"Передайте тому, кто придет к вам на смену, что я вышел, на случай если вдруг он не знает меня в лицо. Пусть пропустит меня обратно. После горячих любовных ласк было бы невесело провести холодную ночь на дороге".
С этими словами принц сунул четыре золотые монеты жандарму в руку.
"Это вам и вашему товарищу, - прибавил он. - Будет несправедливо, если тому, кто меня выпустил, достанется все, а тому, кто впустил - ничего".
Солдат принял золото, и герцог вышел за ворота. У подножия Зеленой горы его ждал экипаж в сопровождении четверых всадников. Герцог сел в карету, и лошади помчались рысью. Четверо верховых поскакали следом.
Одним из всадников был генерал Лебастар де Премон; ему надлежало на протяжении трех почтовых прогонов сопровождать карету верхом, а затем сесть рядом с герцогом и продолжать путь подле него. Кортеж обогнул Шёнбруннский дворец и через Баумгартен и Хюттельдорф подъехал к Вайдлингену. В том месте расположен мост через Вену. Проехать по мосту оказалось невозможно: на нем опрокинулась телега, в которой везли на продажу телят.
"Очистите дорогу!" - приказал генерал троим своим спутникам.
Те спешились и вознамерились было устранить препятствие. Однако в эту минуту из близлежащей харчевни вышел, сверкая каской и эполетами, генерал Гоудон. За ним следовали еще два десятка человек.
"Поворачивайте назад!" - приказал генерал Лебастар де Премон мнимому форейтору.
Тот понял, что настала решительная минута, и уже разворачивал лошадей, как вдруг с той стороны, откуда только что приехала карета герцога, раздался конский топот.
"Бегите, генерал! - закричал герцог. - Нас предали!"
"А как же вы, ваше высочество?!"
"За меня не тревожьтесь, мне ничего не грозит… Бегите же! Бегите!"
"Но, ваше высочество…"
"Приказываю вам бежать или вы пропали! Если угодно, заклинаю вас памятью моего отца: бегите!"
"Именем императора! - раздался мощный голос. - Всем оставаться на местах!"
"Слышите? - воскликнул герцог. - Бегите же, я так хочу! Я прошу вас!"
"Вашу руку, ваше высочество!"
Герцог подал руку через окно кареты; генерал припал к ней губами. Затем он пришпорил коня и ударил его хлыстом, заставив прыгнуть через парапет… Все слышали, как всадник и конь упали в воду, а больше - ни звука! Ночь стояла темная, и невозможно было разглядеть, что сталось с генералом. А герцога препроводили в Вену, в императорский дворец.
- И вы полагаете, генерал, - спросил Сальватор, - что телега опрокинулась на мосту случайно, как случайно по обе стороны моста появились солдаты?
- Может, и так; однако герцог Орлеанский придерживается другого мнения; он полагает, что полиция господина Меттерниха получила предупреждение от французской полиции. Как бы то ни было, теперь вы знаете всё… Будьте осмотрительны!
Генерал приказал кучеру остановиться.
- Не беспокойтесь, генерал, - отвечал Сальватор.
Выходя из кареты, он замешкался.
- В чем дело? - спросил Лафайет.
- Могу ли я надеяться с вашей стороны на милость, которой был удостоен генерал Лебастар де Премон, прощаясь с герцогом Рейхштадтским?
И он приготовился поцеловать у генерала руку. Однако тот убрал руку и подставил ему обе щеки.
- Поцелуйте меня самого, если угодно, а ручку облобызайте за меня первой же хорошенькой женщине, - сказал генерал.
Сальватор поцеловал генерала и вышел из кареты; она поехала к Люксембургскому дворцу.
А Сальватор пошел назад по улице Дофины, затем - через мост Искусств.
Фиакр ждал его на углу набережной и площади Сен-Жермен-л’Осеруа.
Несчастный Доминик и вовсе потерял бы голову от горя, если бы генерал Лафайет ему рассказал то, о чем только что поведал Сальватору!
Сальватор в двух словах сообщил монаху, что г-на Жакаля на месте не оказалось; он не стал говорить ему, кто задержал его самого, и лишь объяснил причину задержки.
Но, повторяем, Сальватор знал, где искать г-на Жакаля.
Ни минуты не колеблясь, он приказал кучеру отвезти брата Доминика на угол Новой Люксембургской улицы и ждать его там; пока фиакр ехал вдоль набережных, сам он пересек двор Лувра и вышел к улице Сент-Оноре.
Как он и предвидел, начиная от церкви святого Рока улица Сент-Оноре была запружена народом.
В Париже есть два сорта любопытных: одни, притягиваемые событиями, становятся их участниками; другие приходят на следующий день поглазеть на место происшествия.
И вот десять или двенадцать тысяч таких зевак с женами и детьми пришли на место происшествия.
Это было похоже на праздничное гулянье в Сен-Клу или Версале.
Здесь Сальватор и рассчитывал отыскать г-на Жакаля.
Сальватор ринулся в самую гущу толпы.
Мы не сможем в точности сказать, со сколькими людьми он обменялся взглядами и рукопожатиями, но все это - в полном молчании, только жестом он давал всем понять: "Ничего!" Так он добрался до улицы Мира.
Против особняка Майенсов Сальватор остановился. Он увидел того, кого искал.
Господин Жакаль, в рединготе, делавшем его похожим на домовладельца, в шляпе на манер Боливара и с зонтом под мышкой, зачерпывая щепоть табаку из табакерки с Хартией, разглагольствовал о вчерашних событиях, обвиняя во всем, разумеется, полицию.
Когда г-н Жакаль поднял очки, он встретился взглядом с Сальватором, однако ничем не выдал, что узнал его. Но было ясно: начальник полиции его увидел.
И верно: спустя мгновение Жакаль снова взглянул в ту сторону, где стоял Сальватор, и в его глазах читался вопрос: "Хотите мне что-то сказать?"
"Да", - также взглядом отвечал комиссионер.
"Ступайте вперед: я иду следом".
Сальватор пошел вперед и свернул в ворота.
Господин Жакаль повторил его маневр.
Сальватор обернулся, едва заметно поклонился и, не подавая руки, сказал:
- Можете мне не верить, господин Жакаль, я искал именно вас.
- Я вам верю, господин Сальватор, - хитро посмеиваясь, отозвался начальник полиции.
- Мне чудом помог случай, - продолжал Сальватор. - Ведь я только что из префектуры.
- Неужели? - откликнулся г-н Жакаль. - Вы удостоили меня чести зайти ко мне?
- Да, ваш дежурный тому свидетель. Правда, он не мог сказать, где вас искать. Пришлось мне поломать голову, и я пустился на поиски, веря в свою звезду.
- Могу ли я иметь счастье быть вам чем-нибудь полезным, дорогой господин Сальватор? - спросил г-н Жакаль.
- Ах, Боже мой, конечно, - ответил молодой человек, - если, разумеется, пожелаете.
- Дорогой господин Сальватор! Вы слишком редко обращаетесь ко мне с просьбами, и я не хотел бы упустить возможности оказать вам услугу.
- Дело у меня к вам простое, в чем вы сейчас убедитесь. Друг одного моего приятеля был арестован вчера вечером во время беспорядков.
- О! - только и сказал г-н Жакаль.
- Это вас удивляет? - спросил Сальватор.
- Нет. Вчера, как я слышал, арестовали немало народу. Уточните, о ком речь, господин Сальватор.
- Это несложно. Я как раз показывал вам на него в ту минуту, как его задерживали.
- A-а, так вы о нем?.. Странно…
- Значит, его точно арестовали?
- Не могу сказать наверное: у меня слабое зрение! Не напомните ли вы мне, как его зовут?
- Дюбрёй.
- Дюбрёй? Погодите, погодите! - вскричал г-н Жакаль, хлопнув себя по лбу, будто никак не мог собраться с мыслями. - Дюбрёй? Да, да, да, это имя мне знакомо.
- Если вам нужно что-то уточнить, я мог бы прямо сейчас найти в толпе двух полицейских, которые его арестовали. Я отлично запомнил их лица и непременно их узнаю, я в этом уверен…
- Вы полагаете?
- Тем более что я приметил их еще в церкви.
- Да нет, это ни к чему. Вы хотели что-то узнать об этом несчастном?
- Я хотел бы только услышать, на каком основании был арестован этот несчастный, как вы его называете?
- Этого я сейчас не могу сказать.
- Во всяком случае, вы мне скажете, где, по-вашему, он сейчас находится?
- Естественно, в тюрьме предварительного заключения при префектуре… Если, конечно, какое-нибудь особо тяжкое обвинение не заставило перевести его в Консьержери или Ла Форс.
- Ответ слишком расплывчат.
- Что же делать, дорогой господин Сальватор! Вы застигли меня врасплох.
- Вас, господин Жакаль?! Да разве это возможно?
- Ну вот, и вы туда же! Намекаете на мое имя и на то, что я хитер как лис.
- Черт побери! Такая уж у вас репутация!
- Так знайте: в отличие от Фигаро, я сто́ю меньше, чем моя репутация, клянусь вам. Нет, я человек простодушный, и в том моя сила. Меня считают хитрецом, в моих действиях подозревают подвох, а попадаются на мое простодушие. В тот день, когда дипломат скажет правду, он обманет всех своих собратьев: они никак не поверят, что он не солгал.
- Дорогой господин Жакаль! Вам ни за что меня не убедить, что вы приказали арестовать человека, не зная причины, по которой это делаете.
- Послушаешь вас, так можно подумать, что я король Франции.
- Нет. Вы король Иерусалимской улицы.
- Вице-король, и только!.. Всего-навсего префект. Ведь в моем королевстве есть кое-кто повыше меня: господин де Корбьер и господин Делаво.
- Итак, вы отказываетесь мне ответить? - в упор глядя на начальника полиции, спросил Сальватор.
- Не отказываюсь, господин Сальватор. Просто это невозможно. Что я могу вам сказать? Арестовали господина Дюбрёя?
- Да, господина Дюбрёя.
- Стало быть, на то имелись основания.
- Именно о них я и хочу знать.
- Должно быть, он нарушил общественный порядок…
- Нет, потому что я наблюдал за ним как раз в ту минуту, как его задерживали. Напротив, он сохранял полное спокойствие.
- Тогда, значит, его приняли за кого-то другого.
- Неужели такое случается?
- Ах, ведь непогрешим только его святейшество папа, - промолвил г-н Жакаль, набивая нос табаком, - да и то…
- Позвольте мне обсудить ваши ответы, дорогой господин Жакаль.
- Сделайте одолжение. Хотя, сказать по правде, слишком много чести вы им этим окажете, господин Сальватор.
- Личность арестованного вам не известна?
- Я видел его вчера впервые в жизни.
- И имя его вам ни о чем не говорит?
- Дюбрёй?.. Нет.
- И вы не знаете, за что он задержан?
Господин Жакаль резким движением опустил очки на нос.
- Абсолютно не знаю, - отозвался он.
- Из этого я заключаю, - продолжал Сальватор, - что причина, по которой его задержали, незначительна и, несомненно, скоро он будет освобожден.
- О, разумеется, - в притворно-отеческом тоне отвечал г-н Жакаль. - Вы это хотели узнать?
- Да.
- Что ж вы раньше-то не сказали? Я не возьмусь утверждать, что друг вашего приятеля уже на свободе в эту самую минуту. Однако, раз вы взялись за него хлопотать, можете не беспокоиться: как только я вернусь в префектуру, я распахну перед этим человеком двери настежь.
- Благодарю! - стараясь проникнуть взглядом в самую душу полицейского, сказал Сальватор. - Так я могу на вас положиться?
- Передайте вашему приятелю, что он может спать спокойно. В моей картотеке за Дюбрёем ничего не числится. Это все, что вы желали от меня узнать?
- Ничего больше.
- По правде говоря, господин Сальватор, - продолжал полицейский, наблюдая за тем, как рассеивается толпа, - вы обращаетесь ко мне за услугами, которые очень похожи на такие вот сборища: кажется, эти люди у вас в руках… ан нет, это всего-навсего мыльные пузыри.
- Дело в том, что порой сборища кое к чему обязывают, как и услуги. Вот почему они так редки и, следовательно, так ценны, - со смехом проговорил Сальватор.
Господин Жакаль приподнял очки, взглянул на Сальватора, потом взялся за табак, а очки его снова упали на нос.
- Итак?.. - спросил он.
- Итак, до свидания, дорогой господин Жакаль, - отозвался Сальватор.
Он поклонился полицейскому, но, как и при встрече, не подал ему руки; перейдя улицу Сент-Оноре, он направился в ту сторону, где ожидал его в фиакре Доминик, то есть на угол Новой Люксембургской улицы.
Сальватор распахнул дверцу экипажа и протянул обе руки Доминику со словами:
- Вы мужчина, христианин и, стало быть, знаете, что такое страдание и смирение…
- Боже мой! - воскликнул монах, молитвенно складывая свои белые тонкие руки.
- Положение вашего друга серьезно, весьма серьезно.
- Значит, Жакаль все вам сказал?
- Напротив, он не сказал мне ничего, это меня и пугает. Он не знает вашего друга в лицо, имя Дюбрёя он впервые услышал лишь вчера, он понятия не имеет, за что его арестовали… Берегитесь, брат мой! Повторяю вам: дело серьезное, очень серьезное!
- Что же делать?
- Возвращайтесь к себе. Я постараюсь навести справки со своей стороны, вы попытайтесь тоже что-нибудь разузнать. Можете на меня рассчитывать.
- Друг мой! - воскликнул Доминик. - Вы так добры, что…
- Вы хотите мне что-то сообщить? - пристально взглянув на монаха, спросил Сальватор.
- Простите, что я с самого начала не сказал вам всей правды.
- Если еще не поздно, скажите теперь.
- Арестованного зовут не Дюбрёй, и он мне не друг.
- Неужели?
- Его зовут Сарранти, и он мой отец.
- Вот как! - вскричал Сальватор. - Теперь я все понял!
Он взглянул на монаха и прибавил:
- Ступайте в ближайшую церковь, брат мой, и молитесь!
- А вы?
- Я… попытаюсь действовать.
Монах взял Сальватора за руку и, прежде чем тот успел ему помешать, припал к ней губами.
- Брат! Брат! - вскричал Сальватор. - Я же вам сказал, что принадлежу вам телом и душой, но нас не должны видеть вместе. Прощайте!
Он захлопнул дверцу и торопливо зашагал прочь.
- В церковь Сен-Жермен-де-Пре! - приказал монах.
И пока фиакр катил по мосту Согласия неспешно, как и положено фиакру, Сальватор почти бегом поднимался по улице Риволи.
XII
ПРИЗРАК
Церковь Сен-Жермен-де-Пре с ее романской папертью, массивными колоннами, низкими сводами, царящим в ней духом VIII века - один из самых мрачных парижских храмов; значит, там скорее, чем в другом месте, можно было обрести физическое одиночество и духовный подъем.
Не случайно Доминик, священник, снисходительный к другим, но строгий к себе, избрал Сен-Жермен-де-Пре, чтобы попросить там Бога за своего отца.
Молился он долго; было уже пять часов, когда он вышел оттуда, спрятав руки в рукава и уронив голову на грудь.
Он медленно побрел к улице Железной Кружки, лелея робкую и смутную надежду, что отец уже вышел из тюрьмы и, возможно, заходил к нему.
И первое, о чем аббат спросил женщину, исполнявшую при нем обязанности привратницы и приходящей служанки, не было ли кого-нибудь в его отсутствие.
- Как же, святой отец, заходил какой-то господин…
Доминик вздрогнул.
- Как его зовут? - поспешил он с вопросом.
- Он не представился.
- Вы его не знаете?
- Нет, он пришел в первый раз.
- Вы уверены, что это был не тот же господин, что приносил мне третьего дня письмо?
- Нет, того я узнала бы: двух таких сумрачных лиц не найдешь во всем Париже.
- Несчастный отец! - пробормотал Доминик.
- Нет! - продолжала привратница. - Человек, который заходил дважды - а он был два раза: в полдень и в четыре часа, - худой и лысый. Ему на вид лет шестьдесят, у него глубоко посаженные глазки, как у крота, и вид у него совсем больной. Думаю, вы скоро его увидите; он сказал, что у него дело, а потом он зайдет еще… Пустить его к вам?
- Разумеется, - рассеянно отвечал аббат; в эту минуту его занимала только мысль об отце.
Он взял ключ и вознамерился подняться к себе.
- Господин аббат… - остановила его привратница.
- Что такое?
- Вы, стало быть, уже обедали сегодня?
- Нет, - возразил аббат, покачав головой.
- Значит, вы ничего не съели за целый день?
- Я об этом как-то не думал… Принесите мне что-нибудь из трактира на свой выбор.
- Если господину аббату угодно, - промолвила привратница, бросив взгляд в сторону печки, - я могу предложить отличный бульон.
- Пусть будет бульон!
- А потом я брошу на решетку пару отбивных; это будет гораздо вкуснее, чем в трактире.
- Делайте как считаете нужным.
- Через пять минут бульон и отбивные будут у вас.
Аббат кивнул и стал подниматься по лестнице.
Войдя к себе, он отворил окно. Последние лучи заходящего солнца золотили в Люксембургском саду ветви деревьев, на которых уже начинали набухать почки.
Сиреневая дымка, повисшая в воздухе, свидетельствовала о приближении весны.
Аббат сел, оперся локтем о подоконник и залюбовался вольными воробышками, громко щебетавшими, прежде чем вернуться в укрытые зеленью гнезда.
Верная данному слову, привратница принесла бульон и пару отбивных; не желая прерывать размышления монаха, которого привыкла видеть задумчивым, она придвинула стол к окну, у которого сидел Доминик, и подала обед.
У аббата вошло в привычку крошить хлеб у окна, и птицы, привыкшие к этой спортуле, слетались сюда, как римские клиенты к двери Лукулла или Цезаря.
Целый месяц его окно оставалось запертым; все это время птицы тщетно взывали к своему покровителю и, сидя за подоконником, с любопытством заглядывали через стекло.
Комната была пуста: аббат Доминик был в Пангоэле.
Но увидев, что окно снова отворилось, птички стали чирикать вдвое громче прежнего. Казалось, они передают друг другу добрую весть. Наконец некоторые из них, памятливее других, решились подлететь к монаху.
Шум крыльев привлек его внимание.
- A-а, бедняжки! - промолвил он. - Я совсем было о вас позабыл, а вы меня помните. Вы лучше меня!
Он взял хлеб и, как это делал раньше, стал его крошить.
И вот уже вокруг него закружились не два-три самых отважных воробышка, а все его старые питомцы.
- Свободны, свободны, свободны! - бормотал Доминик. - Вы свободны, прелестные пташки, а мой отец - пленник!
И снова рухнул в кресло и глубоко задумался.
Он машинально выпил бульон с корочкой хлеба, мякиш от которого отдал птицам, и съел отбивные.
Тем временем день клонился к вечеру; освещены были лишь верхушки деревьев и труб. Птицы улетели, и из зелени деревьев доносился их затихающий щебет.
Все так же машинально Доминик протянул руку и развернул газету.
В двух первых колонках многословно пересказывались события, имевшие место накануне. Аббат Доминик знал, как к ним относиться (во всяком случае, знал не хуже, чем правительственная газета, и пропустил эти колонки). Взглянув на третью, он задрожал всем телом, в глазах у него потемнело, на лбу выступил пот: не успев еще прочесть сообщение, он выхватил взглядом трижды повторенное свое имя, вернее - имя отца.
По какому же поводу трижды упоминали в газете о г-не Сарранти?
Несчастный Доминик испытал потрясение сродни тому, что пережили сотрапезники Валтасара, когда невидимая рука начертала на стене три огненных роковых слова.