Повторив приказ продолжать движение и видя, что он не исполняется, несколько офицеров с возмущением удалились; однако другие офицеры остались, но не для того, чтобы утихомирить солдат, поддавшихся общему возбуждению: командиры кричали вместе с подчиненными, а некоторые из них даже громче остальных.
То была серьезная демонстрация: речь шла уже не о толпе, не о сброде из предместий, не о шайке мастеровых - это конституционные воинские отряды, это политическая сила, это буржуазия, объединившись со всем французским народом, выражала протест устами двадцати тысяч вооруженных солдат.
Министры в это время обедали у австрийского посла г-на Аппоньи. Предупрежденные полицией, они поднялись из-за стола, приказали подавать свои экипажи и отправились совещаться в министерство внутренних дел. Оттуда они в полном составе прибыли в Тюильри.
Из окон своего кабинета король мог бы при желании видеть происходящее и оценить серьезность положения, но его величество обедал в салоне Дианы, куда до августейших сотрапезников не доходило ни звука.
Король Луи Филипп тоже, кажется, завтракал, когда в 1848 году ему объявили, что караульные помещения на площади Людовика XV захвачены…
Министры в зале Совета ожидали приказаний короля, которого лакей пошел предупредить об их прибытии во дворец.
Карл X кивнул, однако остался сидеть за столом.
Обеспокоенная герцогиня Ангулемская спрашивала взглядом дофина и свекра: дофин, занятый зубочисткой, ничего не видел и не слышал; Карл X ответил улыбкой, которая означала: не стоит беспокоиться.
И обед продолжался.
К восьми часам все вышли из столовой и разошлись по своим апартаментам.
Король, как настоящий рыцарь, проводил герцогиню Орлеанскую до ее кресла, а затем направился в зал Совета.
По дороге ему встретилась герцогиня Ангулемская.
- Что случилось, государь? - спросила она.
- Ничего, как мне кажется, - отозвался Карл X.
- Говорят, министры ожидают короля в зале Совета.
- Во время обеда мне уже докладывали, что они во дворце.
- В Париже беспорядки?
- Не думаю.
- Да простит король мое беспокойство!.. Могу ли я полюбопытствовать, как обстоят дела?
- Пришлите ко мне дофина.
- Пусть король извинит, что я настаиваю, я бы предпочла прийти сама…
- Хорошо, приходите через несколько минут.
- Король слишком добр ко мне!
Герцогиня поклонилась, потом подошла к г-ну де Дама́ и отвела его к окну.
Герцог Шартрский и ее высочество герцогиня Беррийская беседовали с беззаботностью, свойственной молодости: герцогу Шартрскому было шестнадцать лет, герцогине Беррийской исполнилось двадцать пять. Герцог Бордоский, пятилетний малыш, играл у ног матери.
Герцог Орлеанский стоял, опершись на камин, и казался беззаботным, хотя на самом деле прислушивался к малейшему шуму. Порой он проводил платком по лицу: только этим он и выдавал снедавшее его беспокойство.
Тем временем король Карл X вошел в зал Совета.
Министры ожидали его стоя и находились в большом возбуждении, что проявлялось у каждого из них в зависимости от темперамента: г-н де Виллель был желтого цвета, словно в жилах его вместо крови текла желчь; г-н де Пейроне раскраснелся так, будто он вот-вот получит апоплексический удар; г-н де Корбьер был пепельного цвета.
- Государь!.. - начал г-н де Виллель.
- Сударь, - перебил его король, давая понять министру, что тот нарушил этикет, посмев заговорить первым, - вы не дали мне времени расспросить вас о вашем здоровье, а также о здоровье госпожи де Виллель.
- Вы правы, государь. А все потому, что для меня интересы вашего величества гораздо важнее здоровья вашего покорного слуги.
- Так вы пришли поговорить о моих интересах, господин де Виллель?
- Разумеется, государь.
- Я вас слушаю.
- Вашему величеству известно, что происходит? - спросил председатель Совета.
- Так, значит, что-то происходит? - отозвался король.
- Недавно ваше величество приглашали нас послушать приветственные крики парижан!
- Верно!
- Не угодно ли королю послушать теперь их угрозы?
- Куда я должен для этого отправиться?
- О, недалеко: достаточно отворить это окно. Король позволит?..
- Открывайте!
Господин де Виллель повернул задвижку, и окно распахнулось.
Вместе с вечерним ветром, от которого затрепетали огни свечей, в кабинет вихрем ворвался гул толпы. Слышались и крики радости, и угрозы - одним словом, тот шум, что поднимается над встревоженным городом, когда нельзя понять намерений его жителей и возбуждение их тем более пугает, что понимаешь: впереди - неизвестность.
Среди общего гула раздавались громовые крики: "Долой Виллеля!", "Долой Пейроне!", "Долой иезуитов!"
- А-а! - с улыбкой обронил король. - Это мне знакомо. Вы не присутствовали сегодня утром на смотре, господа?
- Я там был, государь, - отвечал г-н де Пейроне.
- Верно! Я, кажется, видел вас верхом среди офицеров штаба.
Господин де Пейроне поклонился.
- Что ж, это продолжение того, что было на Марсовом поле, - заметил король.
- Надобно подавить эту наглую выходку, государь! - вскричал г-н де Виллель.
- Как вы сказали, сударь? - холодно переспросил король.
- Я сказал, государь, - продолжал министр финансов, подхлестнутый чувством долга, - что, по моему мнению, оскорбления, брошенные министру, падают на короля. И мы пришли узнать волю его величества относительно происходящего.
- Господа! - проговорил в ответ король. - Не надо преувеличивать! Не думаю, что мне грозит какая-либо опасность со стороны моего народа. Я уверен, что мне довольно будет показаться - и все эти разнообразные крики сольются в один: "Да здравствует король!"
- Ах, государь! - послышался позади Карла X женский голос. - Надеюсь, что король не допустит неосторожность и не станет выходить!
- A-а, это вы, госпожа дофина!
- Разве король сам не позволил мне прийти?
- Верно… Так что вы, господа, предлагаете мне предпринять относительно происходящего, как только что выразился господин министр финансов?
- Государь! Вы знаете, что слышатся крики "Долой священников!"? - вставила свое слово герцогиня Ангулемская.
- В самом деле?.. Я слышал, как кричат: "Долой иезуитов!"
- Ну и что, государь? - не поняла дофина.
- Это не совсем одно и то же, дочь моя… Спросите лучше у его высокопреосвященства архиепископа. Господин де Фрейсину, будьте с нами откровенны! Крики "Долой иезуитов!" адресованы духовенству? Как вы полагаете?
- Я бы сделал различие, государь, - отвечал архиепископ, человек спокойный и прямой.
- А для меня, - поджав тонкие губы, возразила дофина, - различий не существует!
- Ну, господа, занимайте свои места, и пусть каждый выскажет по данному поводу свои соображения, - предложил, садясь, король.
Министры сели, и обсуждение началось.
XX
ГОСПОДИН ДЕ ВАЛЬСИНЬИ
Пока обсуждение (подробности и результаты его мы узнаем позднее) разворачивалось вокруг стола, покрытого зеленым сукном, за котором столько раз решались судьбы Европы; пока г-н де Маранд, рядовой вольтижёр 2-го легиона, возвращается к себе, за весь день не проронив ни слова одобрения или осуждения, по которому можно было бы судить о его политических пристрастиях, потом стягивает с себя мундир с торопливостью, свидетельствующей о его неприязни ко всему военному, и, как если бы его заботил лишь большой бал, что он собирается дать в этот вечер, сам руководит всеми приготовлениями к вечеру, - наши молодые герои, не видевшие Сальватора с тех пор, как он дал им последние указания перед смотром, поспешили, как и г-н де Маранд, сбросить форму; они собрались у Жюстена, как у общего источника, чтобы узнать, как им лучше себя держать в непредсказуемых грядущих обстоятельствах.
Жюстен и сам ждал Сальватора.
Молодой человек пришел к девяти часам; он тоже успел переодеться и снова превратился в комиссионера. Судя по испарине, выступившей у него на лбу, а также по высоко вздымавшейся груди, после возвращения со смотра он не терял времени даром.
- Ну что? - хором спросили четверо молодых людей, едва завидев Сальватора.
- Министры заседают, - отвечал тот.
- По какому поводу?
- Обсуждают, как наказать славную национальную гвардию, которая плохо вела себя.
- А когда станут известны результаты заседания?
- Как только будет какой-нибудь результат.
- Так вы можете пройти в Тюильри?
- Я могу пройти повсюду.
- Дьявольщина! - вскричал Жан Робер. - Как жаль, что я не могу ждать: мне надо быть на балу.
- И мне тоже, - сказал Петрус.
- У госпожи де Маранд? - спросил Сальватор.
- Да! - с удивлением отвечали оба приятеля. - Как вы узнали?
- Я знаю все.
- Однако завтра на рассвете вы сообщите нам новости, не правда ли?
- Зачем же? Вы все узнаете сегодня вечером.
- Мы же с Петрусом уходим к госпоже де Маранд…
- Вот у нее вы обо всем и услышите.
- Кто же нам передаст…
- Я.
- Как?! Вы будете у госпожи де Маранд?
Сальватор лукаво улыбнулся.
- Не у госпожи, а у господина де Маранда.
С той же особенной улыбкой на устах он продолжал:
- Это мой банкир.
- Ах, черт побери! - огорчился Людовик. - Я в отчаянии: и зачем только я отказался от твоего приглашения, Жан Робер!
- А теперь уже поздно! - воскликнул тот и вытащил часы. - Половина десятого! Невозможно…
- Вы хотите пойти на бал к госпоже де Маранд? - спросил Сальватор.
- Да, - кивнул Людовик. - Я бы не хотел в эту ночь расставаться со своими друзьями… Разве не должно что-то произойти с минуты на минуту?
- По-видимому, ничего не произойдет, - возразил Сальватор. - Но это не причина, чтобы вам расставаться с друзьями.
- Ничего не поделаешь, ведь у меня нет приглашения.
Лицо Сальватора осветила свойственная ему загадочная улыбка.
- Попросите нашего поэта представить вас, - посоветовал он.
- О, я не настолько вхож в дом… - запротестовал Жан Робер и едва заметно покраснел.
- В таком случае, - продолжал Сальватор, обратившись к Людовику, - попросите господина Жана Робера вписать ваше имя вот на этой карточке.
И он вынул из кармана отпечатанное приглашение, гласившее:
"Господин и госпожа де Маранд имеют честь пригласить господина… на вечер с танцами, который они дают в своем особняке на улице Артуа в воскресенье 29 апреля.
Париж, 20 апреля 1827 года".
Жан Робер взглянул на Сальватора в удивлении, граничившем с изумлением.
- Вы боитесь, что узнают ваш почерк? - продолжал Сальватор. - Подайте-ка мне перо, Жюстен.
Жюстен протянул Сальватору перо. Тот вписал имя Людовика в приглашение, придав своему изящному аристократическому почерку более заурядный характер. Затем он протянул карточку молодому доктору.
- Но вы сказали, дорогой Сальватор, что сами вы идете не к госпоже, а к господину де Маранду? - спросил Жан Робер.
- Совершенно верно.
- Как же мы встретимся?
- Действительно, ведь вы-то идете к госпоже! - продолжая все так же улыбаться, сказал Сальватор.
- Я иду на бал, который дает мой друг, и не думаю, что на этом балу будут говорить о политике.
- Верно… Однако в половине двенадцатого, как только закончится выступление нашей бедняжки Кармелиты, начнется бал. А ровно в полночь в конце галереи, занятой под оранжерею, отворится дверь в кабинет господина де Маранда. Туда пропустят всех, кто скажет два слова: "Хартия и Шартр". Их нетрудно запомнить, не так ли?
- Нет.
- Вот мы обо всем и договорились. А теперь, если хотите успеть переодеться, чтобы в половине одиннадцатого быть в голубом будуаре, время терять нельзя!
- У меня в экипаже есть одно место, - предложил Петрус.
- Возьми Людовика! Вы соседи, а я дойду к себе пешком, - сказал Жан Робер.
- Хорошо!
- Итак, в половине одиннадцатого - в будуаре госпожи де Маранд, где будет петь Кармелита, - предупредил Петрус. - А в полночь - в кабинете господина де Маранда, где мы узнаем, что произошло в Тюильри.
И трое молодых людей, пожав руки Сальватору и Жюстену, удалились, оставив двух карбонариев с глазу на глаз.
Мы видели, как в одиннадцать часов Жан Робер, Петрус и Людовик собрались у г-жи де Маранд и аплодировали Кармелите. В половине двенадцатого, пока г-жа де Маранд и Регина приводили в чувство Кармелиту, молодые люди преподали Камиллу урок, о котором мы уже рассказали. Наконец в полночь, пока г-н де Маранд, задержавшийся в будуаре, чтобы справиться о состоянии Кармелиты, галантно целовал руку своей жене и просил, как величайшей милости, позволения зайти после бала к ней в спальню, молодые люди проникли в кабинет банкира, назвав условный пароль: "Хартия и Шартр".
Там собрались все ветераны заговоров из Гренобля, Бельфора, Сомюра и Ла-Рошели - словом, все, кому чудом удалось сохранить голову на плечах: такие, как Лафайет, Кёклен, Пажоль, Дермонкур, Каррель, Гинар, Араго, Кавеньяк; хотя каждый из них был выразителем тех или иных четко очерченных воззрений либо какого-то оттенка этих воззрений, все вместе они предоставляли собой собрание самых уважаемых людей.
Гости ели мороженое, пили пунш, говорили о театре, искусстве, литературе… Но уж никак не о политике!
Трое друзей вошли вместе и поискали глазами Сальватора.
Сальватор еще не пришел.
Тогда три друга разошлись по разным кружкам: Жан Робер примкнул к Лафайету, любившему его как сына; Людовик - к Франсуа Араго, этой замечательной голове, великодушному сердцу, изящному уму; Петрус - к Орасу Верне, все полотна которого были только что отвергнуты Салоном и который организовал выставку в своей мастерской, где перебывал весь Париж.
Гости, сидевшие в кабинете г-на де Маранда, представляли собой любопытнейшее собрание недовольных от всех партий. Они разговаривали об искусстве, науке, войне, но всякий раз, как отворялась дверь, взгляды присутствующих обращались на входившего: должно быть, все кого-то ждали.
И действительно, они ожидали (еще не зная, кто он) вестника из дворца.
Наконец дверь распахнулась, пропуская молодого человека лет тридцати, одетого с безупречным изяществом.
Петрус, Людовик и Жан Робер едва сдержались, чтобы не вскрикнуть от удивления: это был Сальватор.
Вновь прибывший поискал кого-то глазами и, увидев г-на де Маранда, пошел к нему.
- Вы что-то поздно, господин де Вальсиньи, - заметил банкир, протягивая ему руку.
- Да, сударь, - отвечал молодой человек, изменив голос и сопровождая свою речь непривычными жестами. Он поднес к правому глазу монокль, словно без него не мог узнать Жана Робера, Петруса и Людовика. - Да, я пришел поздно, вы правы. Однако я задержался у тетушки, старой вдовы, подруги ее высочества герцогини Ангулемской: она передала мне дворцовые новости.
Все присутствующие стали слушать с удвоенным вниманием. Сальватор обменялся приветствиями с несколькими гостями, подошедшими к нему поближе, вкладывая в свои слова ровно столько дружеского участия, почтительности или непринужденности, сколько, по мнению элегантного г-на де Вальсиньи, полагалось каждому из них.
- Дворцовые новости! - повторил г-н де Маранд. - Значит, во дворце что-то происходит?
- А вы не знаете?.. Да, состоялось заседание Совета.
- Это, дорогой господин де Вальсиньи, давно не новость, - рассмеялся г-н де Маранд.
- Однако заседание может принести кое-что новое, и это произошло.
- Неужели?
- Да.
Все приблизились к Сальватору.
- По предложению господ де Виллеля, де Корбьера, де Пейроне, де Дама́ и де Клермон-Тоннера, а также по настоянию ее высочества дофины, которую очень задели крики "Долой иезуитов!", несмотря на возражения господ де Фрейсину и де Шаброля, голосовавших за частичное расформирование национальной гвардии, она распущена!
- Распущена?!
- Полностью! Вот и у меня был прекрасный чин - я был каптенармусом, - теперь я не у дел, придется искать другое занятие!
- Распущена! - повторяли слушатели, будто никак не могли поверить в это.
- То, что вы говорите, очень важно, сударь! - заявил генерал Пажоль.
- Вы находите, генерал?
- Несомненно!.. Ведь это просто-напросто государственный переворот.
- Да?.. Что ж, в таком случае его величество Карл Десятый совершил государственный переворот.
- Вы уверены в своих словах? - спросил Лафайет.
- Ах, господин маркиз!.. (Сальватор словно забыл, что Лафайет и Монморанси отказались от своих титулов ночью 4 августа 1789 года.) Я не стал бы говорить то, в чем не уверен. - Потом он прибавил непреклонным тоном: - Я полагал, что имею честь быть вам достаточно знакомым, чтобы вы не сомневались в моем слове.
Старик протянул молодому человеку руку и с улыбкой проговорил вполголоса:
- Перестаньте называть меня маркизом.
- Прошу прощения, - рассмеялся Сальватор, - но вы для меня всегда маркиз.
- Хорошо, пусть так! Для вас, человека неглупого, я готов остаться тем, кем пожелаете, но при других зовите меня генералом.
Вернувшись к первоначальной теме разговора, Лафайет спросил:
- Когда огласят этот прелестный ордонанс?
- Это уже сделано.
- То есть как? - не понял г-н де Маранд. - Почему же мне об этом ничего не известно?
- Возможно, вы узнаете в свое время. И не надо сердиться на вашего осведомителя за опоздание: просто у меня есть свой способ видеть сквозь стены: нечто вроде хромого беса, который приподнимает крыши, чтобы я увидел все происходящее на заседании Государственного совета.
- И когда вы смотрели сквозь стены Тюильри, вы видели, как составлялся ордонанс? - уточнил банкир.
- Больше того: я заглядывал через плечо тому, кто водил пером. О, фраз там не было или, вернее, была одна-единственная: "Мы, Карл Десятый, Божьей милостью… и так далее, выслушав доклад нашего государственного секретаря, министра иностранных дел… и так далее, постановляем распустить национальную гвардию Парижа". И все.
- И этот ордонанс…
- … разослан в двух экземплярах: один - в "Монитёр", другой - маршалу Удино.
- И завтра он будет в "Монитёре"?
- Он уже там. Правда, номер с ордонансом еще не вышел из печати.
Присутствующие переглянулись.
Сальватор продолжал:
- Завтра или, точнее, сегодня, потому что уже перевалило за полночь, - итак, сегодня в семь часов утра национальных гвардейцев сменят с постов королевская гвардия и пехотный полк.
- Да, - заметил кто-то, - а потом национальные гвардейцы сменят с постов пехотный полк и королевскую гвардию!
- Это, возможно, и произойдет в один прекрасный день, - сверкнув глазами, промолвил Сальватор, - только уже не по ордонансу короля Карла Десятого!
- Невозможно поверить в такое ослепление! - воскликнул Араго.
- Ах, господин Араго, - возразил Сальватор, - вы, астроном, можете с точностью до часа, до минуты предсказать затмения. Неужели вы не видите, что происходит на королевском небосводе?
- Чего же вы хотите! - заметил прославленный ученый. - Я человек рассудочный и, следовательно, привык сомневаться.