется делом.
Но когда он вошел ко мне в каюту, он был сконфужен и подавлен.
- Ну как? - спросил я.
Он пожал плечами.
- Мы прилегли. Потискались, вдоволь нацеловались. Но что касается остального… она отказалась… она не позволила мне… Ах! док, что это за экипажную девицу вы нам раздобыли на этот рейс?
Я дал ему успокоительное и освободил на час от службы. Некоторое время я сидел, разглядывая обгрызенные ногти, потом принялся рисовать эротические символы, размышляя, что делать дальше.
Ситуация обострялась, а я сидел и бездельничал. Вскоре мне позвонили с астронавигаторского поста. Звонил главный астрогатор Хэммель, и он был в ярости.
- Харпер, что творится с этой экипажной девицей?
- Что вы хотите сказать? - невинно осведомился я.
- Черт подери, вы знаете, о чем я говорю. Мы прокладывали курс будущего перехода, когда я заметил, что Маккензи на пределе. Я освободил его от службы и послал облегчиться к Еве. В его отсутствие я проверил работу и нашел ошибку в две минуты. Конечно, компьютер исправил бы ее, но вопрос не в этом. Маккензи вернулся и сообщил, что Ева все еще не в форме. Послушайте, Харпер! Как вы рассчитываете добраться до Сириуса, если экипажная девица разыгрывает целку?
Мы не могли этого сделать. Я сообщил ему об этом с блеяньем в голосе. И добавил:
- Я как раз хотел доложить капитану Баннистеру.
Вопрос должен быть решен Советом Пяти.
Совет Пяти собирается в самых экстренных случаях, чтобы решить неотложные проблемы навигации. В него входят капитан, офицер-психолог, врач, астрогатор и член экипажа. Мы собрались в каюте капитана, сели полукругом и уставились на бледную растерянную Еву Тайлер.
- Ева, нужно разобраться в ситуации, - заявил капитан.
Голос у него был ровный, сдержанный, и я невольно восхищался им, ибо знал, что он с радостью сунул бы меня вместе с Евой в реактор. - Вы утверждаете, что нанялись на работу, чтобы выполнять все функции экипажной девицы?
- Не… все, капитан, - едва слышно ответила она.
- Другими словами, вы сознательно пошли на обман. С какой целью?
Она уставилась на носки туфель. Я жалел ее даже в это мгновение. Она пробормотала:
- Мой жених мобилизован и находится в секторе Сириуса. Могут пройти годы пока он вернется в солнечную систему. А может и не вернется никогда. Я хотела… встретиться с ним.
- И именно поэтому вы пошли на сознательный обман? - переспросил Баннистер.
- Гражданских в зону боевых действий не пускают, - боязливо ответила она. - Это была единственная возможность прилететь к нему. Я знаю, что поступила дурно и искренне сожалею об этом…
- Сожалеете! - взорвался лекарь Толбертсон. - Она сознательно приговорила нас к смерти, лишив жизненно необходимых услуг, а теперь, видите ли, сожалеет!
- Попрошу вас, Берт, - прервал его Баннистер. Потом так гневно посмотрел на меня, что я буквально распластался в своем кресле. - Вы соображаете, какую роль играет экипажная девица для персонала звездолета? Речь идет вовсе не о разврате, если использовать устарелую терминологию. Дело в том, что все мы являемся рабами нашей биологической организации. Мы созданы, чтобы искать облегчения; конечно, многие из нас могут обходиться без женщины восемь месяцев и больше, но для других такое воздержание имеет иные последствия. Люди начинают мечтать в разгар дня. Падает сосредоточенность. Растет несовместимость с прочими членами экипажа. Каждое из этих действий может привести к роковой ошибке.
- Я не подумала об этом, капитан, - прошептала бедняга.
- Еще бы. Мы слишком далеки от Венеры, чтобы вернуться, но еще не так уж далеко, чтобы не найти какой-то выход. Если вы осознаете свою ответственность и приступите к выполнению своих обязанностей, мы забудем об этой беседе. Вы согласны на это?
Она отрицательно покачала головой.
- Капитан, должна вам признаться… я… я еще не знала мужчины. Я хотела… для жениха…
Она замолчала. Баннистер побелел и бросил на меня испепеляющий взгляд. Я бы с удовольствием удалился, сняв с себя форму. Чтобы знающий, якобы компетентный офицер-психолог нанял на работу экипажную девицу-девственницу, такое не лезло ни в какие ворота!
Баннистер ледяным тоном обратился ко мне:
- Харпер, есть некоторые физиологические обязанности, которые должна исполнять экипажная девица. Устав требует представления документов, свидетельствующих о квалификации кандидатки. Итак?
- Она предъявила необходимые медицинские свидетельства, - безнадежно прохрипел я. - Подписанные сертификаты. Не понимаю, как…
Я глянул на Еву. Она спокойно заявила:
- Это фальшивка. Я заплатила фальсификатору пятьдесят кредитов за паспорт и прочие бумаги.
- Отлично, Ева, - сдавленным голосом проговорил Баннистер. - Лучше вам отправиться к себе в кабину и оставаться там.
Она удалилась, не обернувшись. Воцарилось тягостное молчание. Капитан нарушил его, рявкнув:
- Харпер, придется закрыть глаза на совершенную вами глупость, ибо наказание не решает проблемы. Жду, господа, чтобы с ваших уст сорвались мудрые золотые слова.
- Мне кажется, - начал Толбертсон, - здесь не о чем дискутировать. Несмотря на наше уважение к эмоциям и внутренним запретам девушки, мы либо немедленно пускаем ее в работу - если надо силой - либо бросаем ее в реактор и молимся богу, чтобы живыми добраться до Сириуса.
- Это единственная альтернатива? - спросил Хэммель.
- Можем ли мы выкрутиться, не покушаясь на жизнь Евы?
Толбертсон затряс головой.
- Если она останется среди нас и по-прежнему будет всем отказывать, ситуация станет взрывоопасной. Лучше вообще не иметь женщины, чем иметь динамистку!
Я глянул на Баннистера. Я знал, что капитан был джентльменом до кончиков ногтей. Для него будет почти невозможным подвергнуть девушку чему-то сходному с регулярным насилием в течение будущих восьми месяцев, а кроме того, это не решит наших проблем. Не решится он и отправить ее на смерть.
И все же Баннистер печально процедил:
- Боюсь, что Толбертсон прав. Присутствие Евы Тайлер на борту более опасно в данном настроении экипажа, чем вообще отсутствие экипажной девицы. Придется отдать приказ о ее ликвидации.
- Нет! Подождите! - во мне все кипело от чувства вины, и я отчаянно искал выход из сложившейся ситуации. Я выдавил жалкую улыбку. - Признаю, что меня обвели вокруг пальца. Из-за ее хорошенькой мордашки я не провел углубленных психотестов. Во второй раз в жизни я допускаю ошибку, веря историям женщины… Впервые это было четверть века назад на Земле. Но хватит угрызений совести. У нас есть средство использовать Еву Тайлер в качестве экипажной девицы, не разрушив ее личности на всю оставшуюся жизнь.
Глаза Баннистера превратились в щелочки.
- Как так?
Есть одно лекарство, - разъяснил я. Толбертсон знает о нем. Не буду называть его, но в моей аптечке имеется солидный запас его. Оно имеет некоторые снотворные качества и производит временное короткое замыкание логических центров, к тому же не создает привыкания.
- Действительно, - подтвердил Толбертсон. - Это неприятно, но…
Я продолжил:
- Можно дать Еве это лекарство. Поддерживая ее в таком состоянии в течение восьми месяцев, мы обеспечим ее функционирование в виде своего рода постельного робота. В конце путешествия мы прекратим обработку, гипнотически внушим ей, что она девственницей совершила все путешествие, а потом вручим женишку. Никто ничего не узнает, никто не пострадает, а мы обзаведемся экипажной девицей.
Леонарде заметил:
- Плохую шутку мы с ней сыграем. Она будет беззащитной, как… ребенок. Придется кормить ее с ложечки. И кто-то должен будет ее ежедневно одевать.
Я пожал плечами.
- Эта идея мне не нравится. Но не хочется и умирать. Однако, будучи офицером-психологом с достаточным уровнем компетенции, заявляю - на корабле царит атмосфера заразительного страха. При таком положении дел не хотелось бы уменьшать наши шансы на выживание при выполнении предстоящих ста тридцати переходов!
Минут двадцать мы обсуждали проблему со всех сторон. Никому не нравилась эта идея, но никто не видел иного решения. Баннистер поставил вопрос на голосование - все пятеро проголосовали "за".
Мне было поручено дать лекарство Еве. Я зашел к ней без стука и не удивился, застав ее в нервном припадке. Она хныкала, сжавшись в комок на постели.
Я сел рядом с ней, погладил по волосам, успокоил ее, словно она была моей дочерью, а не - Бог мне простит! - экипажной девицей на борту звездолета. Потом сказал ей:
- Все устроилось, Ева. Никто до вас не дотронется. Держите… Я принес лекарство, чтобы вы успокоились. Примите его.
Она выпрямилась, доверчиво посмотрела на меня. Я протянул ей таблетку и стакан воды. Она проглотила все разом. Я спокойно беседовал с ней минут десять, холодно и без эмоций наблюдая за тем, как личность Евы Тайлер потихоньку исчезала. Глаза стали пустыми, губы сложились в детскую улыбку, испарились последние признаки ума.
Я по-прежнему сидел в полумраке и безмолвно разглядывал этот комок очаровательной плоти без души, еще недавно бывший смышленой девушкой.
"Это нужно для общего блага, - повторял я. - Вопрос выживания. Абсолютная необходимость". Но мне не удалось убедить самого себя. Я встал и вышел из кабины. Баннистер ждал меня за дверью.
- Ну как? - спросил капитан.
Я утвердительно кивнул и бросился к себе в каюту. Я вызвал Стетсона и велел ему навестить экипажную девицу, чтобы сбросить напряжение. Тем временем Баннистер известил экипаж о сложившейся ситуации с Евой; людям сообщили, что ее превратили в согласный на все живой робот, который ни в чем не откажет.
Стетсон пришел ко мне через некоторое время.
- Странная штука, док, - сказал он. - Словно занимаешься любовью с призраком. Но следует отдать ему справедливость, призрак получился весьма пылкий.
Итак, дело наладилось. "Даннибрук" несся к Сириусу сквозь ночной мрак, и мы без особых трудностей проходили одну точку за другой. Напряжение на борту судна стало минимальным.
Мужчины привыкли к состоянию Евы, и вскоре никакие комплексы не мешали им навещать ее. Не было ни одного человека на борту, кто бы не прибег к ее услугам, даже капитан и я. Некоторые навещали ее часто, другие редко, в зависимости от своего темперамента. И она всегда была на месте, и никому не отказывала.
Мы заботились о ней, одевали ее, кормили; через некоторое время она научилась делать простейшие вещи сама. Часто я находил ее стоящей у иллюминатора - она глядела в пустоту непонимающим взглядом.
Чувство вины во мне ослабело. Нас заставили так действовать неумолимые законы, а кроме того Ева совершила серьезнейший проступок, нанявшись на работу под "чужой личиной". Все в данной ситуации вело к понятному концу - мы прилетим на Сириус живыми, а она никогда не узнает о той роли, которую играла на борту. "Чистота, - повторял я себе, как знающий офицер-психолог, - есть вопрос мышления, а не физического поведения. Пока Ева и ее жених будут верить в чистоту, она будет в его глазах чистой."
Прошли месяцы. Подошло время посадки. Мы прошли последнюю точку, вынырнули в пространстве неподалеку от сверкающего Сириуса и просочились через зону боев до первых постов землян на луне Сириуса IX, где нам вручили назначение на фронт.
В день посадки я разбудил Еву.
Она пришла в себя, и я нейтрализовал последействие лекарства, которое в течение восьми месяцев затемняло ее мозг. Она с недоумением осмотрелась. Глаза ее обрели жизнь после долгих месяцев - из них исчезло пустое выражение.
- Привет, Ева, - сказал я. - Мы вот-вот приземлимся.
- Так… быстро? - это были ее первые слова за восемь месяцев молчания.
- Мы же в пути всего несколько дней. - Это только кажется. Прошло полных восемь месяцев, Ева. Мы садимся через два часа.
Она улыбнулась, и ее щеки стали пунцовыми.
- Вы знаете, мне снились странные сны. Но я не смогу вам их рассказать. Я никогда не осмелюсь!