- Вы знаете, я бы с удовольствием пополнил ряды вашей замечательной организации, но у меня есть жуткий порок, чтобы не сказать хуже, - доверительно признался я.
Собеседница перегнулась через стол, сгорая от любопытства.
Я скромно потупился:
- Дело в том, что я - бабник! Я бы даже сказал, бабник-террорист! Увижу юбку - не могу пропустить. А это несовместимо с высоким званием коммуниста.
И я посмотрел на нее циничным мужским взглядом, как бы срывая с нее костюм, купленный явно где-то за границей. Мои глаза раздевали, шарили по ее телу, оценивая скрытые под одеждой женские прелести. Между прочим, прелести, судя по всему, имелись.
В жизни, кстати, я никогда таким образом не смотрел ни на одну женщину. Но тут - общение с актерской братией пригодилось - я попытался сыграть донжуана. Коммунистка покраснела и откинулась в кресле. Она, конечно, почувствовала издевку, и, думаю, ее больше обидело мое лицемерие, то, что мое восхищение ею как женщиной было ненатуральным. Она быстро взяла себя в руки и сухо закончила нашу встречу. Я покинул безликий кабинет, радуясь, что отбоярился. Государственной премии я, конечно, не получил. Но это меня, в общем, не огорчило, так… чуть царапнуло самолюбие… Независимость, пусть даже относительная, была мне тем не менее дороже…
Тут я себя одернул, ибо отдавать последние часы подобным идиотским воспоминаниям было полной чушью.
Какими длинными обернулись для меня заключительные сутки! Как будто я прожил за это время еще одну, дополнительную жизнь. Во всяком случае, событий, нагромоздившихся друг на друга, с избытком хватило бы на несколько лет.
А ведь еще совсем недавно я беспечно трясся в спальном вагоне первой полнометражной русской железной дороги. В это же самое время вчерашних суток опаздывающий состав тащился где-то между Бологим и Тверью. Я неважно спал, как всегда в поезде. В купе было слишком жарко, я мучился от духоты, клял железную дорогу, ворочался, пытаясь уснуть. И совершенно не подозревал, что по прибытии в столицу мое существование перевернется и я выбегу на финишную прямую жизни. Пока сбывалось все, что наобещала цыганка в своем предсказании. Но единственное, чего я никак не мог уразуметь, - это возникновение моего молодого двойника. Младший Олег был одновременно как бы я и как бы не я. Различие между нами, конечно, существовало. Но и сходство было невероятное. Если бы я родился в его время и оказался на его месте, я стал бы, вероятно, точно таким же. Но откуда он возник? И почему именно сейчас? И для чего? Увижу ли я его еще раз? И почему он улетает в Израиль? Тут я подумал о сочетании в себе самом русского и еврейского. Графа в пятом пункте анкеты, где я писал "русский", надежно защищала меня от государственного антисемитизма. В детские годы и в институтские я не ощущал на себе, что я частично неполноценен. Мама по воспитанию своему была совершенно русской женщиной. Она не знала ни еврейского языка, ни национальных праздников. А из кушаний умела готовить только два блюда - фаршированную рыбу и "тейглах" - запеченные, в меду, палочки из теста. Мама вообще была замечательным кулинаром. Из еврейских слов я знал несколько: "дрек мит пфеффер", или в переводе "говно с перцем", "мишугене", что означало "сумасшедший", "лохаим" - слово, которое говорили, чокаясь, и "шлимазл", что переводилось как "недотепа" или "неудачник". Я явственно ощущал в себе еврейские гены только тогда, когда слышал национальную музыку, щемящую, печальную, надрывную. Тут вся душа моя отзывалась на эти звуки, инстинктивно взбудораживалось что-то прятавшееся в глубине, на глаза наворачивались слезы, и какие-то смутные библейские картинки начинали бередить сердце.
Но вообще проблемы евреев довольно долгое время не привлекали моего внимания. К созданию государства Израиль я отнесся равнодушно, по-моему, даже не заметил. И лишь когда было сфабриковано "дело врачей", я впервые осознал жестокую мощь государственного антисемитизма. Тогда я расплывчато осознал, что наш строй воспринял и унаследовал гитлеровский расизм. Но в то время это было зыбкое, несформулированное чувство. Потом умер генералиссимус, и наступили иные времена. Я не рекламировал, что я полукровка, но особенно и не скрывал. Кто-то знал о том, что я "порченый", но для широкой публики я был таким же русским писателем, как Аксенов или Высоцкий. Всерьез я начал задумываться над еврейскими делами, когда Россию стали покидать друзья - Галич, Коржавин, Копелев, Эткинд, Некрич. А в перестроечные годы, когда имперская державная юдофобия несколько отступила, то на передний план вышли черносотенцы-общественники… Добровольцы, волонтеры. Я догадывался, что и в армии, и в КГБ у погромщиков немало покровителей и сочувствующих. Но не пойман - не вор. Я вспомнил встреченную вчера бесконечную военную колонну, идущую в Москву, и поежился. Идея армейского заговора последние месяцы висела над страной. Об этом говорилось по телевидению, спорили газетчики, толковали в очередях.
Тут я ощутил, что Люда проснулась. Она лежала, не шевелясь, но я чувствовал, что ее глаза открыты.
- Ты не спишь? - еле слышно, без голоса, спросил я.
- Нет… - так же тихо прошептала она, - Пытаюсь угадать, о чем ты думаешь. По-моему, о судьбе страны.
- Неужели мои мозги скрипели так громко, что разбудили тебя? - поинтересовался я.
- Нет, я сама проснулась. Преступно спать, когда у нас с тобой осталось так мало времени. Когда у тебя самолет?
Я вместо ответа погладил ее. Мы потянулись друг к другу, и снова я отправился в блаженное путешествие без времени и без границ…
А потом я отвалился в сон, минут, наверное, на десять - пятнадцать. Когда я проснулся, то увидел Люду, выходящую из ванной в моем купальном халате и с мокрой головой, обернутой полотенцем.
Начало мутно светать. Дождь по-прежнему стучал по железной крыше. Я отправился в душ, наказав Люде обшарить в кухне все шкафчики и приготовить какой-нибудь завтрак. Когда я стоял под горячим душем, я вдруг вспомнил, что покойников обмывают. Стало как-то очень противно, но я подумал, что со мной можно будет эту церемонию не производить. Тем не менее стало не по себе, меня подташнивало. Я выполз из ванной в одних трусах. Кстати, кальсон я не носил никогда. Еще в молодости я твердо сказал себе, что если я надену кальсоны, то, значит, я - старик. И эта молодая бравада так засела в башке, что до последней минуты я держался. В зимние холода коченел, но в кальсоны не влезал ни за что. Это, может, и не говорит о большом уме, но "из песни слова не выкинешь". Люда уступила мне мой халат - она уже успела одеться.
- С завтраком дело дрянь! - сказала она. - Я устроила повальный обыск, но этот убивец подъел практически все. Есть несколько картофелин, но нет ни масла, ни сметаны. Также отсутствуют чай, кофе, сахар, хлеб и все остальное тоже.
- Ты как себя чувствуешь? - спросил я.
Она нежно посмотрела на меня и сказала после паузы:
- Замечательно!
- Тогда поехали завтракать в Москву, - шутливо произнес я и отвернулся, стараясь, чтобы она не заметила, как у меня увлажнились глаза.
В сарае хранились две двадцатилитровые канистры с бензином - неприкосновенный запас. Я снял с гвоздя ключи и, осторожно озираясь по сторонам, направился к сараю. Внутри дома ощущение опасности уходило на второй план, но как только я очутился вне стен, сразу же почуял себя дичью, за которой охотятся. Однако путешествие до сарая и обратно закончилось благополучно. Я подтащил обе емкости к автомобилю, открыл багажник, всунул в жерло бензобака большую воронку и, дав бултыхающемуся внутри канистры бензину успокоиться, начал заполнять бак. Подбежала Люда и стала поддерживать канистру, чтобы мне было не так тяжело.
- Отпусти, я сам. - Я не подозревал, что во мне столь сильно развито мужское самолюбие. И не только мужское, но и возрастное.
- Я хочу тебе помочь, - улыбнулась Люда. - Я хотела бы это делать всегда.
Я опять тупо промолчал, не зная, как себя вести и что ответить. Я угадывал: она понимает, что я скрываю какую-то тайну, но не хочет быть назойливой.
Я запер дом, мысленно попрощался с ним навсегда, и мы направились в город. Я за свою жизнь насмотрелся немало детективных фильмов и поэтому время от времени поглядывал в зеркало, не преследует ли нас какая-нибудь машина. Но нет, сзади "хвоста" не было. Вскоре мы нагнали колонну бронетранспортеров, которая неторопливо и угрюмо двигалась в сторону столицы. Войска явно стягивались в Москву. Все это делалось под маркой подготовки к параду седьмого ноября.
- Если военные захватят власть, я окажусь за решеткой одним из первых, - сказал я, будто ставил диагноз. - Будешь мне носить передачи?
- Ты же сегодня уезжаешь. Будем надеяться, что это не произойдет до твоего отъезда.
- Ну, всякое может случиться… А вдруг и не улечу… - невнятно пробормотал я. Все-таки слабая надежда, что я уцелею, что меня не кокнут, тлела где-то в недрах сознания.
- Правда? - встрепенулась Люда. - Ты, может, не уедешь?
- Скорее всего уеду, - нетвердо сказал я, - Хотя, честно говоря, очень не хочется. Маленький шанс, что я останусь в Москве, есть. Тем более после нашей встречи у меня нет никакого желания расставаться с тобой. Я тебя люблю. А я так давно не говорил этих слов.
Люда положила мне голову на плечо и долго молчала.
- Я мечтала услышать эти слова именно от тебя. Оставайся. Я тебя очень прошу…
- Попробую… Но тут не все зависит от меня… - Противно было не договаривать, утаивать, но выхода не было. Сказать правду я не смел.
- Я могу как-то повлиять, помочь, что-то сделать?
- К сожалению, нет. Тебя отвезти на работу?
- Нет, я сегодня не пойду. Я провожу тебя…
"В последний путь", - мысленно и невесело пошутил я.
Когда мы подъехали к моему дому, я затормозил и, прежде чем въехать на свое место, внимательно оглядел пространство двора. Все выглядело буднично. У задворков магазина "Армения" стоял фургон, и грузчики что-то разгружали. Грузчики были натуральные. Я взглянул на часы: было без четверти девять. День выдался тусклый, унылый, морось висела в воздухе. Я посмотрел на Люду и сказал:
- Ты даже не подозреваешь, что ты для меня значишь. Я тебе так благодарен… Тьфу… Все эти слова не передают и сотой доли того, что я испытываю по отношению к тебе. Я просто помираю от счастья. Запомни, что я тебе сказал. - Видно, в моем голосе проскользнула какая-то завещательная, прощальная интонация.
Люда тревожно взглянула на меня:
- Тебя что-то гнетет, я знаю. Не скрывай от меня. Тебе грозит беда? Скажи мне. Я постараюсь помочь. Не думай, что я слабая.
- Может, позже и скажу. А сейчас айда завтракать. - Я перевел наш разговор на другой лад. - Желудок бунтует и требует. Никто так не любит завтракать, как я. А также обедать и ужинать. И никто не относится к своему желудку с таким глубоким уважением. - Я болтал без перерыва.
Въехав, во двор, я протиснул "Волгу" между двумя соседскими машинами. Одна из них была уже накрыта брезентом - законсервирована на зиму. Мы вошли в подъезд, лифт, как ни странно, работал, и мы поднялись на седьмой этаж. Здесь перед нашими глазами предстало отвратительное зрелище. Обивка с моей двери была содрана и сожжена: На полу валялись куски черной, обгоревшей ваты. Дымные подпалины, оставшиеся от огня, причудливо разукрасили дверь. Потолок был также закопчен. У двери на полу валялась литровая бутылка. Я поднял ее и понюхал. Она пахла бензином.
- Интересно, цело ли что-нибудь внутри? - бесцветно спросил я.
На верхнем дверном замке виднелись следы попыток взлома. Привычными движениями я открыл оба замка и распахнул входную дверь. В квартиру, похоже, огонь не пробрался. Я быстро вбежал в большую комнату и огляделся. На первый взгляд все было в порядке, ничего не тронули. Никто, кажется, сюда не входил. Видно, внутрь поджигатели проникнуть не смогли. Я набрал номер охраны и спросил, не получали ли они на пульте какие-нибудь тревожные сигналы из моей квартиры. Незнакомый женский голос ответил, что все было спокойно, что сигнал у них срабатывает только в том случае, когда открывается входная дверь или разбивается окно. Я повесил трубку. Вздохнул. Помолчал. И вдруг что-то нахлынуло. Видно, лопнула какая-то пружина, которая заставляла меня держаться. Я сорвался… Куда подевались спокойствие, ирония, сила!
У меня началась форменная истерика. Я заорал, что не могу больше выносить этого ожидания, что лучше умереть, чем жить в таком напряжении. Слезы текли, а я взахлеб открывал Люде все, что таил от нее, рассказывал про цыганку, про ее зловещий прогноз. Регулярно сморкаясь и шмыгая, поведал о том, что происходило со мной вчера, о появлении младшего Олега, о Поплавском, об осквернении материнской могилы. Она обняла меня, а я уткнулся ей в живот, как когда-то в детстве утыкался в передник мамы. Я объяснил ей, что никуда не собираюсь уезжать по своей воле. Она гладила меня по голове, целовала лицо, умоляла успокоиться, утешала, шептала нежные, ласковые слова. Я всхлипывал, а она платком вытирала слезы с моих глаз. Не помню, когда я плакал последний раз. Ревущий пожилой мужчина - зрелище, вероятно, малопривлекательное. Но мне не было стыдно перед Людой за то, что я распустил нюни, за проявленную слабость, за малодушие, за трусость. Наоборот, мне стало легче, и я постепенно успокоился. А Люда после моего взрыва отчаяния стала мне еще ближе, еще дороже…
Когда мы завтракали, в дверь позвонили.
- Я сама посмотрю, - сказала Люда, пошла в прихожую и прильнула к глазку.
Через несколько секунд она вернулась в кухню.
- Там молодой Олег… - И Люда вопросительно взглянула на меня. - Открыть? Может, не стоит… Черт его знает… Он мне не понравился…
Вместо ответа я выскочил в переднюю. Я вдруг осознал, что ждал его прихода и желал его. Я распахнул входную дверь. В руках Олег держал небольшой чемодан.
- Не помешаю? - галантно спросил он.
- Я рад твоему появлению, - сердечно сказал я, - У тебя невероятное чутье - ты поспел как раз к завтраку.
- Привычка опытного холостяка, - отозвался Олег.
Я покосился на его чемодан.
- Это мои шмотки, все, что я увожу из страны. Рукописи, - пояснил двойник. - А я доволен, что вижу тебя целым и невредимым.
- Я отвезу тебя в аэропорт… - предложил я.
- Поскольку я читаю твои мысли, то вдвойне ценю твое предложение. Но думаю, не стоит, - отказался Олег. - Тебе лучше пока не выходить. Назначенный срок еще не кончился.
- А я его и не выпущу, - вдруг вмешалась Люда, - Сегодня ему лучше не показываться на улице.
Олег вопросительно взглянул на меня.
- Дама в курсе? - спросил он.
- Ну-ну, раскомандовалась, - мягко осадил я Люду, а потом добавил - Люда все знает.
- Тут у вас было не скучно. - Олег присел к столу. - Как я вижу, было жарко. - Люда налила ему кофе. - Вызывали пожарных? Или сами погасили?
- Поджигали дверь, когда нас не было. Мы здесь не ночевали.
- Повезло, - засмеялся Олег. - А то это вам очень бы помешало. Если бы я знал, что вы уедете на дачу, то я бы, может, и остался.
- А тебя кто приютил на ночь? - поинтересовался я.
- Мне вчера была необходима баба, - откровенно признался младший Горюнов. - Поскольку здесь, - он поклонился в сторону Люды, - я получил афронт… Кстати, приношу извинения за мое вчерашнее хамство… Выпил лишнего. И у тебя тоже прошу прощения… - Это относилось ко мне. - Я и направился к "Националю", где меня склеила привлекательная молоденькая путанка лет двадцати. У нее уже и машина, и квартирка на Старом Арбате, и всякие там видяшники… В общем, она в порядке. Время провел недурно, девица оказалась опытная во всех смыслах. Профессионалка. Остался без копейки валюты. Рубли барышня не уважает. Так что улетаю без гроша в кармане.
- У меня есть где-то долларов пятнадцать, - сказал я. - Тебе там хоть на такси хватит, чтобы доехать из аэропорта.
- Это мне здесь хватит, чтобы доехать на такси до Шереметьева. Эти молодчики в клеточку за деревянные рубли теперь не возят. Исключительно за конвертируемые денежки.
Я достал из письменного стола доллары, которые не успел потратить в последней поездке по Норвегии, и отдал ему.
- Мне пора. Пока схвачу машину. Опаздывать не хочется, - сказал Олег, - Счастливо оставаться. Посидим, что ли, перед дорогой?
Мы все трое присели и помолчали. Потом Олег встал, обнял меня, помахал Люде рукой и направился к двери. Я почувствовал, что не могу позволить ему уйти так внезапно и навсегда. Я понял, что без него моя жизнь станет неполной и ущербной. Мне показалось, что от меня отрывают часть меня самого. Хотелось задержать его, продлить прощание, остановить, попросить не уезжать.
- Подожди. Я не могу с тобой так сразу расстаться. Я отвезу тебя в аэропорт.
И, прежде чем Люда и Олег успели что-то возразить, я уже оказался на лестничной клетке. Я бежал вниз, надевая на ходу пальто. По предсказанию цыганки мне оставалось жить не более тридцати минут. Люда и Олег спешили за мной и уговаривали вернуться. Но меня охватило какое-то безумие. Я ничего не слушал и летел навстречу судьбе.
Олег и Люда обогнали меня и преградили путь, закрыв собою парадное. Но я - откуда только сила взялась! - отодвинул их с дороги и выскочил во двор. Я примчался к своей "Волге", отпер двери с пассажирской стороны, распахнул их и пошел открывать шоферскую дверцу.
- Садитесь! - скомандовал я Люде и Олегу, которые беспокойно озирались вокруг.
Олег швырнул свой чемодан на заднее сиденье.
В этот момент заляпанный грязью "Жигуленок" отъехал от тротуара и направился к арке, ведущей на Тверскую.
- Кажется, это они! - вдруг произнес молодой Горюнов и сделал два шага вперед, заслонив меня от едущего автомобиля.
И тут прозвучал резкий звук выстрела. Олег медленно осел на землю, а грязный "Жигуленок" скрылся в арке. Я подбежал к Олегу, пуля угодила ему в грудь.
- Вызывай "Скорую"! Немедленно! - завопил я в ужасе.
Люда понеслась со двора на улицу к телефону-автомату. Я опустился на колени и стал расстегивать куртку Олега.
- Ну, вот, предсказание сбылось, цыганка не ошиблась. Кажется, они выстрелили метко, - тихо произнес Олег.
- Это все из-за моего упрямства, - сказал я, цепенея, ибо видел, откуда хлестала кровь. Как бывший доктор, я понимал, что дело дрянь! - Господи, какой же я идиот!
- Слушай меня и не перебивай, у меня мало времени… Возьми в кармане пиджака паспорт и билет… - Голос Олега слабел, паузы между словами становились все длинней и длинней. - Паспорт… на мое… и, значит, на… твое имя… немедленно в аэропорт… улетай… только так… спасешься… у этой страны… нет будущего… беги… это не эмиграция… это эвакуация… бери паспорт…
Под гипнотическим взглядом умирающего я засунул руку в карман пиджака и вытащил паспорт, в который был вложен авиабилет.
- Беги отсюда… прошу… - прохрипел Олег. - …я… сделал… то, что… мне…
Он не договорил. Тело его дернулось и замерло. Я схватил его руку и стал искать пульс, но никак не мог отыскать. Не мог, потому что пульса больше не было. Я машинально посмотрел на часы. Чёрез пятнадцать минут исполнится ровно двадцать четыре часа с момента моей встречи с прорицательницей.
Прибежала Люда:
- Ну, как он?
- Умер…
Люда наклонилась над телом.
- Я вызвала по 03 "Скорую" и по 02 милицию.
- Он специально прикрыл меня от выстрела.
- Я видела…
- Он спас мне жизнь… Ценою своей…