Филиппа я встретила в парке. Как мне показалось, он знал, что я гуляю, и вышел специально, чтобы поговорить со мной.
- Поздравляю, - сказал он. - Я только что видел картину. Разительные перемены, картину нельзя узнать.
Я покраснела от удовольствия. В отличие от графа, Филипп искренне радовался моему успеху.
- Мне приятно, что вы так считаете.
- А как можно считать иначе?! Это чудо. Я восхищен… не только картиной, но и вами.
- Вы очень любезны!
- Боюсь, когда вы приехали, я был недостаточно вежлив с вами.
От удивления я не знала, как поступить в такой ситуации.
- Вы не были невежливы, и ваше удивление вполне объяснимо.
- Видите ли, это касалось кузена. Естественно, я не мог принять решение без его ведома.
- Естественно. Вы очень добры, если продолжаете проявлять ко мне столько же участия.
Он нахмурился.
- Я чувствую некоторую ответственность за вас… - начал он. - Надеюсь, вы не пожалеете, что приехали.
- Конечно, не пожалею. Работа обещает быть очень интересной.
- Ах, да… да… работа.
Он заговорил о парке, в котором мы прогуливались, и настоял на том, чтобы я посмотрела скульптурные украшения Лебрена, выполненные им вскоре после фресок в Зеркальной галерее Версаля.
- К счастью, они не пострадали во время революции, - пояснил он, и я почувствовала его благоговение перед всем, что связано с замком. Право, его искренность и простодушие начинали нравиться мне.
Дни текли однообразно. Я рано приходила в галерею и работала все утро. После обеда обычно гуляла в парке и возвращалась до сумерек, которые в это время года наступали в пятом часу. Потом я готовила растворы или читала свои старые записи. Так проходило время до ужина. Ужинала я одна, но несколько раз мадемуазель Дюбуа приглашала меня к себе. Я не могла отказаться и была вынуждена в сотый раз слушать историю ее жизни: что она была дочерью адвоката и ее воспитывали не для работы, что ее отца подвел компаньон и тот умер от разрыва сердца, а она, оставшись без гроша, стала гувернанткой. Рассказанная с жалобными интонациями, эта история нагоняла на меня такую тоску, что я спешно прощалась, возвращалась к себе и усаживалась читать какую-нибудь книгу из библиотеки (Филипп сказал, что граф с радостью позволяет мне пользоваться в замке всем, что может оказаться мне полезным).
В те ноябрьские дни я была в стороне от жизни замка и лишь смутно догадывалась о ней, когда до моей комнаты доносились звуки музыки - иногда знакомой, иногда нет.
Однажды на прогулке я встретила Жан-Пьера. Он тоже был верхом. Доброжелательно поздоровался со мной и спросил, не собиралась ли я их навестить. Я сказала, что собиралась.
- Давайте сначала заедем на сен-вальенские виноградники, потом вместе вернемся.
Я никогда не ездила в сторону Сен-Вальена и поэтому сразу согласилась. К тому же я всегда была рада встрече с Жан-Пьером, меня привлекали его энергия и жизнерадостность. Дом Бастидов без него становился не таким приветливым.
Мы заговорили о приближающемся Рождестве.
- Вы проведете его с нами, мадемуазель?
- Это официальное приглашение?
- Знаете, я не люблю формальностей. Это просто искреннее пожелание, высказанное от имени всей семьи. Почтите нас своим присутствием!
Я сказала, что буду рада видеть семью Бастидов и что с их стороны очень мило пригласить меня.
- Мы действуем из корыстных убеждений, мадемуазель.
Он быстро наклонился ко мне и тронул за руку. Я не придала значения его порывистости, приняв ее за свойственную французам галантность.
- Не стану рассказывать вам о том, как мы обычно встречаем Рождество, - засмеялся он. - Пусть это будет для вас сюрпризом.
Когда мы приехали на сен-вальенские виноградники, меня представили господину Дюрану, управляющему. Его жена принесла вино и печенье. Печенье показалось мне очень вкусным, а Жан-Пьер и господин Дюран принялись обсуждать качество вина. Предоставив меня жене, господин Дюран завел с Жан-Пьером разговор о делах.
Госпожа Дюран многое обо мне знала. Очевидно, замок был главной темой местных сплетен. Что я думаю о замке, о графе? Я отвечала осторожно, и она, решив, что из меня не вытянешь ничего нового, заговорила о своих заботах, о том, как она беспокоится о господине Дюране, потому что он слишком стар для такой изнурительной работы.
- Все заботы, да заботы! После бедствия, которое случилось десять лет назад, в Сен-Вальене не было ничего хорошего, но господин Жан-Пьер - кудесник, и вино Гайара возрождается. Думаю, Его Светлость скоро позволит моему мужу уйти на покой.
- Он должен ждать разрешения Его Светлости?
- Конечно. Его Светлость подарит ему домик. Как я мечтаю хоть немного отдохнуть! Заведу несколько кур и корову… или, может быть, две. И для мужа так будет лучше. Старику это не по силам. Он уже не молод, чтобы управляться с таким хозяйством. Одному Богу известно, побьет ли морозом виноградники? А в дождливое лето всегда много вредителей. Хотя самое худшее - весенние заморозки. Погожий день и вдруг - мороз! Подкрадется, как ночной вор, не оставит нам ни одной виноградины. А если мало солнца, виноград будет кислым. Такая жизнь - для молодых… для таких, как господин Жан-Пьер.
- Надеюсь, вы скоро отдохнете.
- Все в руках Господа нашего, мадемуазель.
- Или Его Светлости, - заметила я.
Она развела руками, словно говоря, что это одно и то же.
Через некоторое время Жан-Пьер вернулся, и мы уехали из Сен-Вальена. По дороге заговорили о Дюранах, и он сказал, что бедному старику уже давно пора на покой.
- Он и вправду должен ждать решения графа?
- Да, - ответил Жан-Пьер. - Здесь все зависит от Его Светлости.
- Вас это возмущает?
- Считается, что время деспотов кончилось.
- Вы можете уехать, он не сможет вам помешать.
- Оставить дом?
- Если вы так ненавидите графа…
- Я произвожу такое впечатление?
- Когда вы говорите о нем, ваш голос становится жестким, и в глазах появляется что-то…
- Это все равно. Я гордый человек. Может быть, слишком гордый. Но эта земля - мой дом, так же, как и его. Моя семья жила здесь веками. Его тоже. Единственная разница в том, что они жили в замке, а мы выросли при замке, но это и наш дом тоже.
- Понимаю.
- Если я не люблю графа, то это, скорее, по традиции. Что для него значит эта земля? Он здесь едва появляется. Предпочитает свой парижский особняк. А нас он не замечает. Мы не достойны его светлейшего внимания. Но он никогда не выживет меня из моего собственного дома. Я работаю на него, потому что это мой долг, но стараюсь не видеть его и не думать о нем. Вы будете чувствовать то же самое, если уже не чувствуете.
Вдруг он запел. У него был приятный тенор, голос дрожал от волнения. Песня была старая - из тех, что французские крестьяне некогда сочиняли о своих господах.
Замолчав, он выжидательно посмотрел на меня.
- Мне нравится, - сказала я.
- Я рад, мне тоже.
Он посмотрел на меня так пристально, что я не выдержала и пришпорила лошадь. Боном пустился галопом. Жан-Пьер поскакал за мной, и вскоре мы вернулись в Гайар.
Когда мы проезжали по виноградникам, я увидела графа. Он ехал со стороны дома Бастидов. Заметив нас, он поприветствовал меня кивком головы.
- Вы хотели меня видеть, Ваша Светлость? - спросил Жан-Пьер.
- В следующий раз, - ответил граф и ускакал.
- Вы должны были быть на месте? - спросила я.
- Нет. Он знал, что я в Сен-Вальене. Я ездил по его поручению.
Я не знала, что и подумать, но когда мы проезжали мимо хозяйственного двора, из конторы вышла Габриелла. Ее щеки горели румянцем, и она выглядела очень хорошенькой.
- Габриелла! - позвал Жан-Пьер. - У нас мадемуазель Лосон.
Она улыбнулась, но, как мне показалось, с каким-то отсутствующим видом.
- Заезжал граф, я видел, - уже другим тоном сказал Жан-Пьер. - Что ему надо?
- Он проверил несколько цифр… и все. Он зайдет в другой раз, чтобы поговорить с тобой.
Жан-Пьер нахмурился.
Госпожа Бастид приняла меня, как всегда, радушно, но, за время пребывания у них, я не могла не заметить, как рассеянна Габриелла и как подавлен Жан-Пьер.
На следующее утро в галерею заглянул граф.
- Как продвигается работа? - спросил он.
- Полагаю, удовлетворительно.
Усмехнувшись, он посмотрел на картину, над которой я работала. Указав на хрупкий обесцвеченный верхний слой, я сказала, что картина покоробилась из-за лака.
- Наверное, вы правы, сказал он равнодушно. - Я очень рад, что вы не все время проводите за работой.
Я подумала, что он намекает на мою вчерашнюю верховую прогулку, и запальчиво возразила:
- Отец всегда говорил, что работать после обеда неблагоразумно. Реставрация требует полной сосредоточенности, а проработав все утро, теряешь живость восприятия.
- Вчера вы выглядели на удивление живо.
- Живо? - переспросила я в замешательстве.
- По крайней мере, по вашему виду нельзя было сказать, что вы скучаете. Видимо, за пределами замка достопримечательностей не меньше, чем внутри.
- Вы имеете в виду верховую езду? Но вы сказали, что я могу пользоваться конюшней по возможности.
- Счастлив, что вы изыскали такую возможность. И друзей, с которыми можно разделить удовольствие.
Я застыла. Конечно, ему была не по душе моя дружба с Жан-Пьером.
- Очень любезно с вашей стороны интересоваться тем, как я провожу свободное время.
- Знаете, я стал очень интересоваться… картинами.
Мы как раз обходили галерею, разглядывая полотна, но я подозревала, что он это делает без особого внимания, и поэтому решила, что его замечание относится к моим прогулкам: он противится им не из-за Жан-Пьера, а из-за того, что я могла бы больше времени посвятить работе. Эта мысль привела меня в бешенство.
Я выпалила:
- Если вы не удовлетворены скоростью, с которой продвигается работа…
Он резко обернулся, будто радуясь возможности посмеяться надо мной.
- Что вас навело на эту мысль, мадемуазель Лосон?
- Я подумала… что…
Он слегка склонил голову набок. Ему удавалось открывать такие черты моего характера, о которых я сама не подозревала. Он будто говорил: "Смотри, как ты быстро обижаешься! Почему? Потому что чувствуешь себя уязвимой!.. Очень уязвимой!"
- Так вы довольны моей работой? - запинаясь, спросила я.
- Очень, мадемуазель Лосон.
Он продолжал бродить по галерее, а я вернулась к картине и даже не оглянулась, когда он вышел, тихо закрыв за собой дверь. В оставшееся время я уже не могла спокойно работать.
Женевьева догнала меня по пути к конюшне.
- Мадемуазель, поедете со мной в Карефур?
- В Карефур?
- Там живет мой дедушка. Если вы не захотите, мне придется взять одного из наших грумов. Я собираюсь навестить старика. Уверена, он с удовольствием познакомится с вами.
Я уже склонялась к тому, чтобы отказаться от такого невежливого приглашения, но упоминание о деде заставило меня переменить решение. Меня интересовала судьба маленькой Франсуазы, чьи записные книжки мне показывала Нуну. Возможность познакомиться с отцом малышки, увидеть дом, где безмятежно прошло ее детство, была непреодолимым соблазном.
Женевьева держалась в седле легко и непринужденно. Объясняя дорогу, она показывала то на дерево, то на пригорок. Один раз мы даже остановились, чтобы взглянуть на замок.
Вид открывался величественный. Расстояние лишь подчеркивало гармонию древних зубчатых стен, массивных подпор, круглых башен и их остроконечных крыш. Замок стоял прямо среди виноградников. Я видела лишь шпиль церкви и купол мерии, возвышавшиеся над городскими крышами.
- Вам нравится? - спросила Женевьева.
- Красиво.
- Все это принадлежит папе, но никогда не будет моим. Родилась бы я мальчиком! Папа был бы доволен.
- Если ты будешь слушаться и хорошо себя вести, он и так будет доволен, - назидательным тоном сказала я.
Женевьева бросила на меня презрительный взгляд, и я почувствовала, что заслужила его.
- Мадемуазель, вы и впрямь говорите, как гувернантка. Они никогда не говорят то, что думают. Учат, как надо поступить… но сами все делают по-своему. - Она посмотрела на меня сбоку, смеясь. - Нет, я не о Черепке. Она не способна на самостоятельные поступки. Но вот другие люди…
Я вдруг вспомнила о гувернантке, которую она закрыла в каменном мешке, и не стала продолжать разговор.
Женевьева пришпорила лошадь и вырвалась вперед. Она была прелестна со своими развевающимися из-под шляпы волосами. Я догнала ее и поехала рядом.
- Если бы у папы родился сын, кузен Филипп оказался бы не у дел. Вот было бы хорошо!
- Кажется, он к тебе неплохо относится.
Она искоса взглянула на меня.
- Одно время меня прочили ему в невесты.
- Ах, вот оно что… понимаю. Теперь уже нет?
Она тряхнула волосами.
- Мне все равно. Не думаете же вы, что я хочу выйти замуж за Филиппа?
- Он значительно старше тебя.
- На четырнадцать лет… В два раза.
- Но когда ты повзрослеешь, разница будет не так заметна.
- Все равно папа высказался против. Как вы думаете, мадемуазель, почему? Скажите, вы ведь многое знаете!
- Поверь, я ничего не знаю о намерениях твоего отца. Я вообще ничего не знаю о твоем отце… - бросила я в сердцах и сама удивилась резкости своей интонации.
- Значит, вы ничего не знаете?! Тогда я вам кое-что расскажу. Филипп очень разозлился, когда узнал, что папа не позволит ему на мне жениться.
Она вскинула голову и самодовольно улыбнулась. Я не удержалась от колкости:
- Возможно, Филипп плохо тебя знает.
Это ее рассмешило.
- По правде говоря, дело не во мне, - призналась она, - а в том, что я папина дочь. Но когда маму… Когда мама умерла, папа передумал. Он тогда многое решил заново. Я думаю, он хотел задеть Филиппа.
- Зачем ему задевать Филиппа?
- О… просто потому, что это доставляет ему удовольствие. Папа не любит людей.
- Уверена, это неправда. Нельзя не любить… всех подряд… без причины.
- Папа необычный человек. - Она говорила чуть ли не с гордостью, а голос дрожал - то ли от ненависти, то ли от восторга.
- Каждый человек чем-нибудь не похож на остальных людей, - заметила я.
Она тоненько засмеялась. Я заметила, она всегда так смеялась, когда говорила об отце.
- Он не любит меня, - продолжала она. - Понимаете, я похожа на маму. Нуну говорит, что я с каждым днем становлюсь все больше похожей на нее. Я напоминаю ему о ней.
- Ты слушаешь слишком много сплетен.
- Вы их совсем не слушаете?
- Пересуды - не самое лучшее времяпровождение.
Это ее тоже рассмешило.
- Сами-то вы не всегда проводите время наилучшим образом.
Я покраснела, а она погрозила мне пальцем.
- На самом деле вы очень даже любите сплетни, мисс. Ну и что? Вы мне за это нравитесь. Будь вы такой чистенькой и прилизанной, какую из себя изображаете, я бы вас на дух не переносила.
Я переменила тему.
- Почему ты говоришь с отцом так, будто побаиваешься его?
- Но его все боятся.
- Я не боюсь.
- Правда, мисс?
- Почему я должна его бояться? Если ему не понравится моя работа, он скажет об этом. Я уеду и больше никогда его не увижу.
- Да, вам легче. Мама боялась его… ужасно боялась.
- Она тебе сама говорила?
- Нет, но я понимала. А потом, вы же знаете, что с ней произошло.
- Не поторопиться ли нам? Если мы будем попусту терять время, то вернемся в сумерках.
Она тоскливо посмотрела на меня и проговорила:
- А как вы думаете, когда люди умирают… не просто умирают, а когда их… Как вы думаете, они выходят из могил? Может быть, они возвращаются в мир и ищут…
Я резко оборвала ее:
- О Господи, Женевьева, какой вздор у тебя на уме!
- Мисс… - Она понизила голос, но ее слова прозвучали, как крик о помощи. - Ночью я просыпаюсь от испуга и слышу в замке какие-то звуки.
- Женевьева, я тоже иногда просыпаюсь от какого-нибудь испуга. Обычно, когда приснится что-нибудь плохое.
- Шаги на лестнице… стук… Я ведь слышу их! Слышу! Лежу, дрожа от страха… и ожидая увидеть…
- Маму?
Девочка явно просила меня о помощи. Я вздохнула. Бессмысленно убеждать ее в том, что она говорит ерунду, что привидений не бывает. Ей это не поможет: она подумает, что это обычные взрослые разговоры, которыми те утешают капризных детей.
Я сказала:
- Послушай, Женевьева, давай на минутку допустим, что привидения бывают и твоя мама в самом деле приходит в замок.
Она кивнула, ее глаза загорелись любопытством.
- Мама тебя любила?
Женевьева крепко сжала поводья.
- Да, любила… Никто не любил меня так, как она.
- Значит, она ни за что не обидела бы тебя, верно? Почему же ты думаешь, что после своей смерти она стала относиться к тебе по-другому?
Она остановилась и перевела дух. Я была довольна собой, потому что придумала, как ее утешить, когда она в этом так нуждалась.
- Когда ты была маленькой, она о тебе заботилась. Когда ты делала неверный шаг и могла упасть, она подбегала к тебе и подхватывала на руки, верно? - Женевьева кивнула. - Неужели ее отношение к тебе изменилось только потому, что она умерла? Мне кажется, что ты слышишь, как скрипят старые половицы, хлопают двери, дребезжат стекла… что-нибудь в этом роде. Может быть, у вас есть мыши… Но все же представим, что привидения существуют. Ты не считаешь, что мама пришла бы, чтобы защитить тебя?
- Да! - воскликнула она. Ее глаза сияли. - Да, конечно. Она любила меня.
- Вспомни об этом, когда проснешься ночью от испуга.
- Обязательно, - сказала она.
Я была довольна, но чувствовала, что продолжение разговора может испортить произведенное впечатление, поэтому пришпорила коня.
До Карефура мы доехали в молчании. Это был старый дом, стоявший в стороне от перекрестка. Вокруг высился каменный забор, но кованые железные ворота с причудливым орнаментом оказались открытыми. Мы прошли под широкой аркой и очутились во дворе. Меня оглушила тишина. Нет, не таким я представляла себе дом смышленой девчушки, описывавшей в маленьких книжечках каждый день своей жизни.
Женевьева взглянула на меня, пытаясь понять мое первое впечатление, но я, надеюсь, не выдала своих эмоций.
Мы оставили лошадей в конюшне, и Женевьева подвела меня к двери. Она взмахнула тяжелым дверным молотком, и я услышала, как по нижнему этажу дома прокатилось эхо ее удара. Последовала тишина, потом послышалось шарканье ног, дверь открылась. Перед нами стоял слуга.
- Добрый день, Морис, - сказала Женевьева. - Сегодня со мной приехала мадемуазель Лосон.
Обменявшись любезностями, мы вошли в прихожую с мозаичным полом.
- Как дедушка, Морис? - спросила Женевьева.
- Все так же, мадемуазель. Сейчас посмотрю, не занят ли он.
Морис отсутствовал несколько мгновений, затем снова появился в прихожей и сказал, что хозяин готов принять нас.