– Перестань! – закричала Евдокия, цепляясь руками за борта лодки. – Прекрати! Они еще дети! Они не понимают! Позволь мне объяснить! – Она кричала, обратив лицо к стремительно темнеющему небу и с каждым сказанным ею словом лодка замедляла свое движение до тех пор, пока и вовсе не остановилась. Воронка исчезла, словно ее и не было, и поверхность озера снова сделалась гладкой. Евдокия вздохнула, уголком платка вытерла мокрое лицо.
– Не зли его, – сказала шепотом. – Здесь он всему хозяин. Не зли.
– Вы говорили про сны. – Помогая себе здоровой рукой, Федор снова сел. – Про мои с Айви общие сны.
– У нее есть и другие сны. Должны быть. Общие с ним. И тех снов должно быть больше. Или хотя бы не меньше. А она почти каждую ночь с тобой. Так нельзя, Федор, это плохо.
– И что в тех снах? – Федор задал вопрос, получить ответ на который боялся.
– Она не помнит. Ни одна из них не помнит. В своих снах они просто входят в пещеру.
– И… все?
– Я не знаю, все или не все. – Евдокия снова взялась за весла. – И они тоже не знают. Или не хотят говорить.
– Они – это кто?
– Женщины ее рода.
– Мать Айви?
– Нет. – Евдокия мотнула головой. – Бабушка, жена Акима Петровича. Она его слышала.
– А мать?
– А в матери Айви серебро не отозвалось на его зов. Она, конечно, кое-что чувствовала, кое-что умела, но до своей матери и до собственной дочери ей было далеко.
– А серебро может не отозваться?
– Может. – Евдокия гребла широкими уверенными гребками. – Когда его мало или оно слабое. Никто точно не знает, отзовется оно на зов или нет.
– Что с ними стало? – спросил Федор.
– С кем?
– С бабушкой и мамой Айви.
Евдокия долго молчала. Он думал, уже и не ответит, когда она снова заговорила:
– Анна, жена Акима Петровича, была очень сильной. Такой, как Айви. У нее хорошо получалось усмирять Стража. Я помню те годы, на озере было мало смертей, спокойно все, тихо. До тех пор, пока она не повстречала Акима Петровича.
– Он тоже был пришлый? – Федор уже знал ответ на свой вопрос, но не спросить не мог.
– Пришлый. – Евдокия кивнула. – Такой, как ты. Не спрашивай, из каких он краев. Это не наше с тобой дело. Захочет, сам расскажет. Это неважно. Важно, что они встретились, и Анна влюбилась.
– И сны ее изменились.
– Изменились.
– А Желтоглазому это не понравилось.
– Не понравилось. Озеро снова сделалось неспокойным, скотина пропадала, люди тонули. Много. – Евдокия вздохнула. – Пошли разговоры, что все это из-за Анны, что она ведьма, что это она Стража тревожит и зовет. Глупцы, они так и не поняли, что сотворили.
– Что они сотворили? – Тело заломило от дурного предчувствия. Все, от макушки до пяток.
– Летом в городе часто устраиваются ярмарки. И сейчас, и раньше. Аким Петрович отлучился по делам, а Анна с Сонечкой, их маленькой дочкой, пришли на ярмарку. – Евдокия снова замолчала, лицо ее сделалось каменным.
Федор тоже молчал, не торопил.
– Они ее убили, – сказала Евдокия наконец. – Задушили прямо на глазах у Сони. Шестеро их было гадов. И с ними одна баба. Баба и надоумила. Аким Петрович в молодости был видным мужчиной, и деньжата у него всегда водились. Видный мужчина, но при жене… Вот от жены и избавились… А тело сбросили в озеро. Отдали Стражу. Ее так и не нашли, озеро свою добычу никогда не возвращает.
– Озеро ли? – спросил Федор с нехорошей усмешкой.
– Не знаю.
– Что он с ними сделал?
– Кто?
– Аким Петрович. Что он сделал с людьми, убившими его жену?
– Ты и правда хочешь это знать? – Евдокия глянула на него исподлобья.
– Не хотел, не спрашивал бы.
– Аким Петрович добрался только до одного, того, кто Анну душил. Око за око. Вот что он сделал. Руки у него крепкие, как у тебя. И удавка не понадобилась, шею свернул, как куренку, голыми руками.
– А остальные? – Что-то сделали с ним здешние места, раз уж рассказ про самосуд не вызвал в душе ничего, кроме одобрения да глухой ярости.
– А остальных Страж позвал. Тем же летом. Трое вышли на лодке порыбачить. Ни лодки, ни их никто больше не видел. Четвертый напился водки и на берегу, прямо на мелководье, упал и захлебнулся.
– А женщина?
– Повесилась. Вон на том дереве.
Федор обернулся, посмотрел на старое, нависающее над самой водой дерево.
– Ее он даже забирать не захотел, просто заставил руки на себя наложить.
– Желтоглазый?
– Страж. Показал людям, кто в этих местах всему хозяин, и что случается, когда его злят. Сонечка тогда еще совсем крошкой была, пользы ему от нее никакой. Да она его и не слышала. Мало серебра. Аким Петрович сначала радовался, что материнское проклятье дочке не передалось, вот только зря. Когда серебра мало, сил тоже мало. Сонечкиных сил хватило только на то, чтобы Айви выносить. Умерла она вскоре после родов.
– А отец Айви?
– Чужак. – Евдокия поморщилась. – Хоть и мариец, но не из местных. Пришел и ушел, как ветер. Его никто и не держал. Аким Петрович Айви сам растил, был ей и вместо отца, и вместо матери.
– А она услышала зов…
– Рано услышала. – Евдокия кивнула. – Да ты эту историю и без меня знаешь. В Айви серебро сильное и чистое, он такое любит. И на озере сразу спокойнее стало. Страшно только в полную луну, а раньше-то по-всякому бывало. Луна его не держит. Это не чугунная цепь, а так… тонкая уздечка. Просто люди дурное быстро забыли, людская память короткая. А Аким Петрович ничего не забыл, до сих пор помнит, что они с Анной сделали. Поэтому Айви с острова дороги и нет, боится он за нее, жалеет. – Евдокия вздохнула. – И ты, Федя, тоже пожалей. Нельзя ей всю ночь с тобой быть. Страж свое все равно возьмет, так пусть уж лучше во сне.
– Что он с ней делает? – От злости и страха за Айви скулы свело судорогой, а зубы заскрежетали.
– Не знаю. Но раз жива-здорова да еще и на тебя время находит, значит, ничего плохого.
– Так почему она все забывает, если ничего плохого?
– Значит, так нужно, – отрезала Евдокия строго.
Федор хотел спросить, кому нужно, но не стал. Евдокия больше на него не смотрела, гребла молча, и было ясно, что слова теперь из нее не вытянешь. Наверное, она и так уже жалела о сказанном. Лишь когда лодка уткнулась носом в берег, велела:
– Не рассказывай ей ни о чем, не делай больнее, чем есть.
* * *
Это была, пожалуй, самая прекрасная неделя в его жизни. Даже боль в выбитой руке не омрачала его счастья. Впрочем, рука заживала очень быстро. Может, благодаря мазям Акима Петровича, а может, благодаря недавно обретенным способностям.
Дни на острове пролетали стремительно, как ласточки. Днем Федор помогал Акиму Петровичу по хозяйству, вечера проходили за неспешными разговорами перед зажженным камином. К ночи теперь уже заметно холодало, и спал Федор не на сеновале, а в бане.
По ночам приходила Айви. Только во сне, хотя Федору хотелось, чтобы на самом деле. Это были неловкие, запретные мечты, но поделать с ними он ничего не мог. А о чем думала Айви, спросить не решался. Как не решался расспрашивать про пещеру.
О Желтоглазом они заговорили лишь однажды. Во сне. Они сидели в гроте, любовались отражением луны в подземном озерце. Луна заглядывала в расщелину где-то высоко над их головами, освещала грот серебряным светом.
– Красиво, – сказал Федор. Голова его лежала у Айви на коленях, и она перебирала пальцами его изрядно отросшие волосы. – Жалко, что этой пещеры нет на самом деле.
– Она есть. – Айви смотрела на него сверху вниз, и от этого лицо ее казалось перевернутым, как луна в подземном озерце. – Я тебе покажу. Хочешь?
Он хотел. Он делал бы что угодно, искал бы подземные пещеры, только бы вместе с Айви.
– Здесь много всего интересного. Есть подземные ходы. Некоторые прямо в острове, а некоторые под озером.
– Откуда ты знаешь? – Он поймал губами выбившуюся из косы серебряную прядку.
Если бы Айви наклонилась чуть ниже…
Она и наклонилась, и сама же коснулась губами его губ. Федор зажмурился, сжимая волю в кулак. Даже во сне ему приходилось себя контролировать. Во сне, возможно, даже жестче, чем в обычной жизни, потому что в обычной жизни Айви находилась не так близко. А во сне она была и смелее, и решительнее, чем он. Это радовало и одновременно пугало. Вот только боялся он не за себя, а за нее.
Эта ласка была мимолетной и призрачной, легкое касание – не более того, но Федор еще долго не мог перевести дух, а когда смог, снова спросил:
– Откуда, Айви?
– Не знаю. – Она не умела врать, ее этому никто не учил.
– Айви, это он? – От озерца повеяло холодом, и луна спряталась за тучи. – Это он тебе рассказал?
– Я не знаю. Не помню, Федя.
– Но ты заходишь к нему в пещеру?
Это была ревность, банальная и пошлая ревность. Он ревновал свою Айви к желтоглазому чудовищу и ничего не мог с этим поделать.
– Захожу. – Она отстранилась и руки от его волос убрала, сказала очень серьезно и очень печально: – Ты ведь сам слышал его зов. Ты знаешь, как тяжело ему противиться.
Он знал, все понимал, но все равно ревновал, а еще боялся за Айви.
– Что там… в пещере? – Он поймал ее ладошку, прижался к ней губами. Ее кожа была такой же холодной, как вода в озерце.
Прежде чем ответить, девушка посмотрела на него долгим, немигающим взглядом. Серебро ее глаз потемнело, пошло черными трещинками. И он испугался не на шутку, что на сердце у нее те же трещинки.
– Я ничего не помню. Захожу, выхожу, и все. Ничего не помню, ничего не чувствую. Единственное, что остается, – сильная усталость. Летать не могу. – Она грустно улыбнулась, а Федор вспомнил, как она, беспомощная, изломанная, выползала из пещеры Желтоглазого.
– Это не так, как в тот раз. – Она погладила его по щеке. – Совсем не так, намного легче. Может быть, я привыкла, а может, становлюсь сильнее. Усталость быстро проходит. Ты не волнуйся за меня, Федя.
В этот момент ему стало так стыдно, что захотелось провалиться под землю. Маленькая ласточка снова оказалась сильнее и благороднее него. Его душила ревность в тот самый момент, когда Айви бесстрашно встречалась с Желтоглазым лицом к лицу. Или не к лицу… Больше про пещеру они не разговаривали. Федор хотел спросить про тот сон, в котором она его разбудила, помогла спасти Августа, но не смог. Теперь, когда Айви говорила, что ей пора идти, он не спрашивал куда и не порывался пойти следом. А в один из дней она показала ему вход в грот. Это была узкая щель в нагромождении черных камней, наткнуться на которую случайно было почти невозможно. Ориентиром могла служить лишь старая искореженная сосна с похожими на паучьи лапы корнями. Федор заглянул в расщелину, но ничего не увидел.
– Эй! Э-ге-гей! – позвал он, и ответом ему стало лишь гулкое эхо, доказательство того, что там, внизу, есть полость. А если Айви права, то, возможно, и озеро тоже есть.
Толку с этих знаний было немного, но свое любопытство он утолил. И Айви улыбалась. Ей нравилось делиться с ним секретами. Федор очень надеялся, что секреты эти принадлежали только им двоим, что Желтоглазый не имел к ним никакого отношения.
Неделя на острове пролетела как один день. Рука зажила и беспокоила Федора только при неловком движении, да и то все реже и реже.
– Пора, – сказал Аким Петрович однажды за ужином, и Федор вспомнил другой ужин, когда его вот точно так же выпроваживали с острова. Нет, не так. Тогда он был чужаком, а сейчас стал своим, и его не выгоняли навсегда, он мог вернуться.
– Приезжал этот блаженный. – Евдокия упрямо отказывалась назвать Августа по имени. – Справлялся о твоем здоровье, порывался плыть на остров. Я сказала, что со здоровьем твоим ничего не станется, а на остров не пустила. Не хватало нам здесь всяких. – Она многозначительно поджала губы.
– Это ты про кутасовского архитектора? – полюбопытствовал Аким Петрович. – Занятная личность, надо полагать.
– Самодур и пьянчуга. – Евдокия посмотрела на него с осуждением. – Понатыкал своих башен по всему Чернокаменску. А какой с них толк?
– Они красивые, – попытался возразить Федор, уже заранее понимая тщетность этой затеи.
– И что с той красоты? Кашу из нее не сваришь и печку не протопишь. А вот свалиться с любой из них раз плюнуть. Особенно если напиваться до поросячьего визга. Еще и механизмов этих наделал бесовских.
– Нет в прогрессе ничего бесовского, – заступился Федор и за Августа, и за прогресс.
– Да вот только и пользы никакой нет. – Евдокия не собиралась отступать. – Я так понимаю, прогресс – это польза. Нет там пользы! Только железо зря перевели на глупые забавы.
– На какие забавы? – спросил Аким Петрович и посмотрел на Федора с сочувствием.
– На фигуры, – сказал Федор. – По проекту Августа построили часовую башню. Вверху, почти под самой крышей, куранты, а под ними площадка с движущимися фигурами. – Он подошел к камину, снял с полки часы. – Вот почти такими же. Рыцарь, прекрасная дама и дракон. Только, разумеется, масштабы иные.
– Точно такие же? – Аким Петрович казался заинтригованным.
Федор всмотрелся в кружащиеся под стеклянным колпаком крошечные фигурки. Они были похожи на творения Августа, но все же отличались множеством мелких деталей.
– Очень похожи. Август сказал, что рисовал эскизы по памяти, видел такие же часы когда-то в детстве. У него отменная память.
– Может, и видел. – Аким Петрович согласно кивнул и тут же спросил: – А что там с механизмом? Очень сложный?
– Я бы сказал, очень большой, а сложности, если разобраться, там особой нет.
– Ну, если разобраться, сложности ни в чем нет, – усмехнулся Аким Петрович. – Вот только разбираться не многие хотят. Не многим интересно разбираться-то.
– Мне интересно.
– Интересно ему! – тут же вскинулась Евдокия. – И куда, скажи на милость, твой интерес тебя привел? Блаженный сам едва не помер, и тебя за собой на тот свет чуть не утянул. Интересно тебе было, когда жилы твои рвались?
– Как такое случилось, Федор? – поинтересовался Аким Петрович. Всю неделю вопросов не задавал, не спрашивал, что с Федоровой рукой приключилось, а теперь вот спросил.
– А что по пьяной лавочке не случится? – снова вмешалась в разговор Евдокия, бросив на Федора предупреждающий взгляд. – Пьянчуга он и есть пьянчуга, хоть и талантливый. – Впервые она признала за Августом талант, и это было удивительно. – Напился до чертиков, сам же часы завел, сам же чуть с башни не свалился. Повезло еще, что Федя от часового боя проснулся да вовремя поспел.
При этих словах Федор глянул на Айви. Раньше она слушала разговор про башню с неусыпным вниманием, а сейчас вдруг отвернулась к окну, словно ей стало скучно. Не от того ли, что Айви знала, кто на самом деле разбудил Федора? Вот только откуда она это знала? От Желтоглазого? Сердце снова кольнула ревность, и Федору снова стало стыдно.
– И на остров все рвется и рвется, скаженный, – продолжала возмущаться Евдокия. – Как медом ему тут намазано! Интересно ему, понимаете ли, камни тут красивые!
– А и пригласи, – неожиданно предложил Аким Петрович. – Этот Август Берг, надо думать, человек занятный.
– Пригласить? На остров?! – Евдокия, кажется, не поверила своим ушам, а Айви радостно закивала. – Он же чужак!
– А чужаки порой лучше своих оказываются, тебе ли не знать, Евдокия.
– Он Кутасова прихвостень. – Евдокия не желала сдаваться, как не желала она пускать на остров Августа.
– Не прихвостень. – Аким Петрович мотнул головой. – Не ты ли говорила, что он сам по себе?
– Я говорила, что он себе на уме! Блаженный да к тому же еще и пьяница, зачем он нам здесь нужен?!
– Тебе, может, и не нужен, а вот нам с Айви может оказаться полезен. Ты, Федя, говорил, что он рисует недурственно?
Ничего такого Федор не говорил, но предположение о художественных талантах Берга можно было сделать уже из того, что он архитектор.
– Вот пусть даст Айви несколько уроков рисования.
– Уроков рисования?! – Евдокия даже не пыталась скрыть свое негодование. – Он самодур, каких поискать! С ним не может сладить даже Кутасов. С чего бы это ему давать уроки рисования какой-то деревенской девчонке?!
– Не простой деревенской девчонке, а моей внучке, – мягко поправил Аким Петрович. – С архитектором я как-нибудь договорюсь, ты об этом не переживай.
– Не понимаю я вас, Аким Петрович. – Евдокия еще не сдалась, но капитуляция ее была уже близка. – Зачем на острове чужие глаза?
– Ничего он не увидит, я об этом позабочусь. – Аким Петрович обернулся к Айви, сказал: – Что-то пить захотелось. Сходи-ка в погреб за кваском.
Айви обиженно фыркнула, давая понять, что разгадала дедов ход, но перечить не стала, прихватив кувшин, вышла из комнаты.
– Скучно ей здесь со мной, – сказал Аким Петрович, как только за внучкой закрылась дверь. – А скука к хорошему не приведет. Ей общаться нужно не только со мной и с тобой, Евдокия, а и с другими людьми.
– Вон с ним пусть общается, как раз ровесники. – Евдокия кивнула на Федора, и он не удержался от благодарной улыбки.
– Ровесники – это хорошо, – Аким Петрович задумчиво огладил бороду, – только я сейчас о другом. Я же вижу, как она на берегу днями просиживает, как смотрит. Если мир не придет к ней, она сама пойдет к миру. А какой там мир, ты и сама знаешь.
– Он блаженный! – Евдокия встала из-за стола, уперла в бока кулаки. – Он ее ничему хорошему не научит.
– А мы присмотрим, чтобы научил. Вот ты и присмотришь, если мне не доверяешь.
– Некогда мне за всякими присматривать. Вы глупость такую придумали, вы и присматривайте. Только, скажу я вам, ничего хорошего из этого не выйдет. Ненадежный Август Берг человек, странный. Мне Федора рядом с ним оставлять страшно, не то что Айви.
– А ты что скажешь? – Аким Петрович посмотрел на Федора. – Какой он человек?
– Увлекающийся, – сказал Федор, не задумываясь. – Ничего вокруг себя не видит, живет своими идеями.
– Это хорошо, что ничего не видит. Да мы ему лишнего и не покажем. А Айви будет интересно.
– Он грубиян, каких поискать! – прибегла к последнему аргументу Евдокия. – Что на уме, то и на языке. Чему он нашу девочку научит?
– А чему он научил Марию Кутасову? – спросил Аким Петрович, и Федор посмотрел на него с интересом. Старик не переставал его удивлять своей поразительной для отшельника информированностью. – Или Кутасов, по твоему разумению, такой болван, что дозволил единственной дочери общаться с недостойным человеком?
С кувшином в руках вернулась Айви, и спор за столом сам собой прекратился. Она обвела присутствующих внимательным взглядом, вопросительно посмотрела на Федора.
– Что вы там перемигиваетесь? – усмехнулся Аким Петрович. – Вопрос решен. – Он хлопнул широкими ладонями по столу. – Федор, от моего имени пригласи Берга на остров. Посмотрим, что он за человек такой, а уж там подумаем, что делать дальше. А ты, Евдокия, не злись. Все будет хорошо.
Евдокия ничего не ответила, только молча пожала плечами.