Я знал Сару. Ей было лет семь, она жила с отцом, матерью и маленькими братьями-двойняшками в одном из ветхих домишек у каменоломен. Одета она была в лохмотья, через дыры в материных черных чулках виднелись покрытые коркой засохшей грязи коленки и лодыжки, и все-таки она была очень хорошенькая - такие у нее были красивые черные волосы и большие глаза. Она улыбнулась и бросила мне молоток. Многие дети жили у каменоломен, а некоторые - "под мостом": хозяева заделали кирпичом пролеты моста и поселили там рабочих; по "крыше" этих домов с грохотом катились вагонетки, а печные трубы торчали прямо между шпалами. В таком доме родилась и прожила все свои шесть лет Сейнвен Хьюз. Сейчас она сидела рядом с Сарой и пыталась поднять свой молоток - пока она не научится им работать, ей ничего не будут платить. Ее матери весной обожгло спину жидким чугуном, и с тех пор она не вставала с постели. Поскольку за Сейнвен некому было присматривать, мистер Хьюз записал ее на работу. Пока она еще кое-как держалась, но Морфид говорила, что до следующей зимы ей не дожить - у нее была чахотка.
Я сел рядом с Сейнвен и начал дробить руду.
- Первый день, стало быть, работаешь? - спросил Мозен сдавленным голосом; с тех пор как несколько месяцев назад наши отцы подрались возле Кэ Уайта, мы при встречах взъерошивались, словно боевые петухи.
- Да, первый, - ответил я, - а то бы ты меня здесь раньше увидел.
- Скоро узнаешь, что тут за сахар.
- Не слушай его, Йестин, - сказала Сара. - С Идрисом ладить можно. Вот прежний десятник был настоящая собака - не жалел палки. - Она оттянула ворот платья и показала мне багровый рубец на плечах. - Но отец Мозена подстерег его около "Барабана и обезьяны" и задал ему хорошую трепку, а потом загнал в Пуллду, и там ему шахтеры добавили.
- То же самое и еще кое-кого ждет, - сказал Мозен, мрачно поглядывая на меня.
Мимо пещеры проезжали вагонетки, нагруженные известняком из каменоломен и шлаком, который везли на свалку. Иностранки, тянувшие вагонетки в гору, надсадно хрипели какую-то песню. Они не вплетали в косы лент, а завязывали их тесемками; они обливались потом, как лошади, и ругались почище шахтеров; их напрягшиеся спины блестели от пота, а груди от этой работы стали совершенно плоскими.
С тех пор как Хопкинс и Хилл построили в Гарндирусе свой завод, у нас появилось много пришлого люда. Тогда же переселился к нам и отец Сары. Он пришел пешком из Абердови; за спиной у него была привязана ремнями Сара, а на руках он держал близнецов; жена несла узел с вещами. Но тем не менее это была порядочная семья. Другое дело иностранцы. Хозяева привозили их сотнями; в Ирландии их грузили вместо балласта, а жили они у нас в долинах, как свиньи, в маленьких огороженных поселках.
Взошло солнце, и Идрис пришел тушить лампы. У меня от холода зуб на зуб не попадал; ребятишки поменьше плакали. Ветер со свистом врывался в пещеру, принося шлаковую пыль с вагонеток, изо рта шел пар, пальцы нестерпимо ныли.
А тут еще Мозен Дженкинс не давал мне покоя.
- Йестин Мортимер, - сказал он, грозя мне своим молотком. - Ты свинья, и твой отец свинья, и, будь у тебя мозги, я встряхнул бы их тебе этим молотком.
Тут все дети подняли головы, но я как ни в чем не бывало дробил руду.
- Только сунься, - продолжал Мо, - я тебя освежую и подвешу на крюк.
- Да?
- Да. Свиней ведь подвешивают к потолку, вот я тебя и подвешу.
- Зачем я буду соваться? - ответил я. - Нам нужны деньги для нового малыша, а за драку нас обоих прогонят с работы.
- Струсил!
- Ну, кончай! - вмешалась Сара, поднимая посиневшее от холода лицо. - При малышах здесь никаких драк не будет.
Она улыбнулась мне, и я увидел, что у нее нет передних зубов.
- Ты умеешь драться, Йестин Мортимер?
- Умею, - ответил я, - и обхожусь без молотков.
Мозен насмешливо хрюкнул.
Меня бросило в жар. Сердце бешено колотилось под фуфайкой.
- Замолчи, Мо, - шепнула Сара. - Перестань, а то он тебе покажет.
- Он дождется, - огрызнулся я. - Не посмотрю и на десятника.
Мо вздохнул, подняв глаза к потолку.
- Ай-ай-ай, - сокрушенно сказал он. - Скоро здесь что-то случится - я не привык спускать младенцам.
Он встал, расстегнул штаны, повернулся к стене, как взрослый, и помочился, глядя на меня через плечо.
- Застегнись, - крикнула Сара. - А не то я сейчас съезжу по чем следует молотком. Постыдился бы так вести себя перед маленькими. Подожди, я скажу Идрису.
- Это я на его отца, - сказал Мозен, застегивая штаны, - я и на всю их семейку то же сделаю, как только опять наберется, - потому что мать говорит, они позорят весь наш поселок.
Это было уж слишком! Увидев, как он уселся в свою же лужу, я совсем рассвирепел и вскочил на ноги. На печах полным ходом шла плавка; когда пробивали летку, печь с ревом изрыгала пламя и пещера была полна клубящегося дыма и пара. Яркие вспышки освещали темные углы. Я снял куртку, повторяя в уме все, чему учил меня отец: наклониться вперед, прикрыться левой рукой, правый кулак повыше, до удара держать руки расслабленными, бить с поворотом, тяжестью всего тела, а не только рукой. Под ноги мне попался камень. Я отшвырнул его и стал подходить к Мозену, который сидел, поджав под себя ноги.
- Вставай!
Мозен поднялся с ленивой усмешкой, поблескивая белыми зубами. Он был на два года старше меня и намного выше. Сейнвен заплакала, и Сара оттащила ее в сторону. Остальные дети побросали молотки и отбежали в глубь пещеры.
Я знал, что справиться с Мозеном будет не так-то просто - он происходил из семьи горцев-кулачников. Однажды я видел, как он дрался на улице. У него была медвежья сила его отца, но зато мой отец научил меня английскому прямому левой, который ошарашивает противника и открывает его для удара правой. Пританцовывая, я ждал, когда Мо кинется на меня. Мой левый кулак так и зудел. Отец говорил: если хочешь мужчину разозлить, а мальчишку заставить плакать - бей в нос.
Отец научил меня драться, но Сара заткнула меня за пояс. Увидев, что дело затевается всерьез, она подбежала и встала между нами, упираясь мне в грудь левым, а Мозену правым крепко сжатым кулачком.
- Эй, вы, - сказала она. - Лежачего ногами не бить, в глаза пальцем не тыкать, не бить головой в живот и не царапаться. Драться - так честно, или уж не драться совсем.
С этими словами она взмахнула кулачками и засыпала нам глаза мелким шлаком.
- А если кто посмеет меня тронуть, буду бить молотком, - сказала она, села и начала дробить руду.
Вот те раз!
Мы с Мозеном схватились за глаза и запрыгали в диком танце, вытирая лившие ручьем слезы и обзывая ее всеми известными нам скверными словами.
- Вода вон там в ведре, - сказала Сара, - и запомните, кроме меня, здесь никому драться не разрешается.
Мы на ощупь добрались до ведра и, став рядом на колени, начали, ругаясь, промывать глаза.
- Вот подлая девка, - наконец проговорил Мо. - Но я все равно посчитаюсь с тобой в горах, Йестин Мортимер, провалиться мне на этом месте.
- Приходи в семь часов к пруду, - ответил я, - я тебе разрисую рожу.
В двенадцать часов раздались удары в рельс - это был час обеда. Побросав молотки, мы выскочили из пещеры и во главе с Сарой бросились к пышущим жаром печам. Сюда со всех сторон устремились потоки рабочих: погонщики мулов, подносчики известняка, загрузчики шихты - все собирались вокруг печей и протягивали руки к теплу.
Но моего отца у печей не было. Он устроился в стороне на вагонетке, разложил свой завтрак и открыл фляжку с горячим чаем, из которой шел пар. Приятно было смотреть на него, и я заметил, что многие девушки хихикали, подталкивали друг друга, показывая на него глазами, и приглаживали волосы, стараясь выглядеть постарше. Но он видел только меня.
- Ну, как дела? - спросил он.
- Хорошо, - ответил я, забираясь на вагонетку и усаживаясь рядом с ним. - Работаю вместе с Сарой Робертс и Мо Дженкинсом, дроблю руду для Второй печи и уже засорил глаза.
Он пристально поглядел на меня.
- У вас там холодно?
- В ледышку можно превратиться. Ну да ничего. Там многие моложе меня.
Он откусил кусок хлеба и стал жевать, глядя в пространство. А потом сказал:
- Помни - никаких драк с Мо Дженкинсом. Я не мог ему врать.
- Один только раз сегодня вечером, и больше я с ним связываться не буду.
Я принялся за свой завтрак.
- Боже милосердный! - сказал отец. - Ты времени даром не теряешь!
Он отпил из фляжки, вытер рот рукавом и спросил:
- Когда?
- В семь часов у пруда.
- О, черт, - простонал он. - Так мы, того и гляди, прослывем отъявленными драчунами. Поди тогда согрейся, а то сведет мускулы.
Он взял меня за руку и стал проталкиваться через толпу поближе к печи.
- Подай назад! - крикнул горновой; толпа отодвинулась, образовала широкий круг и приготовилась смотреть, как идет чугун.
Велика изобретательность человека, научившегося добывать из горы камень и выплавлять из него железо.
Дверца печи распахнулась, и на нас дохнуло жаром от раскаленной добела массы, над которой плясали бездымные языки красного и золотистого пламени. Пробили летку, и все прикрыли глаза от нестерпимого блеска. Я увидел выползающую губу ослепительно белого чугуна, который словно остановился в нерешительности, ощутив холодное дыхание гор. Глотнув влажного воздуха, он окутался клубами пара, зашипел и пошел, пошел: живая красная струя извивалась и пламенела в летке. Вот она уже потемнела; белый поток бежал в изложницы, стреляя, щелкая, растопыривая пальцы ручейков, раскаленного металла. Язычки пламени трепетали над формами, ослепительный блеск заволакивался багровой дымкой, металл обретал устойчивость цвета и формы, готовясь к своей тысячелетней трудовой жизни. Печь ревела, шипели изложницы. Летку забили. Печь облегченно рыгнула.
К четырем часам в пещере стало темно; пришел Идрис и угостил палкой мальчишку-ирландца, который бросил работать. Когда он ушел, Сейнвен Хьюз заснула, свернувшись у стены, но мы не стали ее будить, а цыганенок Бруки Смит украл все, что осталось у меня от завтрака, - тот самый Бруки Смит, незаконный сын торговца из Абергавенни, который два месяца спустя умер от голода в ночь под Рождество. Медленно тянулись часы, полные холода и страха; иногда в пещеру заглядывали английские дамы и господа, пришедшие посмотреть на маленьких уэльских рабочих. Я натер на руках мозоли, и когда в половине седьмого Идрис ударил в рельс, рукоятка моего молотка была в крови.
- Кончай! - закричала Сара, и мы все бросились за ней из пещеры. Но у выхода я вспомнил про Сейнвен и вернулся. Она так и спала у стены; ноги у нее посинели до самых ляжек, и дыхание было еле слышным.
- Чего ты там застрял, Мортимер? - крикнул Мозен, остановившись у выхода. - Не вздумай спрятаться или убежать домой.
- Тут Сейни спит, - отозвался я. - Что ж, так и оставить ее замерзать?
И тут я увидел, каким добрым может быть Мо.
- Бедняжка, - прошептал он, глядя на нее. - И обмочилась к тому же - вся мокрая. Ох ты горе! Отнеси-ка ее к печи согреться, Йестин Мортимер, а я сбегаю в кузницу за ее отцом.
Снаружи было темно, как в могиле, шел мокрый снег, и вокруг потушенных печей бешено крутился ветер. Но Вторая печь еще светилась. Я вынес Сейнвен из пещеры и, опустив у печи на землю, стал растирать ей ноги. Пришел десятник Идрис и положил свою палку на сигнальный рельс.
- Что случилось? - спросил он, наклоняясь ко мне.
- Сейни заснула и вся закоченела, сэр, - ответил я. - Мо Дженкинс побежал за ее отцом.
Идрис вздохнул и сел рядом со мной на кучу шлака.
- Напрасно побежал. Хьюз сегодня отрабатывает за тот день, когда его жену обожгло и он не был на заводе. Наши хозяева - прекрасные люди, но будь моя воля, я бы подпалил хвосты всем заводчикам отсюда до Кифартфы.
Он взял Сейнвен на руки и поднес ее ближе к огню.
- Батюшки! - воскликнул он. - Какая же она холодная! Пускать детишек в этот ад зимой!
- А что делать мистеру Хьюзу, сэр? - осмелев, сказал я. - Жену сожгло чугуном, и за Сейнвен некому смотреть.
- Да, - задумчиво ответил Идрис. - Да и всем нам не на что надеяться.
Он начал тихонько баюкать Сейнвен.
- Разве что союз нас спасет, а то половина рабочих в наших долинах отдаст Богу душу, и некому будет работать.
- Мой отец против союза, - сказал я. - Он говорит, что главное - это сохранять верность хозяевам.
Идрис пристально поглядел на меня.
- Вот как? А если отец скажет тебе: прыгни вот в эту печь, ты прыгнешь?
Я не ответил; он улыбнулся, показав большие желтые неровные зубы, и его маленькие глазки, скрытые в обвисших складках обожженного жаром печей лица, вдруг блеснули. Он откашлялся и сплюнул.
- Ты еще мал, Мортимер, и умишка у тебя не хватает понять, что к чему. Но когда ты будешь сегодня ночью лежать в теплой постели, подумай о матери этой девочки и спроси Христа, справедливо ли это, что у нее спина прожжена до легких и она лежит пластом и что ее ребенок замерзает в пещере.
Не зная, что сказать, я вертел в руке кусочек шлака и поглядывал на Идриса.
- Ну что же ты молчишь? - спросил он. - Говори. Может быть, ты нам еще понадобишься, чтобы освобождать эту забытую Богом страну.
- Что такое союз? - спросил я.
- Боже милостивый! Неужели тебе никто этого не объяснял?
- У нас дома без конца из-за него ругаются, а чтоб объяснить - так нет.
Идрис посмотрел на небо, как будто искал там слов, потом медленно заговорил:
- Если бы кто-нибудь вздумал бить эту девчушку, а кроме тебя поблизости никого бы не было и ты побежал бы за мной, чтоб я помог тебе справиться с обидчиком, это и был бы союз. Но сначала мы попробовали бы его урезонить, чтобы избежать драки.
- А еще отец говорит о "шотландских быках". Кто они такие?
- Если бы я отказался вступиться за девочку и ты за это вытащил бы меня из постели, избил палками и сжег мою мебель, тогда ты был бы "шотландским быком".
- Значит, они плохие, - сказал я и испугался за Морфид.
- Дерьмо, только вредят нашему делу. Наш союз основан на товариществе, и его цель - переговоры, а не насилие. Но помяни мое слово: раз хозяева отказываются вести переговоры, то придет черед насилию. В наших горах еще прольется кровь.
Раздался топот бегущих ног, и появился Мозен.
- Мистер Хьюз просил, чтобы вы побыли с Сейнвен около печи до восьми часов, сэр, - задыхаясь, сказал он десятнику, - а он вас отблагодарит в трактире в следующую получку.
- Ладно, - ответил Идрис, - и не надо мне никакой благодарности. Беги назад и скажи ему, чтобы не беспокоился.
- Мы спешим, - сказал Мо. - А он обещал прийти в восемь.
- Куда это вы спешите? Уж не к женщинам ли? Малы вроде.
- У нас назначена драка, сэр, - ответил я. - В семь часов у пруда.
- Черт побери! - воскликнул Идрис. - Что ж, в свободное время ломать друг другу кости не запрещается, идите, пожалуйста. И если ты дерешься, как твой отец, Мортимер, придется мне сколотить Мозену гроб - хоть он и сильный парень.
Мы ушли, а он продолжал баюкать Сейнвен, сидя на куче шлака. Когда мы стали подниматься к Тэрнпайку, он запел ей песню, и резкие порывы ветра доносили до нас звуки его глубокого мягкого баса.
Драки всегда назначались у пруда. Это было удобно во многих отношениях: до поселка было рукой подать, на случай если одного из бойцов приходилось относить домой; фонарь на столбе давал возможность видеть противника, а глубокий слой ила смягчал падение побежденного.
Я увидел отца и подбежал к нему, весь дрожа, на этот раз не от холода.
- Ради Бога, разделайся с ним побыстрей, - сказал он. - Я совсем закоченел.
Неподалеку стояли Большой Райс Дженкинс и несколько его приятелей - головорезов из трактира "Барабан и обезьяна". Они сбились в кучку, стараясь укрыться от мокрого снега. Мозен стал раздеваться.
Шарф Морфид, куртка, рубашка полетели на землю, и я взялся за фуфайку.
- Фуфайку оставь, - сказал отец.
Подтягиваю пояс, чтоб лучше держались штаны - если они спадут во время драки, мне проходу не будет. Ну, готово! Я обернулся. В мигающем свете фонаря грудь и плечи раздевшегося до пояса Мозена казались широкими, как у взрослого.
- Десять минут? - спросил Большой Райс необыкновенно вежливым тоном.
- Пять, - сказал отец. - Два года и шесть дюймов разницы - чего вам еще надо?
- Пять так пять, - ответил Райс. - Чтобы разделаться с Мортимерами, хватит и пяти минут.
Он подтолкнул Мозена вперед.
- Ну, начинайте.
- Бей по носу, - шепнул отец, укрывавший меня полой своей куртки. - Красивый прямой нос - так и просит английского прямого левой. Подпорть ему красоту…
И он легким пинком вытолкнул меня навстречу Мозену.
Под спиной холодела мокрая трава - Мо ударил первым. Я поглядел на чуть мерцавшие звезды, затем потряс головой и вскочил на ноги. Размахивая кулаками, Мо несся на меня, как вагонетка под гору, но я отступил в сторону, и он проскочил мимо, круто остановился, повернулся и снова бросился в атаку.
- Левой, - скомандовал отец, но голова Мозена уже дернулась назад от удара, и я ощутил сладкую боль в костяшках пальцев. Туман у меня в голове рассеялся, и, пританцовывая, я посылал один удар левой за другим, а он лишь беспорядочно махал кулаками, топчась на месте, качаясь и всхрапывая.
- Лупи его! - заорал Райс, и Мо, прыгнув вперед, замолотил по мне кулаками. Мы стояли вплотную друг к другу и лупили куда попало, чаще всего не попадая никуда; затем Мо наклонил голову и рванулся вперед.
- Апперкот, - сказал отец.
Я опустил правый кулак и ударил Мозена в подбородок. Он пошатнулся. Я размахнулся, опять правой, и попал ему в самые зубы. Брызнула кровь, и, когда у него от боли отвалилась челюсть, я еще несколько раз ударил его правой и левой в грудь и, наконец, свалил на землю свингом в скулу. Повернувшись, я отошел к отцу.
- О Господи, - сказал отец, - ночевать мы здесь будем, что ли?
Я поглядел на Мозена. Он полз к своему отцу на четвереньках, толком не понимая, где он и что с ним. Когда он кое-как поднялся на ноги, Большой Райс крикнул:
- Время!