Все взоры обратились на нее, но она не смутилась и уверенно прошла на свидетельское место.
- Что вы можете сказать об обвиняемой Эмили Марен?
Отвечая, Элизабет слегка теребила свой ридикюль, и это был единственный признак ее волнения:
- Некоторое время назад эта девушка явилась в мой дом с заявлением, что она моя дочь. Я попыталась объяснить, что мои дочери живут со мной, но она не хотела слушать. Она в самом деле показывала мне жемчужину, спрашивая, не знаю ли я, где ее можно продать, и говоря, что привезла ее из Полинезии, куда ездила вместе с ныне покойным отцом.
- А вы знали ее отца?
Элизабет Хорвуд смотрела прямо перед собой. Эмили почудилось, будто ее ничего не выражающие светлые глаза - это окна в пустоту.
- Нет, я его не знала.
- С мисс Марен были дети?
- Да, двое грудных детей, мальчик и девочка. Девушка попросила меня присмотреть за ними, пока она ищет комнату.
- И вы согласились?
- Да. Мне стало жаль ее. Она казалась измотанной и несчастной.
Услышав о жалости, Эмили сжала губы. Она понимала, что мать не сдержала своего обещания, что судьба Маноа и Ивеа по-прежнему неизвестна, более того - она висит на волоске.
- Это были какие-то странные дети, - добавила Элизабет. - Не негритянского происхождения, конечно, но я сразу заметила примесь неевропейской крови. На мое замечание мисс Марен ответила, что их отец - житель Полинезии.
- Опять Полинезия! - проворчал судья.
- Страна людоедов! - бросил кто-то из зала.
- Быть может, мисс Марен нам что-нибудь объяснит?
Эмили поднялась с места. Она понимала, что это последняя возможность что-то доказать этим людям, как-то разбудить их души. Однако рассказывая свою историю, она видела, что они понимают ее совсем иначе. На некоторых лицах было написано брезгливое любопытство, на других - откровенное презрение и снисходительная жалость. Выходило, что Эмили сама виновата в том, что с ней случилось: это было совершенно ясно.
- Я приехала в Лондон на поиски своей матери. Она была замужем за Рене Мареном, моим отцом, но вернулась в Англию, когда мне было два года.
- Миссис Хорвуд это отрицает.
- У меня есть письмо с лондонским адресом, написанное ее рукой.
- Где оно? - спросил судья.
- Осталось в комнате, которую я снимала.
Судья сделал знак какому-то молодчику, который тотчас встал.
- Констебль Бреди, вы производили обыск в комнате, где жила обвиняемая. Вы нашли там какие-то письма?
- Нет. Там были ее документы, личные вещи, но в целом - ничего интересного. И - никаких писем.
- То есть доказательств нет, - подхватил судья и подытожил: - Я вижу такую картину: перед нами некая не слишком нравственная и неразборчивая особа с непонятными документами, неизвестного происхождения детьми и, по-видимому, украденной где-то жемчужиной. Последнее интересует меня больше всего. Если вы скажете, откуда у вас жемчуг, вы существенно облегчите свою участь.
Глаза Эмили были полны слез.
- Я говорю правду! Почему вы не хотите мне поверить или попытаться проверить мои слова!
- Мы без того потратили на вас слишком много времени. У нашего правосудия нет возможности проверять всякий бред, который несут обвиняемые! - с неудовольствием заметил судья.
Объявили перерыв, после которого должны были зачитать приговор. Большинство присяжных удалилось с кислыми лицами. Было нетрудно догадаться о том, что решат эти люди.
Эмили ждала. Ждала разумом, душой, сердцем, телом, всей кожей. Она превратилась в комок, воплощавший одно сплошное, отчаянное, дикое ожидание. Она не смотрела в зал, ибо это было невыносимо.
Наконец появились присяжные и судья. Оглядев присутствующих, последний торжественно произнес:
- Эмили Марен признана виновной в краже жемчуга у неустановленного лица и попытке ограбления в доме мистера и миссис Клиффорд. Поскольку она въехала в страну с преступными намерениями, передача ее французским властям исключается. Согласно решению суда, мисс Марен приговаривается к пятнадцати годам каторжных работ. - Сделав паузу, он добавил: - Дети данной особы, если они все еще находятся по указанному ею адресу, будут отправлены в приют. - И, очевидно, желая смягчить свои слова, бросил в сторону Эмили: - О них позаботятся!
Это было не просто жестоко, это было бесчеловечно. В отчаянии Эмили обратилась к самым светлым и сильным воспоминаниям в своей жизни, воспоминаниям о зените ее любви. Перед мысленным взором молодой женщины предстали черные очи Атеа, с радостной улыбкой и непередаваемой силой смотревшие ей в глаза, и она воскликнула:
- Будьте вы прокляты! Если бы только здесь был отец моих детей!
Публика оцепенела, а после кто-то воскликнул:
- Тогда бы он зажарил нас на костре и съел!
Эмили вновь ощутила волну непонимания и ненависти, исходившую из зала, от всех этих мелких и жестокосердных людей. Она упала на скамью и закрыла лицо руками. Ее трясло. Пятнадцать лет! Ей было безразлично, что станет с нею, но Маноа и Ивеа!
В ее душе возникло чувство, будто она владела чем-то бесценным, и эту драгоценность вдруг взяли и растоптали, как пустую скорлупу.
С усилием отняв ладони от мокрого лица, Эмили посмотрела в зал. Элизабет не было. Она исчезла, ушла. И тут молодой женщине почудилось, будто ни суда, ни жемчужины, ни матери, ни Атеа, ни даже детей никогда не было в ее жизни, что все это ей только приснилось.
В следующий миг она потеряла сознание.
Очнувшись в камере, Эмили долго не могла понять, как она там оказалась. Она лежала на нарах, и Мери Шеппард смачивала ее лицо водой.
- Пятнадцать лет каторги, - странным, неживым голосом произнесла Эмили. - Я погибла, мои дети погибли. Я никогда их не увижу.
- Подай прошение королеве, - неуверенно посоветовала Мери. - В конце концов, она тоже мать.
- Скостят самое большее пять лет, и что толку? - сказала другая женщина и спросила: - Тебе известно, где ты будешь отбывать наказание? Если в плавучей тюрьме на Темзе, там заключенные не живут дольше пяти лет. А маленькие дети умирают почти сразу. Так что пусть их забирают в приют!
- Детям всегда лучше с матерью, - возразила Мери.
Женщины заспорили, тогда как Эмили лежала оцепеневшая и недвижимая. Она думала о том мире, в котором любила и страдала и который отвернулся от нее. На смену живому страданию пришел животный ужас, на смену любви - крушение всех надежд.
На следующий день к ней снова пришли, но Эмили не хотела выходить. Близких людей у нее не осталось, а других она не знала и не хотела знать.
Однако услышав, что некая мисс Хамфри пришла по поводу ее детей, она встрепенулась, поднялась с нар и оправила мятое платье. За недолгое время надежда загоралась и гасла в ней столько раз, что она не знала, что и думать.
Мисс Хамфри оказалась худощавой дамой средних лет с усталым, умным лицом, в котором было гораздо больше понимания и сочувствия, чем в лице Элизабет Хорвуд.
Поздоровавшись, она произнесла без обиняков:
- Мисс Марен, я пришла сказать, что ваши дети в безопасности: сестры нашего приюта забрали их у женщины, чей адрес вы назвали на суде. Однако поскольку вам предстоит долгая ссылка, мне надо поговорить с вами о некоторых вещах.
Тяжело опустившись на предложенный стул, Эмили сложила руки на коленях.
- Я вас слушаю.
- Прежде всего я хочу спросить: у вас есть какие-то просьбы относительно ваших детей?
Эмили молчала, и это молчание отдавало прощанием со всем, что ей некогда было дорого. Наконец она промолвила:
- Да. Прошу вас, не разлучайте их. Они двойняшки, они были вместе в моей утробе и дальше должны идти рядом по жизни.
- Мы постараемся. Скажите, у вас есть родственники в Лондоне?
- Нет, никого.
- А во Франции?
- Тоже.
- Мисс Марен, - сказала мисс Хамфри, глядя ей в глаза, - если представится такая возможность, вы согласны, чтобы ваших детей усыновили?
Эмили вновь умолкла. Она думала о том, для чего существует жизнь. Чтобы исправлять ошибки, извлекать из них уроки, шаг за шагом подниматься к вершинам. Почему же тогда ей раз за разом приходится погружаться в пучину без света и дна?!
Молодая женщина никогда не думала о том, что любовь может стать бременем и несчастьем. Эмили понимала, что если она хочет выжить и не повредиться рассудком, то больше не должна позволять себе переживать мгновения утраченного счастья. Отныне она - это мертвая оболочка, когда-то давшая кому-то жизнь.
- Как бы вы поступили на моем месте? - спросила она миссис Хамфри.
- Как это ни тяжко, дала бы согласие. Пятнадцать лет - немалый срок, а условия содержания даже в самых хороших приютах оставляют желать лучшего. Кстати, могу вас обрадовать: некое лицо, не пожелавшее назвать себя, пожертвовало на содержание ваших детей некоторую сумму денег. Им будет обеспечен надлежащий уход, во всяком случае, первое время. Вы не знаете, кто бы это мог быть?
- Нет, и не хочу знать. То, что со мной произошло, не искупить никакими пожертвованиями, - жестко произнесла Эмили. Потом сказала: - Мои дети… не совсем обычны. В них течет полинезийская кровь. Разве кто-то захочет их усыновить?
- Бывают разные случаи. Они здоровы, они прелестны - это главное.
Эмили произнесла страшную фразу:
- Я должна забыть о них?
- Вы должны надеяться и верить, - мягко проговорила миссис Хамфри.
Казалось, прошла целая вечность, пока Эмили наконец решилась промолвить:
- Хорошо. Я согласна.
- Тогда подпишите бумаги. И обязательно подайте прошение королеве.
- Зачем? Какой в этом смысл?
- Это же ваша жизнь!
- Мне кажется, - сказала Эмили, - существуют жизни, которые не стоит и проживать.
Невероятная зелень берегов Нуку-Хива ослепляла издалека. Многоцветье полинезийской природы было столь великолепным, что иногда от него уставали глаза. Белые облака на лазурном небе походили на кудрявых овечек, парящие над заливом птицы казались подвешенными на невидимых ниточках.
Однако Морис Тайль сошел на берег в тревожном настроении: его волновала судьба Моаны. Они простились не то чтобы плохо, а вовсе никак. Он попытался поговорить с девушкой через дверь сарая, но она не откликнулась. В конце концов, в нем с новой силой взыграли обида и ревность, и он без сожаления покинул Нуку-Хива.
В целом капитан был доволен поездкой на Хива-Оа. На поясе Тайля висел мешочек с несколькими крупными жемчужинами. Также при нем было еще кое-что, о чем он пока не намеревался распространяться.
Доложившись, он прошел в кабинет начальника гарнизона и сообщил о результатах поездки.
При виде высыпанного на стол жемчуга глаза Менкье загорелись от жадности, и он тут же спросил:
- Это все?
- Да, - твердо ответил Тайль. - Жемчуг передан мне советом племени. Если у Атеа и был какой-то клад, принадлежащим лично ему, то они ничего об этом не знают.
- Хорошо, - Менкье сгреб жемчуг, - вы неплохо поработали.
Капитан кивнул.
- Вы свободны, - добавил начальник гарнизона, видя, что подчиненный не собирается уходить. - Вам положен отдых. Или, если хотите, можете вернуться на ваш остров.
- Я бы хотел узнать: вы поймали Атеа?
Сперва Менкье нахмурился, а после притворно зевнул.
- Нет. Он как в воду канул. Впрочем, я решил не тратить на него время. Надеюсь, мы больше о нем не услышим. Я уже подал рапорт о смерти Буавена: причина - несчастный случай.
- А Моана? - голос Тайля дрогнул.
- Ваша девушка? - деланно рассмеявшись, начальник гарнизона развел руками. - Что мне с ней делать? Я ее отпустил. Кажется, она у отца Гюильмара. Кстати, на мой взгляд, вы уделяли ей слишком много внимания и времени. Относились, как к королеве, хотя это всего лишь дикарка!
Морис хотел ответить резко, но сдержался перед начальником. Возможно, Менкье был прав.
Капитан вспомнил Моану, короткую, безмолвную, яростную борьбу их взглядов, возбуждавшую в нем неистовый пыл, и ее внезапную сердечную холодность. Наверное, он был глупцом, если искал aloha там, где возможно только here.
Чувствуя, как что-то грызет его душу, капитан направился к священнику. Тот принял его радушно и вместе с тем… слегка настороженно.
- Зачем… вы пришли?
Тайль удивился.
- Я пришел за Моаной. Начальник гарнизона сказал, что она у вас.
Отец Гюильмар вздохнул. Облегченно или тяжко - это было трудно понять.
- Совсем недавно Сесилия сказала, что она спит. Не хотите ли выпить чаю?
- С удовольствием.
Морис присел за стол. Священник разлил свежезаваренный чай, а служанка подала пирог со сладким картофелем, который только-только начали выращивать на Нуку-Хива.
- Как прошла поездка?
Капитан слегка напрягся.
- Хорошо. А что здесь? Начальник гарнизона сказал, что они не смогли поймать Атеа?
- Насколько я знаю, нет. Я посоветовал ему бежать на Фиджи или другие британские острова.
Тайль покачал головой.
- Не ближний свет!
- Что верно, то верно. Если только ему удалось пробраться на какое-то судно. Но по дороге его могли пленить, убить, выбросить за борт.
- Не понимаю, почему Моана ему помогала! - в сердцах произнес Тайль. - Еще и назвала его своим братом!
- Я не вижу в этом ничего удивительного. Они происходят, выражаясь по-нашему, из одинакового сословия, стоят на одной ступени. Захотели породниться - и породнились. В Полинезии очень сильны традиции усыновления, как и побратимства. Кровное родство не играет такой роли, как у нас. Скажем, здешний ребенок никогда не останется сиротой. Семьи, в которых без того пять-шесть детей, еще будут спорить, кому его взять!
- Прорва еды, деньги не имеют значения, - усмехнулся Тайль.
- Это можно объяснить и чем-то другим: человеколюбием, бескорыстием, - заметил священник. Потом спросил: - Вы знаете мою служанку Сесилию?
- Ее знают все, кто имел честь побывать в вашем доме.
- А ее историю?
Морис насторожился.
- История мне неизвестна.
- Я расскажу ее вам. На Маркизских островах много красивых женщин, европейцы воспевают их податливость и пылкость. Возвратившись во временный дом, вы можете обнаружить на своем ложе молодую прелестную девушку. Вы не сумеете с ней поговорить, обменяться чувствами и мыслями, даже если владеете языком полинезийцев. Она станет варить для вас еду, родит от вас детей, и все же останется для вас чужой. Это данность. И это порог, который не стоит переступать. Сесилия - дитя этой культуры. Она же - жертва европейских нравов. Когда-то, сняв с себя набедренную повязку из тапы, она приплыла на французский корабль, как это делали другие девушки. Чтобы получить грошовые бусы, дешевые ткани и… свою порцию любви. Увы, полинезийская мораль не отрицает добрачные связи, так же как ни один туземец не возьмет женщину силой, но… Подвыпившим морякам захотелось устроить оргию. Их развлечение было жестоким. Тогда я только-только приехал на Нуку-Хива. Я подобрал Сесилию на берегу. Мне удалось внушить ей веру в истинного Бога, а также дать понять, что как мужчина я не представляю для нее никакой опасности. С тех пор она служит мне, равно как всем несчастным, заблудшим. И Господу.
- Над ней надругались? - догадался капитан и вдруг вскочил с искаженным от страха и гнева лицом. - Вы хотите сказать, что над Моаной - тоже?!
- Да. К сожалению. Ее оставили недалеко от моего дома, потому я ее и нашел. После передал в руки Сесилии. У Моаны обнаружилось сильное кровотечение, из чего я смог заключить, что она была беременна.
Неожиданно небо и земля почернели, а сердце превратилось в горячий окровавленный комок. Морис закрыл лицо руками и долгое время не двигался. Священник терпеливо ждал, пока он справится с собой.
- Это был мой ребенок, - глухо произнес Тайль. - Никогда не прощу себе того, что уехал. Она… говорила обо мне?
- Нет, ни слова, - признался отец Гюильмар и добавил: - Если вы решите уйти, капитан, я не стану вас осуждать. Я помогу Моане добраться до родного острова или, если она не пожелает возвращаться к отцу, оставлю у себя.
- Я хочу ее увидеть.
Отец Гюильмар молча провел Мориса в тот самый чулан, где некогда прятались Моана и Атеа. Девушка лежала на своих роскошных волосах, словно на черном шелковом покрывале. Да, ее волосы были столь же прекрасны, как прежде, но лицо осунулось, изменилось, и тело похудело. Она казалась и не живой, и не мертвой: дышала, но при этом не двигалась и смотрела в пустоту.
- Моана? - осторожно произнес Морис, не смея дотронуться до нее.
Она не ответила, и тогда он спросил отца Гюильмара:
- Что мне делать? Из нее словно вытрясли душу!
- Она очнется, - мягко промолвил священник и заметил: - Сейчас вы должны подумать, что делать вам.
Внезапно сорвавшись с места, Тайль выбежал за дверь. Он не желал оставаться в этом раю, который вовсе не был раем, как знал, что не сумеет покарать обидчиков Моаны, что Менкье лишь посмеется над ним!
Морису казалось, будто острые лучи безжалостного полинезийского солнца режут его кожу, пронзают глаза, отчего из них струятся слезы.
Предательские мысли рождались и жили сами по себе, они словно метались и бились в черепной коробке. Он не захочет и не сможет жить с Моаной ни на Нуку-Хива, ни на Хива-Оа.
"Была твоя, а стала общая", - скажут другие мужчины. Многие завидовали ему. И они сумели ему отомстить. Ему и Моане, неприступной и гордой Моане, его вахине.
Решение пришло сразу, в один миг, и Морис не позволил себе задуматься над тем, насколько оно разумное и верное. Главное, что оно шло от сердца.
Он ворвался в кабинет Менкье, когда поблизости не было охраны, и сразу заметил, что начальник гарнизона испугался.
- Вы что-то забыли, капитан?
- Да. Забыл сказать, что подаю в отставку и возвращаюсь во Францию.
Менкье выглядел ошеломленным.
- И какова причина?
- Моя жена тяжело больна и нуждается в перемене обстановки и климата.
- Насколько мне известно, вы неженаты.
- Хорошо, пока еще не жена, а невеста. Впрочем я постараюсь жениться на ней как можно скорее, - сказал Морис и, собравшись с духом, пояснил: - Я говорю про Моану, полинезийскую девушку, чья гордость была растоптана по вашему приказу!
- Позвольте, я ничего не приказывал! - возразил Менкье, хотя по его глазам было видно, что он все знает. - Я не могу сутками следить за тем, чем занимаются солдаты. - И видя, что Тайль не предпринимает никаких действий, а только смотрит на него, примирительно произнес: - Не порите горячку, капитан. Вы назначены на Хива-Оа, возвращайтесь туда. Что касается гордости вашей девушки, вы рассуждаете, как европеец, склонный искать романтику в отношениях полов. В Полинезии женщины принадлежат всем и каждому; они считают противным природе, если встреча с мужчиной не заканчивается близостью.
Капитан сжал кулаки. Тем не менее он был намерен держать себя в руках. Ничто, кроме этого жеста, не выдало того, какая борьба шла в его душе.
- Моана - дочь вождя, она не принадлежит всем и каждому! И я не намерен возвращаться на Хива-Оа. Это остров Атеа. Надеюсь, вопреки вашим ожиданиям, вы еще услышите об этом человеке. Кроме того, я жалею, что вместе с Буавеном он не убил также и вас, и губернатора Питоле! Клянусь, вы этого заслуживаете!