Руки и ноги затекли, тело настойчиво требовало движений. Атеа знал, что копра съедобна, а вот пить было нечего. Он надеялся, что с наступлением ночи ему удастся обследовать корабль. Раздобыть воду и какое-нибудь оружие - сейчас это было пределом его мечтаний.
Вечером с палубы послышались разухабистые песни и взрывы хохота. Команда явно накачалась кавой или ромом.
Когда звуки понемногу стихли, а на небе высыпали звезды, Атеа вылез из своего укрытия. Ему удалось напиться из бочки, прикрепленной к одной из перегородок палубы, и он позволил себе немного подышать свежим воздухом, глядя в ночное небо. Его словно затягивало в искрящуюся серебряными блестками воронку, туда, где царили беспредельность, пустота и избавление от всех бед.
Утро застало его крепко спящим среди мешков с копрой. Атеа смертельно устал, к тому же так было легче преодолевать тяготы пути.
Прошло несколько дней. Сутками пребывая в тесном отсеке, он испытывал состояние, близкое к отупению, и не услышал, как к нему подошли. Он встрепенулся, лишь когда его грубо пнули в бок.
- Кто ты такой и что тут делаешь?!
Вскочив на ноги, Атеа дико озирался вокруг. Он выбежал на палубу прежде, чем его успели остановить, и, пятясь от преследователей, приблизился к самому краю борта.
Узнав о "дикаре", найденном среди мешков с копрой, члены команды сгрудились на палубе. Они заговорили все сразу, перекрикивая друг друга:
- Эй ты, у тебя есть чем заплатить за путешествие?
- Смотрит, как зверь. Каков наглец!
- Если б у него было оружие, он бы выпустил тебе кишки!
- А потом поджарил на углях и съел.
- Жаль, что мы не можем продавать полинезийцев, как это делают американцы с неграми. За такого красавца мы бы выручили не меньше денег, чем за весь наш груз!
- Послушайте, не тот ли это туземец, которого военные искали по всему берегу? За него была обещана большая награда!
- Хочешь сказать, что мы сможем ее получить?! Не разворачивать же нам судно!
- Вот что, - решил капитан, - давайте-ка свяжем его и упрячем в трюм. За время плавания придумаем, что с ним сделать. Возможно, сдадим властям. А еще я слышал, что плантаторы Квинсленда и Фиджи тайком покупают туземцев для работы на своих полях.
Стоило им подступиться к нему, как Атеа резко повернулся и прыгнул за борт. Одолеть их он не мог, так же как не собирался сдаваться в плен.
Сверху неслись крики:
- Сумасшедший, ты хоть знаешь, сколько миль до берега!
- Хочешь стать кормом для акул?
Словно не слыша, Атеа сильными рывками удалялся от корабля. Как он и ожидал, моряки поленились спускать шлюпки и преследовать его.
Он остановился, лишь отплыв на значительное расстояние. Кругом простирался океан. Шхуна постепенно исчезала вдали.
Атеа мог определить, в какой стороне находится суша, но ему было трудно оценить расстояние до ближайшего берега. Наверняка оно было огромным.
В воде он никогда не ощущал ни паники, ни даже малейшего страха. Он поплыл вслед шхуне, спокойно, размеренно двигаясь, тщательно рассчитывая и сберегая силы.
Словно стремясь расширить свои пределы до бесконечности, океан разрывал завесу далекого горизонта и сливался с небом. Однообразный глухой шум волн говорил о покое, о вечном сне, который ожидает каждого человека. Океан звучал так, когда еще не было Полинезии, и будет звучать столь же равнодушно и мерно, когда последний из обитателей ее островов исчезнет с лица земли. Он был равнодушен и к жизни, и к смерти, и ко всему на свете.
Так мог бы сказать любой, только не Атеа. Он с детства знал, что океан его друг. Он не боялся ни глубины, ни больших расстояний и не верил, что может утонуть.
Тревога зародилась в нем лишь тогда, когда он почувствовал каменную усталость в руках и ногах, но при этом все еще не находил в окружающем мире никаких признаков приближения суши: ни береговых птиц, ни водившихся в прибрежных водах рыб, ни скопления кучевых облаков. Атеа отдыхал все чаще и дольше и постоянно думал о том, кто мог послать ему гибель.
Прежде всего он назвал бы Каапаау, акулью богиню, чью подданную он убил, с одной стороны, спасаясь, но с другой - на потеху белым людям.
Каапаау была мстительна и свирепа, она могла топить лодки и даже корабли, не говоря о беспомощном маленьком человеке. А еще ей ничего не стоило наслать на него акул! Ослабевший, безоружный, он стал бы для них легкой добычей.
Словно в подтверждение его мыслей, вода всколыхнулась, и Атеа увидел характерный треугольный плавник.
Каапаау!
Сколько бы отец Гюильмар ни толковал о своем Боге, Атеа был не в силах забыть и отвергнуть то, что слышал и знал с самого детства. Полинезийцы рождались и умирали в мире удивительных чарующих легенд и преданий, где казалось возможным то, чего, по понятиям белых людей, нет и быть не может.
Боги обитали в волнах, в ветре, в песке и камнях. Лишенные конкретного облика, они также существовали в сердцах тех, кто удостоился чести стать арики. Но сейчас они, похоже, его покинули.
Акула разрезала воду большими кругами. Возможно, ее привлек запах крови из незажившей ссадины на ноге Атеа. Постепенно круги стали суживаться, и молодой человек понял, что хищница вот-вот нападет. Не желая дешево продавать свою жизнь, он сделал отчаянный выпад в ее сторону и изо всех сил ударил акулу по морде. Ошеломленное животное дрогнуло всем телом и взмахнуло хвостом. Судя по всему, такая странная, да к тому же непокорная добыча была незнакома акуле, и она не знала, чего от нее ждать.
Собрав волю в кулак, Атеа изменил тактику. Он лег на спину, раскинув ноги и руки, и беззвучно молился богам.
Он чувствовал, что акула по-прежнему плавает рядом, однако не решается его тронуть. Он старался не впустить в душу смятение, а в сердце - страх. Он знал, что должен быть сильнее акулы, судьбы, самого себя.
Скосив глаза, он увидел, что животное отплыло в сторону. Хищница еще немного покружила вдали, а после скрылась в волнах.
Сняв с шеи ожерелье из акульих зубов, Атеа опустил его в воду. В знак примирения и покорности он возвращал океану то, что когда-то отняли его предки. Если Каапаау примет жертву, возможно, он останется жив.
Теперь при нем был только данный священником крест. Внезапно Атеа подумал о том, что Бог белых людей тоже мог на него разгневаться.
Как полинезийский вождь он имел право поступать с подданными, как ему заблагорассудится, тем более, если дело касалось женщин. Это одобряли и его боги. Но христианский Бог думал иначе. То, как он, Атеа, даже будучи арики, повел себя с Моаной, а потом - с Эмили, считалось недостойным и малодушным. В первый раз он не сдержал свое слово, во второй - предал любовь.
Он попросил прощения у Моаны, а вот у Эмили - не мог. Он и сам не прощал себя. Разлука с ней впервые дала ему понять истинное значение слова "никогда", чего не смогла бы сделать даже смерть.
Атеа продолжал плыть. Наверное, Каапаау смилостивилась: по крайней мере, рядом больше не появлялось ни одной акулы.
Вскоре он почувствовал, что попал в течение, и отдался на его волю. Плыть стало значительно легче, он смог немного расслабиться, его дыхание выровнялось. Однако Атеа знал, что это еще не спасение. Течение могло нести его как к берегу, так и прочь от него.
Вода была удивительно прозрачной: Атеа видел и голубую даль, и колеблющиеся в ее толще лучи солнца, и темные камни на дне, и матовые купола медуз с развевающимися бахромчатыми отростками, и разноцветных рыб. Океан был полон жизни, он не мог стать его могилой.
Однако вскоре Атеа понял, что сбываются худшие опасения: течение несло его не к суше, а от нее. В другое время он поборолся бы с водным потоком, но сейчас его силы были исчерпаны.
Солнце висело в зените. Хотя Атеа то и дело целиком погружался в воду, ему напекло голову. Плыть становилось все тяжелее, тело не слушалось, оно молило об отдыхе. Даже когда он ложился на спину, его начинало тянуть на глубину.
- Эмалаи! - прошептал он. - Эмалаи! Пусть мы живем в разных концах земли, нам светит одно солнце, и значит, когда-нибудь мы обязательно встретимся.
То был последний всплеск его непокорности, его воли и пусть и преданной, но еще живой любви.
Теряя сознание, Атеа почувствовал, как его окружают большие подвижные существа. Их кожа была не жесткой, как у акул, а гладкой и нежной. Их глаза напоминали человеческие, и вместе с тем у них был взгляд неких высших существ.
Атеа знал, что в море есть не только Каапаау, там живут и другие боги. Без колебаний и страха он отдался на их милость.
Очнувшись на берегу, куда его вынесли дельфины, он долго лежал, глядя на небо.
Светало. По бледно-голубым небесам разметались красноватые полосы. Розоватые облачка отделялись от горных вершин, на которых они ночевали, и медленно плыли в сторону океана. В целом пейзаж был точно таким, как на его родном Хива-Оа: белоснежный пляж, остроконечные горы, изумрудная зелень.
Атеа понятия не имел, что это за земля и есть ли на ней люди. Решив быть осторожным, он углубился в мангровые заросли и побрел вдоль берега. Вскоре он увидел группу полуголых женщин и детей; прижимая к груди корзины, они собирали моллюсков. Атеа удивился: кожа этих людей была гораздо темнее, чем у представителей его племени. Черные волосы представляли собой шапку мелко вьющихся кудрей, а черты лица были совершенно иными, чем у жителей Полинезии.
Опасаясь приближаться к ним, Атеа решил пройти вглубь острова с тем, чтобы поискать пресную воду. Он двигался по неприметной тропинке, когда навстречу внезапно выскочили неизвестные ему животные.
Они были разных размеров, их туловища покрывала густая шерсть. Они издавали какие-то странные звуки, и на мгновение Атеа почудилось, что их усаженные острыми белыми зубами пасти изрыгают огонь.
У себя, на Хива-Оа, он видел только крыс, да еще завезенных европейцами свиней, а на Нуку-Хива - еще и коз и знал, что эти животные неопасны. Атеа слышал от белых, что в других землях существует великое множество зверей, и некоторые из них приручены человеком.
Он не мог определить, что за животные бегут ему навстречу, но точно знал, что они хотят разорвать его на куски.
Как назло, поблизости не было ни одного высокого дерева, лишь низкорослые заросли с широко раскинутыми ветвями и переплетом воздушных корней. Оглянувшись, Атеа поднял с земли увесистый камень и, оскалив зубы так, как это делали неведомые звери, бросился к ним.
К его изумлению, увидев его жест, звери повернули назад. Однако он все же запустил камнем им вслед и попал в одного из них. Жалобно взвизгнув, животное рухнуло на землю, и тотчас из-за кустов появился белый человек с ружьем - крепкий мужчина лет сорока. На нем были плисовые штаны и клетчатая рубашка. Лицо наполовину скрывала пальмовая шляпа.
- А ну стой! - произнес он по-английски. - Кто ты такой, что смеешь калечить моих собак! Вижу, ты не фиджиец. Однако ты носишь крест, значит, христианин. Как мне с тобой объясняться?! Ты хоть что-нибудь понимаешь?
Атеа не понимал. Он только видел, что на смену животным явился тот, с кем не справишься с помощью камня. Полинезиец рискнул сказать:
- Я знаю только один язык белых людей, на других говорить не умею.
Глаза мужчины округлились, и он громко расхохотался.
- Француз?! Впервые вижу таких французов! Но это хорошо, потому что я знаю этот язык. На острове жил один француз, правда, он помер. А еще я кое-что продаю торговцам из Франции. Так откуда ты?
Атеа молчал.
- Ладно, потом поговорим. Я без того знаю, что ты беглый. Иди вон туда, - сказал мужчина и показал направление ружьем.
Атеа решил не пытаться бежать. Он страшно обессилел, к тому же надеялся, что этот человек не причинит ему вреда. Видя, что сопровождавшие их животные теперь ведут себя мирно, он разжал руку и выбросил камень.
- Правильно, - сказал белый, - лучше веди себя без глупостей. - И добавил: - Это собаки. Ты что, никогда не видел собак?
Атеа покачал головой.
- Но ты не испугался. Это говорит в твою пользу. А что у тебя с ногой? Кто тебя так ободрал?
- Акула.
- Акула?! И ты с ней справился?
- Да. У меня был нож.
Белый человек привел своего пленника к дому, стоявшему в окружении буйной тропической зелени. Жилье покрывали пальмовые листья, однако его стены были сложены из крупных камней и обмазаны глиной. На небольшой террасе стояли плетеные кресла и столик, а внутри дома было много незнакомых Атеа вещей. Перво-наперво хозяин дома дал полинезийцу напиться, а после сказал:
- Вот циновка, ложись, отдыхай, а то ты едва держишься на ногах. Потом поговорим.
Атеа не заставил англичанина повторять дважды. Едва его истомленное тело опустилось на циновку, душа тотчас унеслась в царство снов, а вернее, погрузилась в ту беспросветную тьму, какую порождает многодневная усталость.
Глава шестнадцатая
В день суда Эмили постаралась привести себя в порядок. Так поступали все, хотя вряд ли это могло как-то повлиять на вынесение того или иного приговора.
На деньги Элизабет Хорвуд она приобрела у торговца, посещавшего тюрьму по воскресным дням, нижнее белье (не такое красивое, какое было у нее прежде, но хотя бы новое и чистое), скромное темно-коричневое платье и черные туфли. Она вымыла, расчесала и заколола волосы и постаралась взять себя в руки.
На суде ей наверняка придется увидеть леди Клиффорд, а если повезет, то и мать.
Другие арестантки надавали Эмили кучу по большей части бесполезных советов, пожелали мужества и удачи.
В Зал Правосудия Олд Бейли ее доставили, как и других заключенных, под конвоем, благо, еще не со скованными руками.
Эмили старалась идти, подняв голову и не глядя по сторонам. Никто бы не догадался, какой душевной муки ей это стоило. Любой косой взгляд или усмешка были равносильны жестокому удару.
Она думала о том, что океан жизни непредсказуем, и самое заманчивое приключение может обернуться трагедией. Сегодня ей оставалось надеяться только на чудо.
К счастью, людей в зале было немного. Заметив среди них леди Клиффорд, Эмили постаралась не смотреть в ее сторону, а увидев мать, приободрилась, хотя Элизабет никак не дала понять, что они знакомы, и даже не улыбнулась.
Элизабет сидела, наклонив голову, ее лицо наполовину скрывали поля шляпки. На щеках леди Клиффорд рдели яркие пятна. Судя по всему, она была возмущена тем, что ей приходится присутствовать в таком собрании.
Сочетание красной мантии, белого парика и черного колпака судьи выглядело зловещим. Сам он тоже не понравился Эмили: с тяжелым лицом и взглядом и мясистыми руками. Присяжные застыли, как истуканы. Молодая женщина не разглядела в их чопорных лицах никакого человеческого выражения.
Не было ни обвинителя, ни адвоката. Судья Грэхем сам допрашивал обвиняемого, истолковывая его слова в зависимости от того, насколько он был ему симпатичен, или от собственного сиюминутного настроения.
Эмили задали формальные вопросы, и она ответила, стараясь произносить слова достаточно громко и четко. Затем было зачитано обвинение и начался допрос. Первой вызвали леди Клиффорд. Исполненная праведного негодования и несгибаемого достоинства, она заняла надлежащее место.
- Кто эта особа? - спросил судья, указав на Эмили.
- Мисс Марен. Она преподавала французский моим дочерям.
- Вы читали ее рекомендации?
- У нее не было рекомендаций, но я ее наняла, поскольку она показалась мне скромной, порядочной девушкой. К тому же она одинаково хорошо говорила и по-французски, и по-английски.
- Вы знали, что Эмили Марен - француженка?
- Да. Я слышала, что они отличаются безнравственным поведением, но…
Судья прервал ее:
- Вы видели ее паспорт?
- Конечно. У меня не возникло сомнений в его подлинности, хотя в наше время документы легко подделать или купить…
- Миссис Клиффорд, - вновь перебил судья, - что рассказала вам о себе Эмили Марен?
- Что она приехала из Франции и живет с матерью в меблированных комнатах. Она сказала, что ее мать не вполне здорова, и потому она не может поселиться в нашем доме, - ответила женщина и добавила: - Дело в том, что обычно мы предоставляем прислуге жилье - так удобнее для нас и дешевле для них.
- И что случилось потом?
- Однажды я застала мисс Марен в своей спальне. Она держала в руках мое жемчужное ожерелье.
- Она просто разглядывала его?
- Да. То есть нет. Она сравнивала его с каким-то другим жемчугом. Вернее, с одной жемчужиной.
- Вашей?
- Нет. На мой вопрос она ответила, что это ее жемчуг, но я сразу поняла, что тут что-то нечисто. Жемчужина была очень красивой, крупной и дорогой - настоящее сокровище! Я решила, что она украла ее в каком-то другом доме, а в наш устроилась с такой же целью. Потому я сочла необходимым пригласить констеблей.
- Что сказала Эмили Марен о том, откуда у нее взялась эта жемчужина?
- На мой вопрос она ответила, что привезла ее из какой-то страны, кажется, из Полинезии, но я ей не поверила.
Леди Клиффорд позволили сесть. Судья вызвал ювелира.
Появился маленький юркий человек с быстрыми черными глазами, который сказал:
- Это так называемая Pinctada maxima, жемчужина южных морей, диаметром больше дюйма и весом восемь гран, или тридцать два карата. Она имеет серебристый перламутр, очень прозрачна и потому почти незаметна в воде; ее форма, цвет, блеск, чистота идеальны. А главное, она очень молода. Такая жемчужина проживет, самое малое, еще сто лет.
- То есть она достаточно ценная?
- Несомненно.
- И эта жемчужина могла быть найдена в Полинезии?
- Я мало что слышал про те края. Могу лишь сказать, что такую жемчужину могли выловить у берегов Австралии.
- Впрочем, это не так уж важно, - заметил судья и добавил: - Больше у меня нет вопросов. - После чего повернулся к обвиняемой: - Эмили Марен, скажите нам, у кого и при каких обстоятельствах вы украли этот жемчуг?
Она побелела. Она читала в сердцах этих людей такое равнодушие, какое не снилось даже в аду.
- Я его не крала. Я… я могу это доказать!
- Стало быть, у вас есть свидетели?
- Да. Моя мать.
- Та самая, с которой вы якобы жили в меблированных комнатах? - с усмешкой спросил судья Грэхем.
Эмили постаралась собраться с духом.
- Нет. Я не жила с моей матерью. Мне пришлось солгать, чтобы меня приняли на работу. На самом деле у меня есть двое маленьких детей, я оставляла их у одной женщины, которая зарабатывает тем, что присматривает за младенцами.
- Вы можете назвать ее адрес?
- Могу, - немного поколебавшись, согласилась Эмили.
Когда адрес был записан, судья спросил леди Клиффорд:
- Мисс Марен не говорила вам о детях?
- Нет, ни слова!
- Хорошо. Так что с вашей матерью, мисс Марен. Где она? Она может подтвердить, что этот жемчуг принадлежит вам?
Облизнув пересохшие от волнения губы, Эмили ответила:
- Думаю, да. Ее зовут Элизабет Хорвуд, она присутствует в этом зале.
Судья обвел глазами собравшихся.
- Кто здесь Элизабет Хорвуд?
- Я, - сказала та и поднялась с места.