- Что так долго?
- Табачный бунт. Курильщики, человек триста, наверное, перегородили улицу. Всюду пробки. Пришлось добираться в объезд.
- Давай ключи. Я опаздываю.
- А что у меня было, не интересуешься?
- Интересуюсь. Только времени нет. Давай коротко.
- Ну, это был не тот, о котором я думал, но тоже дерьмо. Я заставил его по кусочкам сожрать собственный донос.
- И он сделал это? - Я надевал плащ.
- Не добровольно, конечно. Но после некоторых мер, предпринятых мною, жевал и глотал бумагу добросовестно. Потом я заставил его выпить слабительное. Причем много. Очень много. А после вывел на лестницу и - мне друг привез из Америки сувенир, наручники, - и приковал офицера Советской Армии к дверной ручке лифта его собственного подъезда. И ушел. Он вслед мне орал, что этого так не оставит, что ты пожалеешь… Угрожал, матерился…
- Ты, смотрю, тоже выдумщик!
- Одна кровь! - улыбнулся мститель, - Я еще не успел удалиться, как слабительное начало оказывать действие…
- Проводи меня, - попросил я, и мы стали быстро спускаться вниз.
- Слушай, у тебя в Москве есть где жить?
- А что такое? А-а, понял… Едешь за женщиной… У тебя роман начинается… Правильно?
- Если ты читаешь мои мысли, то должен понять: твое присутствие здесь, мягко говоря, вовсе не обязательно!..
- Ах ты, старый селадон. Но, послушай, в квартире три комнаты…
- Нет, ты все равно будешь мне мешать!.. Так что валяй отсюда.
- Ладно, не сердись! Я сейчас что-нибудь перекушу, ты не возражаешь?
- О чем ты говоришь? Не совестно? - обиделся я.
- Черт тебя знает… Шучу, шучу… Поем и исчезну до утра…
- Есть где переночевать?
- За меня не беспокойся, у меня много друзей… Найдется место…
- А утром приходи. Вместе позавтракаем>, и я отвезу тебя на аэродром. Если еще буду жив…
- Слушай, а может, тебе с этой… бабой уехать сейчас из Москвы? На дачу… или куда-то…
- Если это судьба, так она все равно настигнет… Не важно где…
- Верно. Если только это судьба… Что ж, желаю успеха…
Я сел в машину и рванул с места. Без десяти восемь я подъехал к сбербанку на улице Медведева. Поставил машину на другой стороне. В освещенные окна я видел, что внутри оставались всего два клиента - мужчина в куртке и женщина в плаще. Вот они один за другим вышли на улицу. Часть света в операционном зале погасла. Одна из сотрудниц сбербанка выскочила на осеннюю улицу, раскрыла зонт и заспешила к Тверской. В темноте я не разобрал ее лица. Потом в зале остался гореть только дежурный свет, и две фигуры скрылись за задней дверью. Над входом зажглась лампочка, означающая, что сбербанк взят на охрану. А через несколько секунд в проеме ворот, соединяющих двор с улицей, показались два женских силуэта. Они постояли рядом некоторое время, а потом разошлись. Одна из женщин направилась через дорогу к машине. В этот момент я с бьющимся сердцем распахнул дверцу и ступил на мостовую. Я подбежал к Люде, взял ее за руку, втянул на тротуар и обнял. Моя щека прижималась к ее щеке. Я гладил ее волосы и бормотал что-то нежное, невнятное, хорошее. Было темно. Никто не видел моего лица, не знал, сколько мне лет, да я, пожалуй, и не думал о таких пустяках. Я целовал ее шею, волосы, лицо, ладошки. Она молча принимала мой порыв, а потом ее губы встретились с моими… Наверное, это продолжалось очень долго. А потом - второй поцелуй… и третий… Какие-то взбудораженные мурашки носились по спине и пояснице. Ее руки гладили мое лицо, на котором годы пробуравили немало морщин, теребили волосы, вернее, их жалкие остатки. Она прижималась ко мне и тоже шептала что-то любовное, ласковое, неразборчивое. А потом я открыл дверь и усадил ее в машину.
- Поехали? - хрипло спросил я с опозданием на два года.
- Поехали, - ответила она, не спросив меня ни о чем.
Мы ехали молча. Начать разговор было нелегко. Я боялся неверной ноты, опасался неловким вопросом спугнуть ее. Если вдуматься, я ее совсем не знал, но почему-то был уверен, что она замечательная. Я верил своему ощущению. Как, оказывается, непросто вступить в разговор, если женщина тебе нравится. Я уж, честно говоря, и подзабыл, как это делается. Последняя женщина, от которой у меня кружилась голова, была Оксана, и происходило это более двадцати лет назад. Смешно, но не хватало опыта и уверенности. Следя за дорогой, я время от времени поглядывал на Люду. Она смотрела вперед и тоже молчала. Меня подмывало спросить ее о муже: она ведь так легко и сразу приняла мое приглашение. Но я понимал, что это будет не самое удачное начало беседы. Объяснять, почему я вдруг очухался и пригласил ее именно сегодня, тоже было не с руки. О том, что наша с ней встреча была мне предсказана цыганкой, лучше помолчать. И потом я не знал, как к ней обращаться: на "ты" или на "вы"?
Извечное мужское желание показать себя перед женщиной во всем блеске ума и обаяния, как выяснилось, сидело во мне крепко, несмотря на изрядный возраст.
Наше молчание затягивалось. От этого мое смущение увеличивалось. Я существовал сейчас как бы в двух пластах. Несмотря на мое беспокойство, я бы даже сказал, внутреннюю суетливость, в кабине машины висело какое-то электричество, которое излучали мы оба. Взаимная душевная тяга друг к другу поглощала, подминала под себя и малое наше знакомство, и щекотливость ситуации, и кажущуюся беспричинность встречи.
И вдруг, внезапно, пришло какое-то освобождение, ибо мы, по сути, объяснялись на ином языке, более высоком, нежели разговорный. Я посмотрел на Люду и убедился, что она испытывает то же самое. Не могу растолковать, почему я это понял. Я улыбнулся ей, она улыбнулась в ответ.
- Если бы ты знала, как я рад.
- Я это чувствую. И я рада.
- Я хочу делать глупости.
- Я тоже, - сказала она. - Первую глупость я уже сделала: прибежала к тебе по первому знаку.
- Будем глупить дальше? - с улыбкой идиота спросил я.
- Еще как! - подхватила она. - Я очень устала жить по-умному.
- И я столько лет не валял дурака, - признался я.
Незначительные слова, идущие как бы по обочине, только подтвердили тот душевный поток, в котором плыли мы оба. Напряжение исчезло совсем, я забыл о разнице в летах, появилось ощущение равенства, которого у меня, признаюсь, не было. Страх, оставшийся от неудачи со шведкой, комплекс возраста - все это улетучилось. В душе царили естественность и свобода.
Мы въехали во двор. С трудом я втиснул "Волгу" в узкое пространство между двумя машинами, потом вышел, открыл дверь со стороны, где сидела Люда, и подал ей руку. Она оперлась на мою ладонь, но, выбираясь из машины, случайно уронила свою сумочку. Я нагнулся, чтобы поднять ее. В это время раздался резкий щелчок выстрела, и от стены сзади меня отлетел кусок штукатурки. Если бы Люда не уронила сумку, меня бы уже не было. Я выпрямился и увидел, как легковой автомобиль, какая-то иномарка, с погашенными фарами, без света задних фонарей и, кажется, без номера выскользнул в арку на Тверскую улицу. Стреляли, вероятно, из автомобиля.
- Что это? - спросила Люда, - Стреляли?
Я вытирал ее сумку, которая упала на мокрый асфальт, носовым платком и медлил с ответом.
- Если и стреляли, то мимо, - улыбнулся я.
Хорошо, что было темно, а то она наверняка заметила бы мою бледность и испуг в глазах. Я огляделся. Во дворе было тихо и пустынно. Да, видно, цыганка крепко знала свое дело. Пуля, конечно, предназначалась мне. Не в Люду же они целились. Мы направились к подъезду. Перед тем, как войти, я еще раз оглянулся, но ничего, что бы бросилось в глаза, не увидел. Ощущать себя мишенью было неуютно, тошнотно. Лифт, слава Богу, починили. Мне не улыбалось, поднимаясь пешком на седьмой этаж, пыхтеть рядом с Людой.
В кабине лифта я не терял времени. Я снова обнял Люду. Не только потому, что меня влекло к ней. Это было и желание спрятаться, укрыться, успокоиться. Я испытывал чувство, похожее на детское, когда прячешься в подол матери в поисках утешения.
Лифт остановился, но я еще некоторое время продолжал обнимать Люду.
- Ты меня пригласил в лифт? - чуть улыбнувшись, спросила она.
Я отстранился, пропустил ее вперед и стал ключом отпирать дверь квартиры. Я открыл первый замок и хотел было вставить ключ в замочную скважину второго, как дверное полотно распахнулось изнутри. Нервы мои были на пределе, и я невольно отпрянул в сторону.
Квартира должна была быть пуста. Однако в двери стоял мой двойник и радушно улыбался.
- Добро пожаловать. Чувствуйте себя, как дома. - Он протянул руку Люде и представился: - Меня тоже зовут Олег. - Потом он обратился ко мне: - Я слышал выстрел, но, видя тебя в целости и сохранности, понимаю: эти суки промазали!
- Что ты здесь делаешь? - спросил я, разозленный его присутствием и развязностью, - Я же тебя просил уйти.
- Я помню, - Он кивнул, - Но я еще не допил бутылку.
Тут я сообразил, что он попросту пьян. Этого только не хватало! Тем временем он галантно помог Люде снять плащ и оценивающим взглядом бесцеремонно окинул ее с ног до головы.
- Старик, у тебя хороший вкус! - одобрил он. - Идемте, выпьем за знакомство, - обратился он к Люде.
Та посмотрела на меня. Я понимал, что должен представить Олега и объяснить его присутствие здесь, но не мог уразуметь, как это сделать.
- Люда, я тебе потом объясню, кто это, - загадочно сказал я и обратился к Олегу: - Давай пошел отсюда. Мы же договорились.
- Сначала я выпью с Людой на брудершафт! - заупрямился пьяный двойник, разлил водку в фужеры и протянул один из них Люде.
- Спасибо, я не пью, - жестко отказалась она и отвела его руку от своего лица.
- Слушай, ты, алкоголическое рыло, - свирепо прошипел я и взял его за шиворот, - чеши отсюда. Немедленно.
- Сейчас, - покорно согласился он. - Отпусти меня. Я только допью и уползу…
Я его отпустил.
- Люда, - сказал младший Олег. - Я хочу выпить этот бокал за вас. Потому что вы мировая баба. Вы мне понравились. А мне не все нравятся.
- Спасибо, - сдержанно поблагодарила Люда, не ожидавшая, вероятно, такого приема.
Олег выпил фужер до дна и, обмякнув, опустился в прихожей на стул. Он попытался погладить Люду по коленке, но она оттолкнула его руку.
- Напрасно, - с укором молвил распоясавшийся афганец. - Ошибку делаете. Зачем вам эта старая рухлядь? - и он небрежным жестом показал на меня.
- Рухлядь не может быть молодой, - Я был в отчаянии. Этот пьяный кретин испортил мне первый вечер с Людой и последний вечер в жизни.
- Что у него не отнимешь - умен! - кивнул младший Олег и стал настырно уговаривать Люду: - Люда, пойдемте со мной. Что он вам может дать? Пожилое, пожившее тело? Вялую любовь? Это не жизнь, а так… литературщина. Вы же молодая женщина. Вам мужик нужен. Пойдемте со мной. Не пожалеете!..
И он попытался схватить Люду за руку. Люда толкнула его, и он снова плюхнулся на стул. Вдруг, цепенея, я вспомнил, что такие или очень похожие слова много лет назад произносил и я. Мерзко было в пьяном хаме узнавать себя. Разница, конечно, была: я говорил что-то в этом же роде женщине, которую очень желал, но в отсутствие соперника, тогда как Олег выражался при мне. Не знаю, впрочем, что лучше. Кроме того, я говорил, будучи трезвым, а этот мерзавец себя не контролировал. Тоже не знаю, кто вел себя порядочнее. Тогда та женщина меня отвергла, выбрала старика.
- Посмотрите на меня, - икнул младший Горюнов. - Я точно такой же, у нас одно лицо. Только я молодой, а он - дедушка. Ну, решайте!.. А пока выпьем! - И он поднес горлышко бутылки ко рту.
- Тебе хватит. - Я вырвал из его рук бутылку и посмотрел на Люду. Кто знает, о чем она думает сейчас и как поступит?
- Это твоя квартира? - спросила Люда.
Я кивнул.
- Так почему ты у себя дома терпишь эту пьяную скотину? Это что, твой сын? Или ты боишься его? Выстави его отсюда.
Я снова схватил Олега за шиворот и поволок к двери. Он, впрочем, не сопротивлялся.
- Я не скотина, - обиженно пробубнил он. - Я же хотел, как лучше… Какие все злобные… Зачем оскорблять? Убери руки, - окрысился он на меня. - Я и сам уйду…
Я отпустил его и отпер замок. Он, пошатываясь, вышел на лестничную площадку. И когда я захлопывал за ним дверь, он успел пробормотать:
- Нас на бабу променял!
Наконец мы остались вдвоем. Я был взъерошенный и очень несчастный. Врать ей, что Олег - мой непутевый сын, не хотелось, а сказать мистическую, необъяснимую правду было немыслимо: это выглядело бы как ложь.
- Успокойся, - Люда прижалась ко мне. - Он ушел, и слава Богу. Мне неинтересно, кто это. Не переживай из-за него. Было бы глупо испортить нашу встречу. Ну, улыбнись…
Чувство благодарной нежности возникло во мне. Люда пыталась спасти наше свидание. И я отрезал в своем сознании весь неприятный, зловещий шлейф и сегодняшнего прошлого, и завтрашнего будущего. Я находился в квартире с прекрасной женщиной, в которую влюблялся все больше и больше. Я понял: надо жить данной минутой. Это было действительно царским подарком судьбы. "Смягчи последней лаской женскою…"
- Ты голодна? - спросил я, обнимая ее и умирая от счастья.
- Чудовищно, - ответила она, - И еще я умираю от счастья.
- И я тоже чудовищно хочу есть. И обожаю тебя! - Я посмотрел ей в глаза и спросил напрямик: - Что будем делать сначала?
- Не будем торопиться, - тихо сказала она.
Мы понимали один другого так, как будто прожили вместе всю жизнь.
- Тогда поужинаем. Ты хочешь чего-нибудь выпить?
- Нет… Я не хочу делить тебя с алкоголем.
- Я тоже.
Я принялся сооружать ужин, а она вошла в комнату и стала рассматривать мое жилище.
Я включил телевизор. Началась программа "Время". Специальным Указом Президента в Москве с сегодняшних 23 часов вводился комендантский час. До шести утра будет задерживаться каждый. Для работников ночных профессий выдадут специальные пропуска.
- До шести утра ты моя пленница, - сказал я, хотя на душе снова стало тоскливо.
- У меня есть еще два часа, в течение которых я могу улизнуть, - отозвалась она.
Она стояла около большой фотографии Оксаны и внимательно рассматривала ее. Я сделал вид, что не заметил этого, и усердно накрывал на стол в "фойе". Обычно сами мы ужинали, как и все, на кухне. И лишь гостей принимали в большой комнате. С едой было не очень шикарно, но в холодильнике я обнаружил банку крабов, оставшуюся с незапамятных времен. Пока я накрывал, а Люда знакомилась с квартирой, телевизор сообщал одну новость мрачнее другой. Вооруженные столкновения вспыхнули в Западной Украине… Какой-то маньяк устроил стрельбу в вагоне ленинградского метро и убил двадцать два человека… В военных действиях между грузинами и абхазцами была применена артиллерия. Много жертв с обеих сторон. Мятеж дальневосточных моряков поддержали береговые части. Парализованы железные дороги Кавказа и Средней Азии. Через границу с Ираном ушел вооруженный отряд с грузом наркотиков. Убито три пограничника. Среди беженцев из Армении, размещенных в Коми АССР, начался голод. Когда перешли к сообщениям из-за рубежа, я выключил "ящик".
- Прошу, - пригласил я дорогую гостью за стол. - Извините, что меню не столь богатое…
- Ты перешел на "вы"? - поинтересовалась Люда.
- Это я для торжественности, ибо момент исключительный.
Я отодвинул стул, чтобы Люде было удобней сесть. Усевшись напротив, я взял салфетку (я ни разу не ел с салфеткой после того, как не стало Оксаны) и засунул ее за воротник рубашки. Люда постелила салфетку на колени.
Я положил на Людину тарелку крабов и еще разной снеди, и мы принялись ужинать. В ответ на мои расспросы она стала рассказывать о своей жизни. Муж ее сделал карьеру коммерсанта, у него оказались организаторские способности, финансовая хватка, и он возглавил совместную с французами фирму по производству и продаже мебели. Много работает, хорошо зарабатывает, в том числе и в валюте. Часто ездит за границу. Купил автомобиль "СААБ". Все время уговаривает Люду бросить службу в сбербанке, но она не хочет, ибо тогда превратится просто в его полную собственность, в его игрушку. Муж хочет купить под Москвой дачу за валюту. В доме крутятся какие-то люди. Они кажутся Люде подозрительными, нечистоплотными. Одна из комнат квартиры - а он приобрел четырехкомнатную - всегда заперта на ключ. Что там находится, Люда может только догадываться, муж ее ни разу туда не впускал. Тут я обратил внимание, что Люда очень хорошо одета, во все, как говорят, фирменное. Совсем не так, как раньше. Муж иногда не является ночевать, продолжала свой рассказ Люда, но она не думает, что у него какая-то женщина. Скорее всего, опасные дела, в которые ее не посвящают. Она бы, может, и ушла от него… Но, когда умерла ее мать, муж - его зовут Геннадием - проявил себя замечательно. Был заботлив, внимателен, добр, не оставлял ее одну. Организовал похороны, добился хорошего кладбища, устроил широкие поминки. Не забыл про девять и сорок дней. Вел себя по отношению к Люде безукоризненно. Да и она привыкла к нему. Ну, не любит его. Да разве все жены любят своих мужей? Это редкость. А кроме того, и уходить ей не к кому, да и некуда. Квартиру матери после ее смерти забрало государство. А Геннадий хоть и обращается с Людой, как с вещью, но как с любимой вещью. Покупает ей наряды, драгоценности, все время хочет порадовать. Наверное, по-своему любит. Действительно любит, но как хозяин, как собственник, как восточный человек.
Я спросил, сказала ли она Геннадию, что не придет сегодня ночевать? Да, она позвонила ему в контору буквально за две минуты до ухода из сбербанка и сказала, чтобы он ее сегодня не ждал. Если бы она сообщила раньше, он бы приехал и помешал.
- Как он прореагировал? - поинтересовался я.
После моего заявления, сказала Люда, сначала последовала долгая пауза, потом вопросы, переходящие в крик и мат. Но куда она уходит, Люда не сказала, несмотря на его мольбы. Врать не хотелось, а правду говорить было невозможно, боязно, страшно. Характер у Геннадия мстительный и вспыльчивый. Кроме того, он жуткий ревнивец. Тем более еще до брака Люда что-то говорила ему обо мне с симпатией, и он не упускал случая, чтобы брякнуть про меня какую-нибудь гадость. Тут Люда перевела разговор. Она сказала, что слышала от кого-то о гибели Оксаны и даже хотела тогда написать мне, но побоялась, что я неправильно пойму ее соболезнования. Она только сейчас увидела лицо Оксаны на фотографии. Оксана напомнила ей чем-то Анни Жирардо. Она догадывается сейчас, почему я в тот раз не откликнулся на ее весьма прозрачный намек. Она, кажется, понимает меня, хотя тогда ей было очень обидно и горько. Она проревела всю ночь…
Тут я осознал, на что обрекаю Люду. Попросту разрушу ее жизнь. И я забил отбой. Заявил, что завтра уезжаю навсегда. И никогда не вернусь. Будет лучше, если Люда после ужина возвратится домой и обернет свой звонок мужу в шутку. Это будет правильно, разумно. И безопасно. Я себе не прощу, если с ней что-нибудь случится. Не хочу, чтобы из-за меня, из-за одной только ночи, она сломала бы свою жизнь.
- Это не жизнь, - грустно произнесла Люда. - Во всяком случае, не настоящая жизнь. Если ты хочешь, я уеду домой. Но я не жалею, что так поступила. Я люблю тебя. С первого раза, когда увидела. У нас не принято, чтобы женщина произносила такие слова первой, но мне все равно.