Те, кто занимался политикой, рассказывали всем желавшим их послушать, что этот парк является частью земель, на которых когда-то возвели монастырь картезианцев; здесь был казнен маршал Ней; потом семья маршала купила в память о нем земли и дом, соседствовавшие с мрачным местом казни, и, забросив ключи от дома в колодец, а от калитки - через стену, удалилась, не смея оглянуться назад.
Дом, в который никто никогда не входил; эта калитка, забранная железом; истории о кражах, убийствах, похищениях и самоубийствах, витавшие над заброшенным парком, словно стая ночных птиц, правдивые или выдуманные рассказы, ходившие в квартале; сук клена, на котором повесился человек по имени Жорж и который показывали прохожим, когда они останавливались перед решеткой и расспрашивали о мрачном парке, - все это еще больше подхлестнуло мое любопытство, и я решил проникнуть днем в этот безмолвный сад и в этот заброшенный дом, перед которыми трижды в неделю я трепетал, проходя ночью.
Садовая калитка выходила на улицу Анфер, а сам дом, как и сейчас, - на Восточную улицу, под № 37, то есть был последним перед монастырем картезианцев.
К несчастью, я был в те времена небогат - поймите меня правильно: я не хочу сказать, что с тех пор очень разбогател, - а потому не мог испытать волшебный ключик, который, как говорят, отпирает все двери, решетки и потайные ходы; тогда я пустил в ход уговоры, хитрости, интриги, лишь бы проникнуть в это недоступное место. Все напрасно!
Можно, конечно, было перелезть через забор. Но это дело серьезное, предусмотренное Уголовным кодексом, и если бы меня схватили во время исследования этого девственного леса и необитаемого или обитаемого дома, - кто знает, что там было на самом деле? - я оказался бы в весьма затруднительном положении, убеждая судей, что залез туда из чистого любопытства.
В конце концов я привык проходить мимо этой стены, над которой возвышались огромные деревья; их ветви нависали над улицей. Вместо того чтобы ускорить шаг, как бывало вначале, я замедлял ход, несколько раз останавливался и ловил себя на том, что готов променять, если бы это было возможно, свое любовное свидание на посещение загадочного сада.
Что сад был в самом деле загадочный, вы и сами скоро убедитесь.
Однажды июльским вечером 1826 года, то есть примерно за год до описываемых событий, я перед свиданием поужинал в Латинском квартале и около девяти часов уже был на Восточной улице. Я по привычке поднял глаза на таинственный дом и увидел на высоте второго этажа огромную вывеску, на которой крупными черными буквами было написано:
ПРОДАЕТСЯ ДОМ
Я резко остановился, решив, что мне изменяет зрение, затем протер глаза и увидел, что ошибки быть не могло; слова были написаны так, как обыкновенно пишут в объявлении, вывешиваемом на фасаде: "Продается дом".
"Ах, черт! - подумал я. - Вот случай, который я давно искал: не будем его упускать!"
Я устремился к калитке и, довольный тем, что теперь смогу ответить, если меня спросят, чего я хочу, громко постучал. Никто не отозвался.
Еще раз постучал. Снова ничего. В третий, четвертый, пятый раз я ударял железным молотком в калитку, однако результат был все тот же.
Я огляделся: за мной наблюдал парикмахер, стоя на пороге своего заведения.
- К кому нужно обратиться, - спросил я его, - чтобы осмотреть дом?
- А вы хотите его осмотреть? - удивился он.
- Ну да… Разве он не продается?
- Да, я действительно заметил сегодня утром объявление на фасаде, но дьявол меня забери, если я знаю, кто его повесил!
Читатели понимают, что мнение парикмахера, совпадавшее с моим, не уменьшило, а, напротив, увеличило мое любопытство.
- Можете ли вы мне сказать, как войти в этот дом и осмотреть его? - не унимался я.
- Ну, попробуйте толкнуться в этот погреб и спросить там.
С этими словами парикмахер указал мне на какое-то углубление, зиявшее на улице, в которое вела лестница в пять или шесть ступеней.
На последней ступеньке меня ждало вполне материальное препятствие - огромный пес, черный как ночь; его с трудом можно было разглядеть в потемках: только глаза и зубы собаки сверкали в темноте, а того, кому они принадлежали, было не видно; пес был похож на чудовище, охранявшее вход в пещеру. Он поднялся, загородив собой проход, и с глухим рычанием повернул морду в мою сторону.
Можно было подумать, что рычанием он подзывает человека… В этой таинственной пещере и жил хозяин удивительного пса!
Всего в трех шагах от меня продолжалась обычная жизнь; я еще ощущал ее у себя за спиной; однако все происходившее поразило мое воображение, и мне казалось, что достаточно было спуститься на эти пять ступеней, чтобы очутиться в ином, не похожем на наш мире.
Человек, как и его пес, действительно выглядел необычно. Он был черным с головы до ног, его голову венчала черная шляпа, и под ее огромными полями скрывалось его черное лицо, на котором поблескивали, как и у собаки, лишь глаза да зубы. В руке он держал палку.
- Что вам угодно? - подходя ко мне, довольно грубо спросил он.
- Осмотреть дом, который продается, - отвечал я.
- В такой час? - заметил черный человек.
- Я понимаю, что причиняю вам беспокойство… но будьте уверены!..
И я с величественным видом позвенел в кармане несколькими монетами, единственным своим богатством.
- В такое время не приходят осматривать дом, - процедил сквозь зубы черный человек и покачал головой.
- Вы же сами видите, что приходят, раз я здесь, - возразил я.
Очевидно, мой довод показался незнакомцу вполне убедительным.
- Будь по-вашему, - смирился он, - вы его увидите.
Он пошел в глубь своей пещеры. Признаться, я на мгновение замешкался, не зная, на что решиться, но все-таки отринул сомнения.
Я шагнул в темноту, и сейчас же черный человек уперся мне ладонью в грудь.
- Вход с улицы Анфер, а не отсюда, - сказал он.
- Но ведь парадный вход со стороны Восточной улицы, - заметил я.
- Возможно, - согласился черный человек, - но вы войдете не через парадную дверь.
У черного человека, как и у белого, могут быть свои причуды; я решил с уважением отнестись к фантазиям моего проводника.
Я вышел из подвала, в котором, правда, успел сделать всего два-три шага, и вновь очутился на улице.
Черный человек следовал за мной со своей палкой в руке, потом шел пес.
В свете фонарей мне показалось, что незнакомец зловеще взглянул на меня.
Он хмуро приказал, указывая мне концом палки на улицу Валь-де-Грас:
- Сворачивайте вправо.
Незнакомец подозвал пса; тот обнюхал меня с вызывающей тревогу бесцеремонностью, словно уверенный, что лучший кусок моей плоти, когда придет время, достанется непременно ему, бросил на меня последний взгляд под стать взгляду его хозяина, и отошел. Затем оба двинулись влево, я же свернул направо.
Подойдя к калитке, я остановился.
Сквозь прутья я проник взглядом в таинственные глубины сада, который мне наконец-то будет позволено осмотреть. Зрелище было странное, печальное и вместе с тем восхитительное, мрачноватое, конечно, но несказанно захватывающее. Только что взошедшая луна ярко сияла на небосводе, отчего кроны деревьев были словно увенчаны опалами, жемчугами и бриллиантами. Высокая блестящая трава казалась изумрудной, а светлячки, разбросанные то здесь, то там в лесной чаще, бросали на фиалки, мох и плющ голубоватые отблески. Каждое дуновение ветерка приносило с собой, будто из азиатского леса, тысячи неведомых ароматов и таинственных звуков, дополнявших очарование картины.
Какое, должно быть, блаженство для поэта, рвущегося из Парижа, иметь возможность гулять днем и ночью в этой зачарованной стране, расположенной в самом сердце города!
Я был погружен в молчаливое созерцание, как вдруг между мной и волшебным зрелищем встала тень.
Это был мой черный человек; он обошел дом и теперь оказался у калитки.
- По-прежнему хотите войти? - спросил он.
- Более чем когда-либо! - воскликнул я.
Он загремел задвижкой, с грохотом снял железные перекладины, смотал цепь; лязг старого железа напоминал скрежет, с которым кованые тюремные ворота захлопываются за узником.
Однако это было не все. Когда черный человек проделал все эти операции, свидетельствовавшие о его глубоких познаниях в слесарном деле; когда он освободил калитку от всех баррикадировавших ее приспособлений; когда я уже решил, что она вот-вот распахнется, и в нетерпении ухватился обеими руками за прутья, выгнувшись, чтобы заставить калитку поскорее повернуться в петлях, оказалось, что она не намерена повиноваться ни усилиям черного человека, ни лаю собаки, невидимой в высокой траве.
Незнакомец сдался первым. Я же был готов толкать ее хоть до завтрашнего дня!
- Приходите в другой раз, - сказал он мне.
- Почему?
- Перед калиткой целая гора земли, надо ее расчистить.
- Вот и расчищайте!
- Не могу же я заниматься этим сейчас!
- Почему нет? Раз все равно рано или поздно придется делать эту работу, то почему не сию минуту?
- Вы, стало быть, очень торопитесь?
- Завтра я отправляюсь на три месяца в путешествие.
- Тогда, если позволите, я схожу за киркой и лопатой.
И он исчез вместе со своей собакой в густой тени огромных деревьев.
И действительно, то ли западный ветер нанес к калитке за долгие годы тучи пыли, которую дождь превратил в почву; то ли это была просто неровность земли, но у калитки со стороны сада образовался холмик высотой в один-полтора фута; он не сразу бросался в глаза, так как порос высокой травой, поднимавшейся вдоль решетки.
Скоро черный человек вернулся с киркой. Мое воспаленное воображение все преувеличивало до гигантских размеров, и потому незнакомец показался мне рослым галлом, вооруженным фрамой; только черный цвет его кожи мешал сходству.
Он стал рыть землю, сопровождая каждый удар кирки чем-то вроде протяжного вздоха, который издают пекари, за что их и прозвали "хныкалами".
Это было время, когда Лёве-Веймар только что перевел Гофмана; у меня голова была набита всякими историями вроде "Оливье Брюнона", "Майората", "Кота Мурра", "Кремонской скрипки". Я был уверен, что попал в открытое море фантастики.
Наконец черный человек остановился и оперся на кирку:
- Теперь дело за вами.
- За мной?
- Да… Толкайте.
Я повиновался и уперся в калитку ногами и руками. Она некоторое время не поддавалась, наконец, словно решившись, внезапно распахнулась, да так стремительно, что черный человек получил удар в лоб и упал в траву.
Пес, вероятно, принял этот несчастный случай за объявление войны: он стал остервенело лаять, вцепившись в землю когтями и собираясь броситься на меня.
Я приготовился к нападению пса и его хозяина, не сомневаясь, что, как только незнакомец поднимется, он тоже кинется на меня… Но, к моему великому удивлению, из травы, где лежал мой проводник, разъяренному псу приказали замолчать; человек пробормотал: "Ничего, ничего!" - поднялся и вынырнул из травы.
Я говорю "вынырнул из травы", и это чистейшая правда. Когда черный человек пошел вперед, приглашая меня последовать за ним, трава доходила нам до подбородка. Что-то потрескивало у меня под ногами, словно я ступал по каштанам; вероятно, землю устилал, по крайней мере, в фут толщиной слой мха, опавших листьев и плюща.
Я собирался было ринуться в чащу, как вдруг мой проводник меня остановил:
- Минутку!
- Что там еще? - спросил я.
- Мне кажется, следует запереть калитку.
- Ни к чему, мы же скоро пойдем назад.
- Выход не здесь, - отвечал черный человек, бросив на меня угрожающий взгляд, так что я невольно опустил руку в карман, пытаясь нащупать какое-нибудь оружие.
Естественно, я ничего не нашел.
- Почему же здесь нельзя выйти? - полюбопытствовал я.
- Потому что это вход.
Как бы ни был этот довод туманен, он меня удовлетворил, и я решил довести это приключение до конца.
Заперев калитку, мы пустились в путь.
Мне казалось, что я зашел в непроходимый девственный лес, изображенный на гравюре, какую можно увидеть на Бульварах у букинистов: все было на месте, даже поваленное дерево, которое служит мостиком через овраг. Стебли плюща с яростью фурий устремлялись вверх по стволам деревьев и растрепанными прядями свисали с ветвей; десятки всевозможных вьюнков свивались, сплетались, скручивались и под взглядом луны душили друг друга в объятиях на огромном зеленом гамаке, которым казался лес.
Если бы фея растений, выйдя вдруг из чашечки цветка или из ствола дерева, предложила мне провести с нею остаток дней в этих восхитительных зарослях, вероятно, я бы согласился, ничуть не заботясь тем, что об этом может сказать или подумать другая фея, ожидавшая меня на улице Анфер.
Но не фея вышла из своего зеленого дворца: мой проводник, размахивавший палкой и безжалостно сбивавший направо и налево головки растений, попадавших ему под руку, подвел меня к особенно густым зарослям и грубо приказал:
- Проходите!
Первым пошел пес, за ним - я.
Черный человек следовал за мной, и меня не оставил равнодушным этот новый порядок шествия нашего каравана: я представился покупателем, у покупателя есть деньги, а ударить палкой по затылку так просто!
Я оглянулся: заросли за нами уже сомкнулись.
Вдруг я почувствовал, как кто-то схватил меня и тянет назад за ворот редингота… Я подумал, что настала решительная минута.
Я обернулся.
- Стойте! - приказал черный человек.
- Почему?
- Вы что, не видите: у вас под ногами колодец!
Я посмотрел в указанном направлении и увидел темный круг на земле; это в самом деле был отверстый колодец, располагавшийся вровень с землей.
Еще шаг, и я упал бы вниз!
Признаться, на сей раз меня мороз продрал по коже.
- Колодец? - переспросил я.
- Да, он выходит, кажется, в катакомбы.
Незнакомец подобрал с земли камень и швырнул его в бездну.
Несколько мгновений показались мне вечностью, хотя прошло, может быть, всего десять секунд. Но вот я услышал глухой удар, ему ответило подземное эхо: камень ударился о дно колодца.
- Один человек туда уже упал, - невозмутимо продолжал мой проводник, - и, как вы понимаете, его больше никто никогда не видел… Идемте.
Я обогнул колодец, стараясь держаться от него как можно дальше.
Спустя пять минут я вышел из зарослей цел и невредим, но, как только я очутился на опушке, кто-то крепко вцепился мне в плечо.
Впрочем, я начинал привыкать к странным ухваткам моего проводника. Еще пять минут назад мы шагали в полной темноте, теперь же нас освещала луна.
- Ну что? - спокойно спросил я.
- Вот дерево, - произнес в ответ черный человек, указывая пальцем на клен.
- Какое еще дерево?
- Клен, черт подери!
- Я вижу, что клен… И что дальше?
- Вот сук.
- Какой сук?
- На котором он повесился.
- Кто?
- Бедный Жорж.
Я вспомнил историю с повесившимся, о которой был отчасти наслышан.
- A-а! А кто был этот бедный Жорж?
- Несчастный мальчик; так его звали.
- Почему же его так звали?
- Потому что он был несчастным мальчиком.
- А почему он был несчастным мальчиком?
- Потому что, говорю вам, он повесился.
- Но почему он повесился?
- Потому что был несчастным мальчиком.
Я понял, что продолжать расспросы бесполезно. Мой необыкновенный проводник постепенно представал передо мной в истинном свете: это был круглый дурак.
Схватив его за руку, я почувствовал, что он дрожит.
Я снова приступил к нему с вопросами и заметил, что теперь даже голос его дрожал.
Теперь я понял, что его нежелание показать мне ночью сад и дом объясняется страхом.
Оставалось выяснить, почему он носит траур, почему у него черное лицо и черный пес. Я как раз собирался его об этом расспросить, но мой проводник не дал мне раскрыть рта и, словно торопясь поскорее уйти от проклятого дерева, снова устремился в чащу, приговаривая:
- Хватит, хватит, идемте!
Теперь он шел впереди.
Мы снова вошли в чашу. Она занимала не больше арпана земли, но деревья были такие толстые и были посажены настолько часто, что казалось, будто лес раскинулся на целое льё.
Что касается жилища, это был типичнейший в своем роде старинный дом, в котором все, что только могло, разбилось, потрескалось, обвалилось. Вы поднимались на крыльцо по лестнице из четырех или пяти ступеней и оттуда попадали в комнату, выходившую на Восточную улицу, - попадали тоже по каменной лестнице, но винтовой; ступеньки ее разошлись, и во многих местах зияли щели.
Я собирался подняться, но в третий раз почувствовал, как рука моего проводника тянет меня назад.
- Сударь! Что вы делаете? - остановил он меня.
- Осматриваю дом!
- Поостерегитесь! Дом-то этот еле стоит: чуть посильнее дунешь, и он рухнет.
И действительно, то ли кто-то снаружи дунул слишком сильно - северный ветер, например, - то ли и не нужно было дуть на этот дом: часть дома сегодня обвалилась сама.
Я не только вернулся с винтовой лестницы, на которую начал было всходить, но на всякий случай спустился и с крыльца.
Мой осмотр был окончен; мне оставалось лишь выйти. Но где же выход?
Похоже, проводник угадал мое желание и горячо его разделял: он живо ко мне обернулся.
- Ну что, хватит с вас? - спросил он.
- А я все видел?
- Абсолютно все.
- Тогда идемте к выходу.
Он отворил небольшую дверь, невидимую в потемках и скрытую сводом; мы очутились на Восточной улице.
Я шел за своим проводником до самого погреба: мне было любопытно увидеть возвращение Кака в его пещеру.
В наше отсутствие погреб осветился; рядом со входом горела свеча. Внизу у лестницы ждал человек, как две капли воды похожий на моего проводника; я даже подумал, что это его тень: он был черен с головы до ног.
Два негра пошли навстречу один другому и поздоровались за руку; потом они заговорили на языке, показавшемся мне незнакомым, но, прислушавшись, я узнал овернский говор.
Теперь остальное понять оказалось несложно.
Я имел дело просто-напросто с одним из членов почтенного братства угольщиков; темнота, а особенно воображение все преувеличили и опоэтизировали.
Я дал своему проводнику три франка за причиненное беспокойство; он снял шляпу, и по полоске телесного цвета, образовавшейся в том месте, где шляпа натерла ему лоб и сбила угольную пыль, я определил, что предположения мои верны.
Теперь, спустя более двадцати восьми лет после того случая, я извлек это воспоминание из глубин памяти и поместил его - может быть, не совсем к месту - в этой части нашего повествования; сделал я это затем, чтобы читатель лучше себе представлял место действия.
В этот безлюдный сад на Восточной улице, окружавший одинокий полуразвалившийся дом, мы и просим читателя последовать за нами в ночь на 21 мая 1827 года.