- Вы знаете эту церковь? - продолжал настаивать г-н Жакаль, видя, что Жибасье не отвечает.
- Еще бы, черт побери! - отозвался Жибасье.
- Должно быть, только понаслышке, потому что на очень набожного человека вы не похожи.
- У меня есть своя вера, как у всех, - отвечал Жибасье, с безмятежным видом подняв глаза к потолку.
- Я не прочь укрепить с вашей помощью свою веру, - проговорил г-н Жакаль, наливая Жибасье кофе, - и если бы у нас было время, я с удовольствием попросил бы вас изложить ваши теологические принципы. У нас тут, на Иерусалимской улице, можно встретить величайших теологов, как вам, должно быть, известно. Вы привыкли жить в заточении и, верно, научились медитации. Вот почему я с истинным наслаждением когда-нибудь вас выслушаю. К сожалению, время идет, а сегодня у нас с вами еще много дел. Но вы дали слово, просто мы отложим это дело до другого раза.
Жибасье слушал, хлопая глазами и смакуя кофе.
- Итак, - продолжал г-н Жакаль, - вы найдете своего подопечного в церкви Успения.
- Во время заутрени, обедни или вечерни? - спросил Жибасье с непередаваемым выражением, то ли лукавым, то ли наивным.
- Во время обедни с певчими.
- Значит, в половине двенадцатого?
- Приходите к половине двенадцатого, если угодно; ваш подопечный прибудет не раньше двенадцати.
Именно в это время условились встретиться заговорщики.
- Сейчас уже одиннадцать! - вскричал Жибасье, бросив взгляд на часы.
- Да погодите, до чего вы нетерпеливы! Вам еще хватит времени на глорию.
И он подлил полстакана водки в чашку Жибасье.
- "Gloria in excelsis!", - произнес Жибасье, поднимая чашку двумя руками на манер кадила, словно собирался воскурить ладан в честь начальника полиции.
Господин Жакаль наклонил голову с видом человека, убежденного в том, что заслуживает этой чести.
- А теперь, - продолжал Жибасье, - позвольте вам сказать нечто такое, что ничуть не умаляет вашей заслуги, перед которой я преклоняюсь и которую глубоко почитаю.
- Говорите!
- Я знал все это не хуже вас.
- Неужели?
- Да. И вот каким образом мне удалось это разузнать…
Жибасье сообщил г-ну Жакалю обо всем, что произошло на Почтовой улице: как он выдал себя за заговорщика, проник в таинственный дом, условился о встрече в полдень в церкви Успения.
Господин Жакаль слушал молча, а про себя восхищался проницательностью собеседника.
- Так вы полагаете, что на похоронах соберется много народу? - спросил он, когда Жибасье закончил свой рассказ.
- Не меньше ста тысяч человек.
- А в самой церкви?
- Сколько сможет там поместиться: две-три тысячи, может быть.
- В такой толчее разыскать вашего подопечного будет не так-то просто, дорогой Жибасье.
- Как говорится в Евангелии: "Ищите, и найдете".
- Я облегчу вам задачу.
- Вы?!
- Да! Ровно в полдень он будет стоять, прислонившись к третьей колонне слева от входа, и разговаривать с монахом-доминиканцем.
На этот раз дар прови́дения, отпущенный г-ну Жакалю, настолько потряс Жибасье, что он склонился, не проронив ни слова; подавленный таким превосходством, он взял шляпу и вышел.
VI
ДВА РЫЦАРЯ С БОЛЬШОЙ ДОРОГИ
Жибасье вышел из особняка на Иерусалимской улице как раз в ту минуту, как Доминик торопливо зашагал вниз по улице Турнон, после того как занес Кармелите портрет святого Гиацинта.
Во дворе префектуры не было видно никого, кроме трех человек.
Один из них отделился от двух остальных и направился к нему; это был невысокий худой человек, смуглый, с блестящими черными глазами и сверкающей улыбкой. Жибасье узнал своего коллегу Карманьоля: именно этот доверенный агент г-на Жакаля передал ему, Жибасье, в Келе приказания их общего хозяина.
Жибасье ждал его улыбаясь.
Они поздоровались.
- Вы идете в церковь Успения? - спросил Карманьоль.
- Разве не обязаны мы отдать последний долг останкам великого филантропа? - ответил вопросом на вопрос Жибасье.
- Безусловно, - согласился Карманьоль, - и я поджидал, когда вы выйдете от господина Жакаля, чтобы поговорить о нашем общем поручении.
- С большим удовольствием. Мы будем разговаривать на ходу, или идти разговаривая, и время не покажется нам долгим, мне во всяком случае.
Карманьоль поклонился.
- Вы знаете, что мы будем там делать? - спросил он.
- Я должен не терять из виду человека, стоящего у третьей колонны слева и разговаривающего с монахом, - отвечал Жибасье, не переставая удивляться точности этих сведений.
- А я должен арестовать этого человека.
- Как арестовать?
- Да, в нужный момент; об этом мне и поручили вам сказать.
- Вам поручено арестовать господина Сарранти? - спросил его Жибасье.
- А вот и нет! Господина Дюбрёя - такое имя он сам себе избрал, так пусть не жалуется.
- И вы арестуете его как заговорщика?
- Нет! Как бунтовщика.
- Значит, готовится серьезный бунт?
- Серьезный? Да нет! Но бунт я вам все-таки обещаю.
- Не считаете ли вы, что это довольно неосмотрительно, дорогой собрат, поднимать бунт в такой день, как сегодня, когда весь Париж на ногах? - заметил Жибасье, остановившись, чтобы тем самым придать вес своим словам.
- Да, разумеется, но вы же знаете пословицу: "Кто не рискует - тот не выигрывает".
- Конечно, знаю. Однако сейчас мы рискуем всем сразу.
- Да, зато играем-то мы краплеными картами!
Это замечание немного успокоило Жибасье.
Впрочем, он все равно выглядел встревоженным или скорее задумчивым.
Объяснялось ли это страданиями, перенесенными Жибасье на дне Говорящего колодца и оживленными накануне в его памяти? Или тяготы стремительного путешествия и поспешного возвращения оставили на его лице отпечаток уныния? Как бы то ни было, а графа Каторжера де Тулона обуревали в эти минуты не то большая озабоченность, не то сильное беспокойство.
Карманьоль заметил это и не преминул поинтересоваться о причине этого, как раз когда они огибали угол набережной и площади Сен-Жермен-л’Осеруа.
- Вы чем-то озабочены? - заметил он, обращаясь к Жибасье.
Тот стряхнул с себя задумчивость и покачал головой.
- Что? - переспросил он.
Карманьоль повторил свой вопрос.
- Да, верно, - кивнул он. - Меня удивляет одна вещь, друг мой.
- Дьявольщина! Много чести для вашей вещи! - заметил Кармоньоль.
- Ну, скажем, беспокоит.
- Говорите! И я буду счастлив, если смогу помочь вам избавиться от этого беспокойства.
- Дело вот в чем. Господин Жакаль сказал, что я найду нашего подопечного ровно в полдень в церкви Успения у третьей колонны слева от входа.
- У третьей колонны, верно.
- И тот будет разговаривать с монахом?
- Со своим сыном, аббатом Домиником.
Жибасье взглянул на Карманьоля с тем же выражением, с каким смотрел на г-на Жакаля.
- Я считал себя умудренным… Похоже, я заблуждался на свой счет.
- Зачем так себя принижать? - спросил Карманьоль.
Жибасье помолчал; было очевидно, что он делает нечеловеческое усилие, дабы проникнуть своим рысьим взглядом в слепящую его темноту.
- Либо это точное указание насквозь лживо…
- Почему?
- … либо, если оно верно, я теряюсь в догадках и преисполнен восхищения.
- К кому?
- К господину Жакалю.
Карманьоль снял шляпу, как делает владелец бродячего цирка, когда говорит о господине мэре и других представителях законной власти.
- А какое указание вы имеете в виду? - спросил он.
- Да все эти подробности: колонна, монах… Пусть господин Жакаль знает прошлое, пусть господин Жакаль знает даже настоящее - это я допускаю…
Слушая Жибасье, Карманьоль одобрительно кивал головой.
- Но чтобы он знал и будущее - вот что выше моего понимания, Карманьоль.
Карманьоль рассмеялся, показывая белоснежные зубы.
- А как вы себе объясняете то обстоятельство, что он знает прошлое и настоящее? - спросил он.
- В том, что господин Жакаль предсказал появление господина Сарранти в церкви, ничего удивительного нет: человек рискует жизнью, предпринимая попытку свергнуть правительство; вполне естественно, что в такие минуты он прибегает к помощи церкви и святых. В том, что господин Жакаль угадал выбор господина Сарранти - церковь Успения, - тоже ничего необычного: все знают, что она средоточие бунтовщиков.
Карманьоль снова закивал.
- Господин Жакаль догадался, что господин Сарранти придет скорее всего в полдень, а не, скажем, в одиннадцать и не в полдвенадцатого или без четверти двенадцать - и это можно понять: заговорщик, часть ночи посвятивший своим тайным делам и не обладающий богатырским здоровьем, не пойдет без всякой причины к заутрене. Ничего необычного я не вижу и в том, что господин Жакаль предсказал: "Он будет стоять, прислонившись к колонне"… Проведя трое или четверо суток в пути, человек чувствует усталость: не удивительно, что он прислонится к колонне, чтобы отдохнуть. Наконец, пусть господин Жакаль с помощью логической дедукции угадал, что наш подопечный будет стоять скорее слева, чем справа, - это тоже понятно: глава оппозиции и не может сделать иного выбора. Все это хитро, необычно, но в этом нет ничего чудесного, раз даже я смог это понять. Но что меня по-настоящему удивляет, что приводит меня в замешательство, сбивает с толку и обескураживает…
Жибасье умолк, словно пытаясь отчаянным усилием ума разгадать загадку.
- Что же именно? - спросил Карманьоль.
- Каким образом господин Жакаль смог догадаться, что именно у третьей колонны будет стоять господин Сарранти в определенный час, да еще разговаривать с монахом.
- Как?! - удивился Карманьоль. - И такая безделица приводит вас в недоумение и омрачает ваше чело, высокочтимый граф?
- Это, и ничто иное, Карманьоль, - отвечал Жибасье.
- Да это так же просто объясняется, как и все остальное.
- Ну да?!
- И даже еще проще.
- Неужели?
- Слово чести!
- Сделайте одолжение: приподнимите завесу этой тайны!
- С величайшим удовольствием.
- Я слушаю.
- Вы знаете Барбетту?
- Я знаю, что есть такая улица; она берет свое начало от улицы Труа-Павийон, а заканчивается на Старой улице Тампля.
- Не то!
- Еще я знаю заставу с таким же названием, входившую когда-то в кольцо, опоясывавшее Париж во времена Филиппа Августа; застава эта обязана своим названием Этьенну Барбетту, дорожному смотрителю Парижа, управляющему монетным двором и купеческому старшине.
- Опять не то!
- Я знаю особняк Барбетта, где Изабелла Баварская разрешилась дофином Карлом Седьмым. А герцог Орлеанский вышел из этого особняка дождливой ночью двадцать третьего ноября тысяча четыреста седьмого года и был убит…
- Хватит! - вскричал Карманьоль, задыхаясь, словно его заставили проглотить шпагу. - Хватит! Еще слово, Жибасье, и я пойду хлопотать о кафедре истории для вас.
- Вы правы! - согласился Жибасье. - Эрудиция вечно меня губит. Так о чем вы ведете речь? Об улице, заставе или особняке?
- Ни о той, ни о другой, ни о третьем, прославленный бакалавр, - восхищенно взглянув на Жибасье, ответил Карманьоль и переложил кошелек из правого кармана в левый, подальше от своего спутника, не без оснований, вероятно, полагая, что всего можно ожидать от человека, готового сознаться, что он осведомлен о многом, однако знающего, несомненно, еще больше, чем хочет показать. - Нет, - продолжал Карманьоль. - Я имею в виду Барбетту, которая сдает стулья внаем в церкви святого Иакова и живет в Виноградном тупике.
- Что такое эта ваша Барбетта из Виноградного тупика!.. - презрительно бросил Жибасье. - Какое ничтожное общество вы себе избрали, Карманьоль!
- Всего в жизни надо попробовать, высокочтимый граф!
- Ну и?.. - промолвил Жибасье.
- Вот я и говорю, что Барбетта сдает стулья внаем и на этих стульях мой друг Овсюг… Вы знаете Овсюга?
- Да, в лицо.
- И на этих стульях мой друг Овсюг не гнушается сидеть.
- Какое отношение эта женщина, сдающая внаем стулья, на которых не гнушается сидеть ваш друг Овсюг, имеет к тайне, которую я жажду разгадать?
- Самое прямое!
- Ну и ну! - проговорил Жибасье; он остановился, моргая, и покрутил пальцами, сцепив руки на животе, всем своим видом словно желая сказать: "Не понимаю!"
Карманьоль тоже остановился и, улыбаясь, наслаждался собственным триумфом.
На церкви Успения пробило без четверти двенадцать.
Казалось, оба собеседника забыли обо всем на свете, считая удары.
- Без четверти двенадцать, - отметили они. - Отлично, у нас еще есть время.
Это восклицание свидетельствовало о том, что их беседа обоим была далеко не безразлична.
Впрочем, Жибасье казался более заинтересованным, чем Карманьоль, и потому именно он спрашивал, а Карманьоль отвечал.
- Я слушаю, - продолжал Жибасье.
- У вас, дорогой коллега, нет такой склонности к святой Церкви, как у меня, и потому вы, может быть, не знаете, что все женщины, сдающие стулья внаем, отлично друг друга знают.
- Готов признать, что понятия об этом не имел, - отвечал Жибасье с великолепной откровенностью, свойственной сильным людям.
- Так вот, - продолжал Карманьоль, гордый тем, что сообщил нечто новое столь просвещенному человеку, - эта женщина, сдающая стулья внаем в церкви святого Иакова…
- Барбетта? - уточнил Жибасье, показывая, что не упускает ни слова из разговора.
- Да, вот именно! Она дружит с женщиной, сдающей стулья внаем в церкви святого Сульпиция, и эта ее приятельница живет на улице Железной Кружки.
- А-а! - вскричал Жибасье, ослепленный догадкой.
- Догадались, к чему я клоню?
- Могу только предполагать, предчувствовать, догадываться…
- Так вот, женщина, сдающая стулья внаем в церкви святого Сульпиция, служит привратницей, как я вам только что сказал, в том самом доме, до которого вы вчера ночью "довели" господина Сарранти и где живет его сын, аббат Доминик.
- Продолжайте! - приказал Жибасье, ни за что на свете не желавший упустить ниточку, за которую он ухватился.
- Когда господин Жакаль получил сегодня утром письмо, в котором вы пересказывали ему вчерашние странствия, и понял, что вы шли за господином Сарранти до двери дома на улице Железной Кружки, он прежде всего послал за мной и спросил, не знаю ли я кого-нибудь в том доме. Вы понимаете, дорогой Жибасье, как я обрадовался, когда увидел, что это дом, который охраняет подруга приятельницы моего друга. Я только кивнул господину Жакалю и побежал к Барбетте. Я знал, что застану у нее Овсюга: в это время он пьет кофе. В общем, я побежал в Виноградный тупик. Овсюг был там. Я шепнул ему на ухо два слова, он Барбетте - четыре, и та сейчас же побежала к своей подружке, сдающей внаем стулья в церкви святого Сульпиция.
- A-а, неплохо, неплохо! - похвалил Жибасье, начиная разгадывать первые слоги шарады. - Продолжайте, я не пропускаю ни одного вашего слова.
- Итак, сегодня утром, в половине девятого, Барбетта отправилась на улицу Железной Кружки. Кажется, я вам сказал, что Овсюг в нескольких словах изложил ей суть дела. И первое, что она заметила, - письмо, сунутое в щель оконной рамы; оно было адресовано г-ну Доминику Сарранти.
"Хе-хе! Так ваш монах, стало быть, еще не вернулся?" - спросила Барбетта у своей приятельницы.
"Нет, - отвечала та, - я жду его с минуты на минуту".
"Странно, что его так долго нет".
"Разве этих монахов поймешь?.. А почему, собственно, вы им интересуетесь?"
"Да просто потому, что увидела адресованное ему письмо", - ответила Барбетта.
"Его принесли вчера вечером".
"Странно! - продолжала Барбетта. - Похоже, почерк-то женский!"
"Что вы! - возразила другая. - Женщины, как бы не так!.. Вот уже пять лет аббат Доминик здесь живет, и за все время я ни разу не видела, чтобы к нему приходила хоть одна женщина".
"Что ни говорите, а…"
"Да нет, нет! Это писал мужчина. Знаете, он меня так напугал!.."
"Неужели он вас обругал, кума?"
"Нет, славу Богу, пожаловаться не могу. Видите ли, я чуточку вздремнула… Открываю глаза - откуда ни возьмись, передо мной высокий господин в черном".
"Уж не дьявол ли это был?"
"Нет, тогда бы после его ухода пахло серой… Он меня спросил, не вернулся ли аббат Доминик. - "Нет, - сказала я, - пока не возвращался". - "Могу вам сообщить, что он будет дома сегодня вечером или завтра утром", - сказал незнакомец. По-моему, есть отчего испугаться!"
"Ну, конечно!"
""А-а, - сказала я, - сегодня или завтра? Ну что же, буду рада его видеть". - "Он ваш исповедник?" - улыбнулся незнакомец. "Сударь! Запомните: я не исповедуюсь молодым людям его возраста". - "Неужели?.. Будьте добры передать ему… Впрочем, нет! У вас есть перо, бумага и чернила?" - "Еще бы, черт возьми! Можно было не спрашивать!" Я подала ему, что он просил, и он написал это письмо. "А теперь дайте чем запечатать!" - "Вот этого-то как раз у нас и нет"".
"Неужели и вправду нет?" - удивилась Барбетта.
"Есть, разумеется. Да с какой стати я буду раздавать воск и облатки незнакомым людям?"
"Конечно, так можно и разориться".
"Дело не в этом! Как можно не доверять до такой степени, чтобы запечатывать письмо?!"
"Да и, кроме того, запечатанное письмо нельзя прочитать, когда тот, кто оставил его, уйдет. Впрочем, - продолжала Барбетта, бросая взгляд на письмо, - почему же оно запечатано?"
"Ах, и не говорите! Он стал шарить в бумажнике… И уж так он искал, так искал, что все-таки нашел старую облатку".
"Вы, стало быть, так и не узнали, что в этом письме?"
"Нет, разумеется. Да и к чему мне знать, что господин Доминик - его сын, что он будет ждать господина Доминика сегодня в полдень в церкви Успения у третьей колонны слева, как входишь в церковь, и что в Париже он живет под именем Дюбрёя".
"Значит, вы все-таки его прочли?"
"Я его приоткрыла… Мне не давала покоя мысль, почему он непременно хотел его запечатать".
В эту минуту зазвонили на церкви святого Сульпиция.
"Ах-ах! - вскрикнула привратница с улицы Железной Кружки. - Я совсем забыла!.."
"Что именно?"
"В девять часов похороны. А мой прощелыга-муженек улизнул в кабак. Всегда он так, ну всегда! И кого, интересно, я оставлю вместо себя охранять дверь? Кота?"
"А я на что?" - заметила Барбетта.
"Вы не шутите?! - обрадовалась привратница. - Вы готовы меня выручить?"
"Ну, какие пустяки! Люди должны друг другу помогать!"
И успокоенная привратница отправилась в церковь святого Сульпиция сдавать внаем стулья.
- Да, понимаю, - кивнул Жибасье, - а Барбетта осталась одна и в свою очередь заглянула в письмо.
- Ну, конечно! Она подержала его над паром, потом без труда распечатала и переписала. Десять минут спустя у нас уже был полный текст.
- И что говорилось в письме?
- То же, о чем рассказала привратница дома номер двадцать восемь. Да вот, кстати, текст письма.