Спустя полчаса она с аппетитом поглощала бульон со сметаной, в котором плавали сухарики и мелко порезанные листочки петрушки и укропа, вперемежку с большими желто-оранжевыми пятнышками жира. Такой замечательный вкус! А хлеб! Что это был за хлеб! Душистый, ароматный, мягчайший, с хрустящей корочкой, он был совершенно не похож на хлеб из их супермаркета, который больше напоминал пластилин. Она наслаждалась каждым кусочком, каждой ложечкой душистого, насыщенного бульона. Так тепло и уютно было в этом доме, который как ни странно она искренне воспринимала как свой родной. Она вспомнила, как с испугом изучала строение, расположение комнат, как боялась показать прислуге и отцу, что она здесь впервые, как перепутала двери и на глазах у всех "вышла" в шкаф. Вспомнила, как впервые увидела в зеркале свое отражение и ахнула. Рыжий одуванчик прически сменился густыми темными локонами до пояса. Таллия стала тоньше, а грудь выше. Черты лица слегка заострились, и она стала похожа на благородную даму. Вспомнила, как впервые легла в свою кровать, на мягкую перину, как сладко пахли солнцем накрахмаленные кружевные наволочки. Столько новых впечатлений, звуков, запахов, событий. Не мудрено, что у неё задержка, а плохой аппетит последних дней и полуголодное существование сыграли свою роль.
- Барыня. - Тихий голос служанки прервал её размышления.
- Да, вот, возьми, - Алька протянула ей пустую чашку, - и спасибо, было очень вкусно.
- Барыня, там мужики у порожка, спрашивают, что с Гришкой делать. Он в темной закрыт. Спрашивают, вызывать ли полицейского исправника.
- В темной?
- Ну, в бывшем амбаре, в котором теперь преступников держат.
- Преступников?
- Барыня, да что с вами, - горничная сделала круглые глаза, - ну кто проворуется, или дебоширит, или еще хуже. Батюшка ваш всегда самолично разбирался, а до того в темную всех сажали.
- Вот что! - Силы к Альке возвращались, она встала с постели, - принеси-ка мне платье, пойду я тоже, как батюшка, сама разберусь, а мужикам вели - пусть уходят. Я их если надо потом позову.
- Да как же это, барыня, нечто можно - он ведь жену свою зарезал!
- Ничего, милая, ты иди, делай что велю.
Стремительно темнело, когда Алька подошла к двери старого амбара, на который указала ей горничная. Неподалеку толпилась кучка селян, с любопытством взирающая на странную барыню. Тесная обувь и затянутый корсет удобства не прибавляли. Алька подняла повыше фонарь и открыла замок ключом. Лучи фонаря осветили большой каменный мешок. К стене цепью был прикован тот самый мужчина, которого она видела утром. Он поднял голову и тряхнул спутавшимися кудрями:
- А, это ты, матушка, Алевтина Александровна, а я, было, грешным делом подумал, что отдала ты меня полицейским.
Альке было странно, что её крестьянин называет её матушкой и при этом с ней на "ты", но она решила пропустить это мимо ушей.
- Григорий, так тебя зовут, верно?
- Да уж верней некуда, ты уж вида-то не делай, словно не знаешь меня, матушка, свет мой, зачем цепью велела заковать?
- Я велела? - Алька опешила, - я не велела…
- Тогда ослабь чуток цепь - затек весь. Да не бойся, не сбегу.
Алька повернулась - цепь шла через кольцо на потолке и была обвязана вокруг столба у входа. Она протянула руку и отвязала узел. Цепь с грохотом упала у ног Григория. Он выправился во весь рост. Алька выдохнула от изумления - перед её глазами в лучах фонаря стоял высокий, не меньше двух метров человек, с широкими плечами, обнаженный торс играл мускулами - работа в кузне давала свои результаты. Добрый, почти детский взгляд и мягкий глубокий голос напоминал кого-то, кого она точно не могла вспомнить, красивые правильные черты лица - он не был похож на деревенского парня, скорее напоминал актеров американского кино середины прошлого века - брутальных, смуглых, черноволосых. Арестант сел, опершись спиной о холодную влажную стену.
- Я не убивал её, не верь им, матушка. - В его голосе было столько отчаяния, что Алька засомневалась, а правы ли крестьяне.
- А нож?
- Нож бросил тот, кто убил.
- И тот, кто бывал у вас, ведь это был твой нож.
- Того я не ведаю. - Его взгляд был прямым и искренним. Алька не могла отвести от него глаз - таких красивых мужчин она не видела. Она невольно попыталась сравнить его с Даниилом. Получилось плохо, она просто снова не могла вспомнить, как он выглядит. Она только помнила какие-то отдельные моменты. У него тоже был мягкий, бархатный голос, и когда он шептал на ухо слова любви, у Альки сердце падало куда-то вниз. Данька был своим, родным, домашним. Красота и сила его были результатом многолетнего труда в спортивных залах. Этот же мужчина был красивым совсем по-другому. От него исходила какая-то первобытная, необузданная сила, он был просто несовременно красив, красив природной, дикой, не искусственной красотой.
- Мне нужно знать, кто был вхож к вам в избу.
Григорий встал, и подошел к Альке. Глаза его светились нежностью.
- Да неужто тебе, Алевтина Александровна, и впрямь не все равно, что будет со мной? - Он помолчал, потом вновь заговорил:
- Почитай вся деревня к нам ходила. Я один кузнец - кому лошадь подковать, кому еще чего-нибудь. Двери в избах мы не запираем. Кто угодно мог. Как теперь узнать…
- Я разберусь. - Алька подбадривающе кивнула Григорию. Тот встал перед ней на колени:
- Разберись, матушка…
* * *
Я сидел на берегу реки. Вечерело. Я наслаждался каждым мигом пребывания в этом раю. Издалека, из-за изгиба реки доносился мерный стук топоров - мужики чинили мост. Вручную на это не одна неделя уйдет, - я с тоской смотрел на соседнюю деревню за рекой - там, по всей видимости, была Алька, а я не мог даже увидеть её. Она была в Приустье - имении своего отца. Странные старинные названия деревень! Приустье, а моя деревня вообще звалась Заволожки. Алька была рядом- рукой подать. Я скучал по ней, не мог даже передать ей записку - течение в середине реки было таким бурным, что даже крестьяне, у которых были лодки и которые рыбачили на них около берега, не брались переправить туда ни меня, ни записку. Ветерок слабо колыхал густые прибрежные травы. Я поднялся и побрел на стук топоров. На берег спускались густые влажные сумерки. Я все не мог надивиться, как быстро здесь темнело! Еще час назад солнце, висевшее над горизонтом, игриво расцвечивало мир своими яркими лучами и вот, стоило остаться над горизонтом небольшому кусочку солнечного диска, как все вокруг мгновенно изменилось. Воздух наполнился прохладой и ароматами луговых трав, а вокруг в вечерней тишине стали раздаваться один за другим нежно, сливаясь в один хор пение вечерних пташек, стрекотание кузнечиков, тихое посвистывание, шорохи. На небе одна за другой зажигались звезды. Я шел, стараясь ступать как можно тише, подходя к пролеску, выходившему прямо к берегу реки, где мужики укладывали инструмент, собираясь по домам. Вдруг прямо у реки я заметил мелькнувшую в сумерках женскую фигуру. Я приостановился и стал приглядываться. У самого берега, склонившись над водой, девушка собирала что-то в воде. Я подошел ближе. Она обернулась и поднялась, в руках её, еле различимые в темноте, были какие-то мелкие мокрые листочки.
- А, это ты, барин.
- Ксана? Что ты тут делаешь?
- Плывун-траву собираю, барин, для отвара.
- Ты готовишь отвары?
- Тебе же говорили, что я - ведьма, - девушка тряхнула черными, как смоль кудрями и рассмеялась. Я невольно залюбовался - какая красивая. Какая тонкая таллия, высокая грудь, огромные карие глаза, улыбка - обезоруживающая, околдовывающая. Какие ровные белые зубы, легкий румянец на щеках. Её красота была необычной, она не была похожа ни на одну женщину, которую я видел.
- Что, барин, онемел?
- Я…да, нет…я…
- Постой-ка, подойди поближе, да не бойся меня, барин, я тебя не укушу, - она взяла меня за руку и притянула к себе. Пронзительный взгляд, казалось, сверлил меня насквозь. Девушка отшатнулась:
- Да ты не наш барин! - я опешил, молчание повисло стеной, я пытался что-то сказать, но, словно под гипнозом не мог вымолвить не слова.
- Ты наш, да не наш, барин, - она почти шептала, - скажи, что тебе нужно?
- Я…мне…
- Я знаю, - она шептала, приблизившись почти к самому моему лицу, - тебе нужна помощь…
Я словно очнулся:
- Мне…мне просто нужно к жене, на тот берег.
- Любишь жену?
Я промолчал. Словно зачарованный я смотрел на Ксану.
- Хочешь, я тебе погадаю?
- Хочу, - просто ответил я. В данный момент мне просто хотелось быть рядом с ней, смотреть на неё, слышать её тихий голос.
- Идем, - она потянула меня за собой.
По проселку мы вышли на окраину деревни. Там стояла справная изба, не большая, не маленькая, аккуратная, огороженная плетеным забором. Ксана открыла калитку:
- Проходи, барин.
Я вошел в чистый, ухоженный двор. Девушка провела меня в сени. Я прошел через них в избу и огляделся: чистая простая комната, лавка, стол, печка, - ничего, что говорило бы о том, что здесь живет ведьма.
- Ищешь мои котлы да ступу с помелом, Данила Алексеевич?
- Брось, Ксана, ты не ведьма.
- А гадать, зачем пришел, коли не веришь?
- А зачем позвала?
- Гадать и позвала, - она подошла ко мне и, потянув за руку, усадила за стол, - если не веришь мне - сразу уходи.
- Почему-то я тебе верю. А почему ты сказала, что я не ваш барин.
- С виду-то наш, да только есть в тебе, барин, что-то, чего я никак понять не могу. Сиди, барин тихо, молчи, что бы ни увидел, что бы ни услышал, сиди, не шелохнись.
Словно из ниоткуда, на белой скатерти появился хрустальный шар и свеча. Из сеней Ксана принесла пучок какой-то травы. Двигаясь легко, как кошка, мягко ступая вокруг стола, она зажгла свечу, и от нее пучок травы, тихо шепча какой-то древний заговор, закружилась с ними вокруг стола. Душистый дым окутал всю комнату. Я не видел уже ничего, кроме неяркого мерцания пламени и мелькающей тени. Внезапно из клубов дыма прямо передо мной вынырнула Ксана с хрустальным шаром в руке. Шар медленно вращался, девушка смотрела на него, почти не мигая:
- Не наш ты барин, не наш… наш, да не наш. Душа твоя заблудшая в чужом теле, и пути назад тебе нет…
Крупные капли пота выступили на её лбу, она шептала едва слышно:
- Нет тебе пути назад, барин, дорога закрыта. Жена твоя, барин, назад вернется, а ты здесь сгинешь, будешь бродить, как призрак, пока как дым не истаешь, и ждет тебя смерть неминучая, лютая смерть, барин…
Вдруг голос её стал громче, огрубел, она заговорила хриплым утробным басом:
- …и сроку жить тебе, барин, до первого снега, а коли вернуться хочешь, постараться надобно, потому, что если здесь сгинешь - и там умрешь…
Я смотрел на прекрасное лицо гадалки, она не помнила себя, глаза её были закрыты, руки бешено вращали хрустальный шар, кто-то другой управлял ее телом, и кто-то другой говорил за неё, из её уст чей-то чужой голос грохотал:
- Три камня вложи в колыбель колдуньи, открой замок ключом, который не возьмешь силой и не украдешь, а только добром получишь, там будет путь твоей душе назад…
Я вдруг вспомнил мерцающий голубоватый свет в "Стораксе", так внезапно погасший, бледное искаженное гримасой ужаса, лицо профессора, крики "…включайте запасной генератор…" свои мысли, которые пронеслись у меня в голове перед тем, как я отключился: "смерть, это смерть…". Ничего подобного - я не умер, и, напротив, очень даже себя хорошо чувствую в прошлом. Ксана опустила голову на руки, и устало промолвила:
- Ты все слышал, барин, помни каждое слово, помни как молитву, ступай, я устала.
Ноги сами несли меня прочь от окраины. Я был поражен, напуган и не мог разобраться в сумбуре, происходящем в моей голове: если то, что я услышал в избе Ксаны правда, то помоги мне бог, и моя интуиция по поводу этого путешествия в прошлое меня не обманула. Недаром я так отчаянно сопротивлялся всем попыткам Альки отправиться на каникулы куда-нибудь. Но, скорей всего, это просто выдумки, вызванные бурной фантазией Ксаны и её непоколебимой верой в свои пророческие способности. В нашем времени уже не осталось сомнений в том, что все сверхъестественные способности людей - плод их больного воображения и все прорицатели, целители и гадалки - либо жулики, либо больные люди. Если бы что-то пошло не так, меня давно бы вывели из этого состояния, и, потом, навряд ли я чувствовал бы себя так великолепно. Сумбур постепенно утихал и я смог успокоить себя, что все это выдумки Ксаны. Луна ярко освещала деревенскую улицу. Я невольно заглядывал в тускло светящиеся окна - люди жили своей жизнью - укладывали спать детей, накрывали стол к ужину, что-то мастерили. На завалинке около амбара сидели старики и судачили о чем-то. Завидев меня, они разом встали, так быстро как смогли, и склонились в поклоне:
- Добрый вечер, барин, доброго здоровьишка!
Я присел рядом:
- И вам, отцы, добрый вечер, что нового в деревне?
Старики обалдело смотрели на меня. До меня только сейчас стало доходить, что прежде, видно, я таких вольностей себе не позволял и с простым людом не общался, я как - то неловко заулыбался и хохотнул:
- Да не тушуйтесь, отцы, ну у кого еще барину спросить как дела в деревне.
Деды, забормотав что-то, типа: "Храни тебя господь, добрый барин, все хорошо, барин…", кланяясь, разбрелись по избам. Я пожал плечами и направился к крыльцу усадьбы. Анисим уже обеспокоено ходил по крыльцу взад-вперед.
- Экий вы, Данила Лексеич…
- Ну и "экий"?
- Нечто можно не предупредивши так надолго уходить, уж я и на реку ходил, и по деревне искал - нет вас нигде, я себе места не находил, Антонина, вон, уж два раза ужин грела…
- Ну, полно меня отчитывать, Анисим, пойдем домой.
- Пойдем, барин, откушаем, чем бог послал.
Накрытый стол ждал меня в ярко освещенной столовой. Горничные стояли, перемигиваясь и перешептываясь. Занавески на открытых окнах колыхались от ласкового ветерка. На столе красовалась стерлядь в белом соусе, румяная утка, расписная плошка дымящейся рассыпчатой гречки обильно политой растопленным маслом, соленые огурчики, маринованные грузди, помидоры, фаршированные козьим сыром, смешанным со сметаной, румяный каравай, блестящий своей хрустящей корочкой, сливочное масло в фарфоровой масленке. Икорница была полна черной икры, по-видимому - белужьей, темные упругие шарики отливали серебром. В нашем веке это была крайняя редкость. Восстановленное было поколение рыбы осетровых пород, внезапно поразил какой-то вирус, и их пришлось клонировать. Количество их было не так велико, чтобы пускать икру в обычную продажу и её раз в год продавали с аукционов. Мне посчастливилось как-то купить баночку на пятьдесят грамм, мы с Алькой смаковали каждую икринку.
Анисим, подмигнув, указал на несколько запотевших хрустальных графинов стоящих посреди стола.
- С праздником, батюшка, Данила Лексеич, государю нынче именины!
- То-то ты меня отчитывал, - я едва перевел дух, - ждал, чтобы за стол скорей сесть.
- О прошлом году, в государев юбилей, вся округа была у нас - барыня, помню, такой пир закатила, а Козлов, барин дык и вовсе упился кипарисовкой нашей.
Я кивал головой, улыбаясь и делая вид, что так оно и было. Анисим присел рядом, словно испрашивая разрешения, я кивнул - садись, дружище, и Антонину зови. Анисим взялся за графинчик:
- Пожалуй, начнем с "петровской", барин? Антонина готовит такую "петровскую"!
Антонина внесла на огромном блюде дымящийся курник. Я опрокинул в рот рюмку тягучей, сладковатой, темной жидкости. Приятное тепло разлилось по желудку. Анисим продолжал:
- Самую чистую водку, через березовый уголь пропущенную настаивают на меду с черными сухарями и изюмом. Эдакий вкус, барин, скажите, и закусывать не хочется!
Я кивал и поглощал с аппетитом все, что мне подкладывала на тарелку Антонина. Это вам не сорок градусов - чистый первач вызывал зверский аппетит.
- А вот, батюшка, и "кипарисовка".
Антонина подала графинчик с янтарной жидкостью:
- попробуйте, Данила Лексеич, это по новому рецепту - лимоны, те, что вы привозили из города, помните, так неделю на их корках водку настаивала, неделю на самих резаных, потом отжимала, да неделю на вареном меду и шишке кипарисовой, вот что получилось.
Я проглотил холодную ароматную сладковатую водку и с наслаждением закусил кусочком стерляди, для себя запомнив рецепт и пообещав по возвращении устроить Альке хоть частично напоминающий этот пир ужин.
Настроение улучшилось и произошедшее в избе Ксаны уже совершенно не пугало. Анисим захмелел и стал пересказывать деревенские сплетни. Я слушал вполуха.
- …А кузнец теперь в темной на цепи. Все говорят, это он жену порешил, а я не верю. Гришка бешеный, конечно, но чтоб убить Настастью - ни за что! Он её если не любил то уважал больно, на него все девки кидались - он ни в какую. А Настасья - та еще вертихвостка была, упокой господи её душу. И с Сидором - плотником у нее шуры-муры были, и с Федькой, печником. Да она с детства была гулящая, говаривали даже к знахарке, Ксаниной матери, по молодости бегала за отварами, чтоб ребеночка скинуть. Гришка на ней женился, позор прикрыл, так она после свадьбы еще пуще по мужикам бегать стала. А детей так и не прижили. Гришка в кузне цельный день, а она избу выметет, поесть приготовит и шасть со двора…
- Анисим! - Антонина зыркнула на него недобро, - о покойниках либо хорошо, либо никак.
Мне было так хорошо и уютно, что я совсем забыл о своих тревогах.
- Э-э, батюшка, барин, да тебя сморило. Пойдем-ка, я уложу тебя спать.
Анисим проводил меня до спальни, и я забылся сладким сном на мягкой, пахнущей солнцем постели.