* * *
Заседание Совета Лиги Наций состоялось на следующий день в большом и строгом зале Ланкастер-хауза, где провел ночь накануне своей казни король Карл I.
– Теперь уже не только король, а все государственные деятели мира вот-вот потеряют голову, – меланхолически говорит Титулеску, в то время как министры торжественно занимают свои места вокруг стола, отдаленная часть которого отведена для германских делегатов, принимающих участие в заседании – впервые за последние три года не в качестве членов Совета, а в качестве обвиняемых.
Энтони Иден начинает свою речь: "Будущее всего мира зависит от мудрости решений Совета…"
Но вместо тишины, в которой должны были бы прозвучать эти проникновенные слова, раздается сначала тихий, а затем все усиливающийся нелепый свист, похожий на гудок игрушечного паровоза. Оказывается, это один из ста восьмидесяти присутствующих журналистов нечаянно коснулся головки огнетушителя и – о ужас! – струя жидкости бьет через дверь в зал, где заседает Совет, обрушивается на делегатов, которые с шумом вскакивают со своих мест, бормоча: "Какое неприятное предзнаменование!"
Когда волнение улеглось, Риббентроп ринулся в "атаку по-гитлеровски": "Именно сама Франция нарушила Локарно, заключив договор с СССР!" И в заключение он говорит напыщенным тоном: "Сегодня Германия предлагает Европе мирный договор на двадцать пять лет!"
Совет приступает к голосованию, которое – тринадцать дней спустя после совершившейся агрессии – должно решить, нарушила ли Германия границы Рейнской зоны!
В неестественной позе, с закрытыми глазами, Риббентроп продолжает неподвижно сидеть за столом.
Начинается голосование.
"Нет" – говорит Эквадор, ведущий в данный момент переговоры с Германией о торговом договоре. "Нет" – повторяет Чили (которое продает рейху всю свою селитру). "Нет" – говорит Риббентроп… "Да" – утверждают другие десять членов Совета Лиги Наций, уточняя по очереди, что их ответ не означает "порицания" или "осуждения" Германии, а является лишь "констатацией факта".
После десятка речей, полных взаимных поздравлений по поводу мудрости, проявленной членами Лиги Наций, 24 марта Совет откладывает свои работы sine die.
* * *
На этот раз кажется весьма серьезным падение авторитета женевской организации, которая непрерывно подвергалась изнуряющим ее ударам вследствие постоянных препирательств между Францией и Англией.
Прежде всего создается впечатление, что отныне Франция будет рассматриваться на международной арене как маловлиятельная держава. Франция постепенно сошла со сцены, на которой ныне ее место вот-вот займет Германия.
Германские делегаты ликуют. Они тотчас же начинают пропагандировать во всех странах Центральной Европы новый гитлеровский лозунг:
"Любой ценой французы хотят спокойно жить у себя дома! Следовательно, гарантии, которые они дали всем своим не имеющим с ними общей границы союзникам, являются иллюзорными".
* * *
Спокойно проходит на следующий день переезд из Дувра в Кале.
В то время как члены французской делегации с меланхоличным видом рассматривают исчезающие за горизонтом английские берега, Фланден и Поль-Бонкур беседуют в маленьком салоне нижней палубы. Слышно, как Фланден вполголоса говорит Бонкуру:
– Действительно, в конечном итоге седьмого марта ради такой реальности, какой является сегодня поддержание более тесного союза с Англией, мы пожертвовали Уставом Лиги Наций, существо которого мы подорвали уже во время эфиопского инцидента.
– Да, но переходя от следствий к причинам, – отвечает Бонкур, – можно констатировать, что если наша позиция седьмого марта была определена сдержанной позицией английской дипломатии, то, в свою очередь, эта сдержанная позиция была лишь прямым следствием наших собственных оговорок во время итало-эфиопского конфликта относительно действенности положений Устава Лиги Наций! Ну что же, друг мой, Ришелье говорил: "Снести оскорбление, не потребовав удовлетворения, значит вызвать новое оскорбление". Жестокая действительность заключается в том, что, хотя Франция и была в состоянии защитить свои жизненные интересы, она проявила свою неспособность сделать это, и отныне ничто более не воспрепятствует осуществлению плана Гитлера!
* * *
Тем временем устрашенные нейтральные страны признают в Адольфе Гитлере хозяина Европы.
Будущее должно было доказать нам, что из всех проявлений нашей интеллектуальной и моральной слабости в период между двумя войнами эта проявленная слабость была наиболее губительной. Предоставив Гитлеру возможность произвести военную оккупацию Рейнской области, французское правительство позволило ему воздвигнуть линию Зигфрида – иными словами, создать подлинный занавес между Францией и Европой.
Наконец, из всех проявлений нашей слабости это было самым непростительным, поскольку, если бы мы оказали сопротивление в Рейнской области, Германия, будучи не готова к войне, конечно, не пошла бы на вооруженное столкновение, а ее отступление оказалось бы роковым для ее престижа и, несомненно, даже для самого гитлеровского режима.
Глава 26. Леон Блюм – диктатор разума
"Гитлер – это пират…". – Буржуйский сынок. – Последний из французских аристократов. – Восточное Локарно терпит аварию. – В. Женеве: Да здравствует император! – Приоткрытые ворота. – Черный сюртук и плиссированная рубашка с жабо. – Негус в Женеве. – Полицейские свистки. – Фотограф Стефан Люкс. – Револьверный выстрел и плевки. – Немецкие пулеметы и порядок в Лиге Наций. – Лиге Наций показывают нос. – "Все хорошо, прекрасная маркиза".
За подписанием нового договора последовали нелегкие дни.
Третьего апреля под председательством Альбера Сарро и Пьера-Этьена Фландена открывается совещание французских послов в Германии, Англии, Италии и Польше.
Враждебная позиция Берлина и Рима в отношении решений, принятых на днях в Лондоне Советом Лиги Наций, и особенно изложенный фюрером 1 апреля "план мира", которому он предпослал злобные обвинения по адресу французской политики, привели в замешательство обоих французских министров.
Фюрер предлагает, чтобы Германия, Бельгия и Франция по истечении четырехмесячного срока, необходимого для разрядки напряженности, заключили пакт о ненападении сроком на двадцать пять лет. Подобные же пакты Германия обязуется подписать и со своими соседями на востоке и юго-востоке. Рейх снова вступил бы в Лигу Наций при условии, если бы там обсудили вопрос о его колониальных требованиях и т. д.
Поочередно Альбер Сарро и Пьер-Этьен Фланден расспрашивают Андре Франсуа-Понсэ.
– Но, в конце концов, что за человек этот Гитлер? – восклицает Альбер Сарро. – Искренне ли он верит в то, что этот "план мира" явится основой для серьезных переговоров, которые могли бы привести ко всеобщему соглашению?
– Что таит в душе этот странный человек? – задает, в свою очередь, вопрос Пьер-Этьен Фланден.
– Гитлера не следует рассматривать как главу государства или главу правительства обычного типа, – отвечает Андре Франсуа-Понсэ. – Это пират. Ему чужды общепринятые нормы поведения и морали. У него есть своя программа действий: он хочет установить свое господство в Центральной Европе и расширить территорию рейха за счет России. Эту программу он попытается осуществить без войны. Но если Франция и Англия намерены дать отпор его притязаниям, он начнет войну. И когда Гитлер говорит о мире, то речь идет о pax germanica – германском мире.
Мрачная беседа!
В конечном счете на "план мира" германского канцлера французское правительство ответит памятной запиской, которую оно направит английскому правительству и о которой доведет до сведения Брюсселя и Рима. Во французском ответе будет также содержаться изложение "плана мира".
А борьба мнений будет продолжаться.
* * *
Но теперь внимание мира приковано к событиям во Франции.
Шестого мая 1936 года, первый раз в истории Третьей республики, парламентские выборы принесли победу социалистической партии. Вместе с партией радикалов и при поддержке семидесяти одного депутата-коммуниста она готовится взять в свои руки бразды правления страной, которая весьма обеспокоена возможными последствиями этих успехов Народного фронта.
Радикалы и социалисты раздосадованы крупной победой коммунистов, а банкиры, буржуа, дельцы, торговцы и аристократы приведены в ужас.
Классовая борьба поставлена на повестку дня и даже стала служить темой для карикатуристов. В "Кандиде", в номере от 7 мая, один из них изобразил роскошного, выхоленного, красивого белого пса с большой головой, обрамленной классической длинной гривой, характерной для собак такой породы. Удерживаемый на поводке элегантной дамой, стоящей на краю тротуара, он с интересом смотрит на дворняжку, которая спокойно обгладывает в канаве кость.
– Ну-ка, проваливай, буржуйский сынок, – рычит дворняжка прямо в морду большому псу, который отвечает ей:
– Вы что же, будете считать меня счастливчиком, если я вам скажу, что кормят меня только лапшой?
* * *
Первое следствие создания Народного фронта – забастовочное движение, которое приняло невиданные масштабы. Различные союзные правительства начинают постигать таким образом, что Франция разделилась на две части. По одну сторону стоят те, для кого проведение в жизнь франко-русского пакта представляется политикой, благодаря которой можно избежать войны. По другую сторону – те, кто считает, что существование франко-русского пакта, наоборот, делает войну неизбежной.
Победитель на выборах, председатель Совета министров Леон Блюм, назначает своим министром иностранных дел депутата-радикала от департамента Дордонь Ивона Дельбоса – высокого, худого, бледного и благовоспитанного человека, принадлежащего к категории людей "мягких" и "нерешительных".
Последствия слабости, проявленной Францией во время оккупации немцами Рейнской зоны, все более дают себя знать на международной арене. 27 апреля Бельгия денонсирует соглашение, которое связывало ее с Францией и Англией. Она переходит к политике нейтралитета.
Пятого мая маршал Бадольо вступает в столицу Эфиопии Аддис-Абебу. И сразу же назначается на 30 июня созыв чрезвычайной сессии Ассамблеи Лиги Наций. Римское правительство, которое не участвует в работах Лиги Наций с тех пор, как против Италии были применены санкции, теперь выдвигает предложение о своем возвращении в Лигу Наций, но при условии, что Ассамблея признает итальянские завоевания и отменит санкции.
Негус принимает решение лично присутствовать на этой Ассамблее, чтобы в последний раз потребовать законного применения Устава Лиги Наций.
И в такой международной обстановке новому правительству Блюма – Дельбоса предстоит проводить франко-русскую политику создания Восточного Локарно.
В парламенте настроены скептически.
– Вы увидите, – говорят в зале Четырех колонн, – что как только Жорж Мандель потребует проведения политики дипломатического и военного применения пакта в качестве единственного средства преградить дорогу гитлеризму, он столкнется с Леоном Блюмом не как с председателем Совета министров, а как с интеллигентом, социалистом, который пишет в "Попюлер": "Франко-русский пакт создает неприятную атмосферу".
* * *
Женева, утро 27 июня, вокзал Корнавэн.
В страшную грозу, под раскаты грома и вспышки молнии, прибывает поезд из Парижа.
Однако как только толпа замечает негуса и его окружение в их национальных эфиопских одеждах, она тотчас же начинает кричать: "Да здравствует император!" – и встречает его громом аплодисментов.
Затем, увидев нового председателя Совета министров Леона Блюма и его министра иностранных дел Ивона Дельбоса, толпа кричит: "Да здравствует Франция!"
* * *
Три часа дня. Секретное совещание членов Совета у генерального секретаря Лиги Наций Жозефа Авеноля, который настроен более благожелательно, чем когда бы то ни было, в отношении диктаторских режимов.
– Господа, – говорит он, – в случае, если вопреки мнению секретариата Лиги Наций негус стал бы упорствовать в желании выступить на сессии Ассамблеи, секретариат позаботится о том, чтобы его появление не дало повода для оваций.
Итальянский министр иностранных дел барон Помпео Алоизи, отнюдь не довольствуясь этими условиями, настаивает на выводах доклада римского правительства.
– Господа, дуче требует от Ассамблеи признания итальянских завоеваний в Эфиопии и отмены санкций!
Леон Блюм производит сенсацию. Никто из присутствующих министров и делегатов не представлял себе, чтобы нынешний лидер самой крупной политической французской рабочей партии так сильно отличался от Жана Жореса!
Вместо того чтобы быть трибуном, воспламеняющим массы, глава Народного фронта оказался элегантным человеком с интеллигентным лицом, с мягким голосом, со сдержанной страстностью, который внушает к себе особое уважение благодаря своему гибкому и пытливому уму, украшенному блестящей культурой.
Посланник Чехословакии в Париже Стефан Осуский, который знает Блюма, объясняет своим балканским соседям:
– Дочь премьер-министра Асквита принцесса Элизабет Бибеско характеризует его как "последнего из французских аристократов", и она права.
– Однако не все аристократы, – продолжает Осуский, – ценят его. Девятого февраля этого года я как раз находился в самом "аристократическом" из парижских салонов. Вдруг входит журналист из газеты "Матэн" Жюль Зауэрвейн и рассказывает, что только что автомашина Леона Блюма была остановлена на бульваре Сен-Жермен группой молодых людей из французской лиги "Аксьон франсэз", которая шла за гробом известного историка Жака Бэнвиля. Они узнали Блюма. И тотчас же в окна его машины полетели камни и кирпичи. Обливаясь кровью, спотыкаясь о тротуар, Блюм пытался спастись. Он остался в живых лишь благодаря вмешательству нескольких строительных рабочих, которые приоткрыли ему ворота. И на этом месте Зауэрвейна прерывает хор голосов завсегдатаев этого аристократического салона: "Как жаль, что они его не убили! По крайней мере, от него избавились бы и таким образом, может быть, избежали бы разорения и войны!"
Обуреваемые различными чувствами, члены Совета Лиги Наций быстро заканчивают обсуждение вопросов в отношении завтрашнего дня, которые необходимо решить, и Жозеф Авеноль закрывает заседание.
* * *
Леон Блюм в нервозном состоянии. Он объясняет сопровождающим его до "Отель де Берг" Энтони Идену и трем министрам балканских стран:
– Моя позиция здесь будет несколько нелогичной: моя министерская декларация и личные убеждения заставляют меня выступать за политическое возрождение Лиги Наций, в то время как моя страна и ее союзники нарушают ее основные принципы. Я вынужден даже высказаться относительно признания итальянских захватов, которые ни в коем случае не могут быть терпимы, а также относительно отмены санкций, которые по-прежнему неэффективны. Во всяком случае, я остаюсь горячим сторонником союза с Англией. Нашим общим интересам здесь будет соответствовать мое стремление расширить – пусть даже путем соглашений между штабами – франко-английские обязательства, предусмотренные в "Белой книге"!
С некоторым раздражением Титулеску перебивает Блюма:
– Если я правильно понимаю, ваш кабинет не хочет устрашать правительство нашего дорогого друга Энтони Идена и поэтому не дает ответа на предложения, которые мы выдвигаем перед вами в Бухаресте, Праге и Белграде, о сотрудничестве с Турцией и Россией в деле создания Восточного Локарно. Вы опасаетесь, что эти новые обязательства покажутся Лондону продиктованными соображениями внутренней политики. Так вот, господин Блюм, мы пришли сюда, чтобы громко заявить вам об огромной тревоге малых стран, уже попавших помимо своей воли в экономические тиски Германии. Они хотят знать, могут ли они рассчитывать на Францию, ибо у них, господин Блюм, есть сомнения на ваш счет!
И Титулеску, который, как всегда говорил Бриан, "кричит как оглашенный", подытоживает:
– Успокойте нас, господин председатель Совета министров Франции, или, по крайней мере, скажите нам правду! Ибо мы не забываем, что седьмого марта вы не защищали самих себя, так каким же образом будете вы защищать нас от агрессора?
Блюм не отвечает и кажется уничтоженным. Он только замечает, уже входя в вестибюль "Отель де Берг":
– И все же никто более меня не убежден, что дорог каждый день и почти каждый час, что разыгрываются последние карты, и тот, у кого они окажутся в руках, должен будет отчитаться перед народами и перед историей!
* * *
В новом отеле "Карлтон", возвышающемся над водами Женевского озера в зеленой листве, на фоне которой вырисовываются уже первые строения нового дворца Лиги Наций, негус, в черном сюртуке в талию и в плиссированной рубашке с жабо, проводит со своими друзьями и юридическими советниками "военный" совет.
С горечью и печалью негус говорит своему советнику, французскому юристу Гастону Жезу:
– Итак? Это, значит, и есть международные законы? Пятьдесят два государства могут таким образом обречь одну страну на исчезновение с карты мира и сделать все это, грубо нарушая обязательства, взятые на себя ими самими!
Обращаясь затем к возвратившемуся из Эфиопии международному юристу Николаю Политису, негус продолжает:
– Я счел необходимым приехать в Женеву главным образом из уважения к своему народу, чтобы высказаться от его имени и сообщить, что в Горе существует новое эфиопское правительство и что сто пятьдесят тысяч человек моей армии под командованием раса Имру готовы сражаться, если, конечно, можно сражаться против позорных итальянских методов ведения войны.
Говоря все медленнее и медленнее, негус заканчивает:
– Я не верю больше в то, что у Англии или у Лиги Наций найдется теперь достаточно смелости, чтобы предоставить моей империи деньги и боеприпасы. Но здесь я буду тем не менее по-прежнему продолжать выполнять свой долг!
* * *
На следующий день утром состоялось торжественное заседание.
В холле здания "Электораль" Леон Блюм – главное действующее лицо!
Министры, делегаты и эксперты различных стран, которых он уже успел принять за это время, озадачены и восхищены. Как обычно, они ожидали увидеть обеспокоенного, взволнованного, торопящегося премьер-министра, а Леон Блюм, к их изумлению, принял их так, словно он каждому из них мог уделить все свое время, а в беседе с ними даже затрагивал – и всегда с блестящим остроумием – самые различные философские и литературные темы.
– У нас появился новый диктатор, – говорит, улыбаясь, Политис, – диктатор разума!