- Как бы выразиться, чтобы вас не обидеть… Я бы хотел… испытать вас. Нет, мадемуазель, не обвиняйте меня в предвзятом отношении к вашему полу. Я готов верить, что на свете существуют выдающиеся женщины. То, что вы сказали о вашем понимании живописи и любви к картинам, произвело на меня глубокое впечатление. Заключение об ущербе, нанесенном картинам, и смета реставрационных работ тоже заинтересовали меня. Они написаны умно и ясно.
Я боялась, что мои глаза загорятся надеждой и выдадут волнение. Если он поймет, как мне важно получить это место, травля будет продолжена.
Видимо, мне не удалось скрыть свои чувства. Он сказал:
- Я хотел предложить… но если вы решили, что вам лучше уехать сегодня или завтра…
- Я проделала долгий путь и, естественно, предпочла бы остаться на работу - при условии, что смогу работать в нормальной обстановке. Что вы хотели предложить?
- Отреставрируйте одну из картин. Если результаты будут удовлетворительными, я доверю вам остальные.
Я не сомневалась в своих силах, а потому моему ликованию не было предела. Итак, не будет ни позорного возвращения в Лондон, ни тети Джейн! Я была на седьмом небе от счастья. Разумеется, я выдержу испытание, а значит, надолго останусь в замке. Я буду изучать его сокровища, дружить с Бастидами и смогу удовлетворить любопытство, вызванное его обитателями.
Да, я любопытна. Об этом мне сказал отец, и с тех пор я не перестаю сожалеть о своем пороке, но ничего не могу с ним поделать. Как не интересоваться тем, что скрыто за маской, которой люди обращены к миру. Срывать эти маски - все равно что снимать налет плесени со старого полотна. В этом отношении граф был настоящей живой картиной.
- Похоже мое предложение вас заинтересовало.
Я снова выдала свои чувства. А ведь гордилась тем, что никогда этого не делаю! Хотя, может быть, все дело в его проницательности.
- Это было бы справедливо, - сказала я.
- Значит, принято? - Он протянул мне руку. - По рукам! Кажется, это древний английский обычай. Вы были очень любезны, разговаривая со мной по-французски. Давайте скрепим договор по-английски.
Когда его темные глаза встретились с моими, мне стало неуютно. Я почувствовала себя наивной, несмышленой девчонкой. Уверена, именно этого он и добивался. Я поспешно отдернула руку, попытавшись скрыть смущение.
- Какую картину вы дадите для… экзамена? - спросила я.
- Не знаю, может быть ту, которую вы разглядывали, когда я вошел?
- Прекрасно. Она больше других нуждается в реставрации.
Мы подошли к портрету.
- С картиной дурно обращались, - сказала я, почувствовав твердую почву под ногами. - Картина нестарая, ей не больше ста пятидесяти лет, но тем не менее…
- Это одна моя прародительница.
- Жаль, что с ней так обошлись.
- Очень жаль. Но во Франции были времена, когда таких, как она, подвергали куда более суровому обращению.
- Можно подумать, что картину держали под открытым небом. Потускнело даже платье, хотя ализарин - очень стойкая краска. При таком освещении трудно различить, какого цвета ожерелье у этой дамы. Видите, как потемнели камни? Впрочем, браслет и серьги тоже.
- Я скажу вам, какого они цвета. Зеленого. Это изумруды.
- После реставрации картина обретет свои первозданные краски. Яркое платье - такое, каким его наверняка задумал художник - и сверкающие изумруды.
- Интересно посмотреть, как вы воплотите свой замысел.
- Я начну без промедления.
- У вас есть все, что нужно?
- Для начала - да. Инструменты в комнате, я возьму их и сразу же примусь за работу.
- Хотите сказать, я вас задерживаю?
Я не отрицала. Он посторонился, и я с торжествующим видом вышла из галереи: чувствовала, что первая встреча с графом мне удалась.
Какое счастливое утро я провела за работой! Меня никто не отвлекал. Вернувшись с инструментами, я застала в галерее двоих слуг. Они как раз сняли картину со стены. Спросили, не нужно ли мне чего-нибудь. Я сказала, что в случае необходимости позвоню. Они посмотрели на меня с некоторым уважением и поспешили удалиться - с вестью о том, что граф позволил мне остаться.
Я надела поверх платья коричневый льняной халат. Смешно, но в нем я чувствовала себя настоящим специалистом.
Устроившись поудобнее, я стала изучать состояние картины. Во-первых, прежде чем снимать лак, надо было определить, насколько прочно краска держится на грунте. Во-вторых, создавалось впечатление, что цвета картины изменились не только от налета пыли, и в-третьих, по опыту я знала, что перед обработкой лака фолью полезно вымыть картину с мылом. Я долго размышляла в этом направлении и наконец решилась.
Когда в дверь постучала горничная, я удивилась. Оказывается, уже пришло время обедать. Я поела в своей комнате и, поскольку никогда не работала после обеда, выскользнула из замка и пошла к дому Бастидов. Мне показалось, что элементарная вежливость обязывает меня рассказать им о том, что произошло. Ведь они проявили ко мне столько интереса!
Старая дама сидела в кресле-качалке. При моем появлении она очень обрадовалась и посетовала на то, что дети на уроке у господина кюре, а Арман, Жан-Пьер и Габриелла работают. Они с удовольствием повидали бы меня, сказала она.
Я села рядом с ней.
- Я видела графа.
- Да, я слышала, что он вернулся.
- Мне надо отреставрировать одну картину. В случае успеха мне доверят остальные. Я уже начала работу, это портрет его прабабки. Дама в красном платье и в ожерелье, сейчас оно цвета грязи. Граф сказал, что оно изумрудное.
- Изумрудное, - повторила она. - Может быть, это изумруды замка Гайар?
- Фамильные драгоценности?
- Были… когда-то.
- А теперь?
- Утеряны. Кажется, во время революции.
- Тогда семья лишилась и замка?
- Не совсем. Мы далеко от Парижа, и здесь волнений было меньше, но замок разграбили.
- Однако он неплохо сохранился.
- Да. У нас есть одно предание. Когда туда ворвались революционеры… Вы видели часовню? Она в самой старой части замка. Вы, наверное, заметили, что над входной дверью проломлена кирпичная кладка. Некогда там стояла статуя святой Женевьевы. Так вот, революционеры хотели осквернить часовню. К счастью для Гайара, сначала они попытались сбросить святую Женевьеву, а к тому времени многие из них уже побывали в винных погребах замка. Статуя оказалась тяжелее, чем они думали. Она рухнула прямо на них. Это было воспринято как знамение. Потом говорили, что святая Женевьева спасла Гайар.
- Женевьеву назвали в честь нее?
- У них в роду всех девочек называли Женевьевами. Графа тогда отправили на гильотину, но нашлись люди, которые позаботились о его сыне, еще ребенке. Со временем он вернулся в замок. Мы, Бастиды, любим об этом рассказывать. Мы были за народ - за свободу, равенство и братство, против аристократов, - но взяли маленького графа к себе, вот в этот дом и ухаживали за малышом, пока все не кончилось.
- Выходит, корни ваших семей тесно переплетены.
- Очень тесно.
- А нынешний граф… вы дружите?
- Де ла Тали никогда не были друзьями Бастидов, - сказала она гордо. - Только патронами. Они не переменились… и мы тоже.
Она сменила тему разговора. Вскоре я попрощалась и вернулась в замок. Мне не терпелось продолжить работу.
Днем в галерею пришла горничная. Она сказала, что Его Светлость будет рад, если сегодня вечером я разделю с ним трапезу. Ужинают они в восемь, общество соберется небольшое, так что спуститься надо в одну из малых столовых. Горничная сообщила, что зайдет за мной без пяти восемь.
Это предложение меня сбило с толку, и я больше не могла работать. Горничная обращалась ко мне очень почтительно, что можно было растолковать следующим образом: мне не просто позволили реставрировать картины Его Светлости, а удостоили гораздо большей чести - ужинать в его обществе.
Итак, что наденем? У меня было три подобающих случаю платья, но ни одного нового. Одно - коричневого шелка с кружевами кофейного цвета, второе - очень строгое, из черного бархата с белым гофрированным воротником под горлышко, а третье - серое, хлопчатобумажное с шелковой бледно-лиловой нашивкой. Не раздумывая, я остановилась на черном бархате.
Не люблю работать при искусственном освещении. Когда начало смеркаться, я пошла к себе. Вынула платье и стала его рассматривать. Бархат, по счастью, не вытерся, но покрой не из модных. Я приложила платье к себе и взглянула в зеркало. На щеках легкий румянец, глаза из-за черного бархата кажутся совсем темными, а из пучка выбилась прядь волос. Недовольная, отложила платье и стала поправлять прическу. Вдруг в дверь постучали.
Вошла мадемуазель Дюбуа. Кинув на меня недоверчивый взгляд, она произнесла с запинкой:
- Мадемуазель Лосон, это правда, что вас пригласили ужинать с семьей?
- Да. А вас это удивляет?
- Меня никогда не приглашали.
Ничего странного, подумала я.
- Наверное, они хотят поговорить о картинах. За столом как-то проще.
- "Они" - это граф и его кузен?
- Да, полагаю.
- Мне кажется, вас следует предупредить. У графа дурная репутация в том, что касается женщин.
Я внимательно посмотрела на нее.
- Едва ли он смотрит на меня как на женщину, - резко бросила я. - Я здесь, чтобы реставрировать его картины.
- Он довольно черствый мужчина, и все же, многие считают его неотразимым.
- Дорогая мадемуазель Дюбуа, я еще ни разу в жизни не встречала неотразимых мужчин. А начинать в моем возрасте уже поздновато.
- Вы еще не старая!
Не старая! Уж не думает ли она, что мне тридцать?
Она заметила мою досаду и заискивающе пролепетала:
- Ах, здесь очень жалеют его несчастную супругу… Разве не страшно ей было жить под одной крышей с таким человеком?
- Но нам-то с вами, полагаю, можно ничего не опасаться, - сказала я.
Она приблизилась ко мне.
- Когда он в замке, я по ночам запираю дверь. Советую вам последовать моему примеру. Сегодня вечером нельзя терять бдительности. Вдруг захочет поразвлечься с кем-нибудь, а? Кто знает?
- Хорошо, я буду осторожной, - сказала я, чтобы отделаться от нее.
После ее ухода я задумалась. Похоже, в ночной тиши бедняжку посещают эротические грезы-мечты о страстном графе, пытающемся ее соблазнить. Я была уверена, что ей это угрожает не больше, чем мне.
Я умылась, надела бархатное платье, собрала высоко на затылке волосы, заколола их множеством шпилек, чтобы не выбился ни один локон, одела мамину брошь - простенькую, но симпатичную: несколько бирюзовых камушков на жемчужном поле - и была готова на целых десять минут раньше, чем в дверь постучалась горничная, присланная отвести меня в столовую.
Мы перешли в самую позднюю пристройку замка - флигель, рудимент семнадцатого века - и оказались в большой зале со сводчатым потолком. Парадная столовая, догадалась я. Здесь принимали гостей. Было бы нелепо вчетвером сидеть за таким огромным столом, поэтому я не удивилась, когда меня провели дальше, в смежную с обеденным залом малую комнату - малую, по меркам Гайара. Там было очень уютно, на окнах висели темно-синие, как полночное небо, бархатные шторы. Я подумала, что окна здесь, скорее всего, решетчатые, непохожие на узкие щели амбразур во внешних стенах замка. На мраморном камине, по краям, стояли два канделябра с зажженными свечами. Такой же канделябр горел в центре накрытого к ужину стола.
Филипп и Женевьева были уже там, оба притихшие. Женевьева в сером шелковом платье с кружевным воротником и с завязанными розовым бантом волосами выглядела на удивление скромно и была совсем не похожа на девочку, с которой мы уже встречались. Филипп в вечернем костюме был даже элегантнее, чем при нашем знакомстве. Казалось, он искренне обрадовался моему появлению. Любезно улыбнувшись, он сказал:
- Добрый вечер, мадемуазель Лосон.
Я поздоровалась в том же тоне. Мы как будто заключили тайный дружеский сговор.
Женевьева неловко сделала реверанс.
- Полагаю, сегодня у вас было много работы в галерее, - сказал Филипп.
Я ответила утвердительно и сказала, что занималась приготовлениями - ведь прежде, чем приступить к реставрационным тонкостям, нужно многое проверить.
- Наверное, это очень интересно, - заметил он. - Уверен, вы добьетесь успеха.
Он говорил открыто, от всей души, но все-таки не переставал прислушиваться - не идет ли граф?
Граф пришел ровно в восемь, и мы сели за стол: он во главе, я от него по правую руку, Женевьева - по левую, Филипп - напротив. Принесли суп, и граф спросил о моих успехах.
Я повторила ему все, что уже рассказала Филиппу о начальном этапе работы, но он проявил больше интереса к деталям - то ли потому что это были его собственные картины, то ли из вежливости, не знаю. Тогда я поведала, что сначала собираюсь вымыть картину с мылом, чтобы снять верхний слой грязи. Он лукаво посмотрел на меня.
- Я кое-что слышал об этом рецепте. Вода должна отстояться в специальном горшке, а мыло варят в новолуние.
- Подобными суевериями никто уже не руководствуется, - возразила я.
- А вы не суеверны, мадемуазель?
- Как и большинство моих современников.
- Большинство как раз суеверны. Но вы для таких сказок слишком практичны, и это хорошо, раз уж вам придется жить здесь. У нас случалось, что люди… - он посмотрел на Женевьеву, сжавшуюся под его взглядом, - гувернантки отказывались оставаться в замке. Одни говорили, что здесь живут привидения, другие уходили молча, без объяснений. Что их не устраивало? Полагаю, одно из двух - либо мой замок, либо моя дочь.
Когда он смотрел на Женевьеву, в его глазах появлялась какая-то брезгливость. Я возмутилась. Этому человеку необходимо кого-нибудь мучить: в галерее он истязал меня, теперь очередь дошла до Женевьевы. Но я - другое дело, я могла защитить себя, и на мне действительно лежала кое-какая вина. А ребенок… это слишком… и во всем чувствуется какая-то нервозность, повисшая в воздухе напряженность. Что такого он сказал? Ничего особенного. Язвительность заключалась в манере держаться. Впрочем, в этом не было ничего странного. Не зря же его боялась Женевьева. И Филипп. И все в доме.
- На свете не так много мест, располагающих к суевериям, - сказала я, чувствуя, что должна поддержать Женевьеву. - Мы с отцом довольно часто гостили в старых замках, но ни в одном я не встречала привидений.
- Возможно, английские привидения сдержаннее. Они не являются, когда их не ждут, - а потому приходят только к тем, кто в них верит.
Я вспыхнула.
- Думаю, правилам хорошего тона они учились при жизни, а французский этикет всегда был строже английского.
- Вы правы, мадемуазель Лосон. Навязаться в гости, прийти без приглашения - это куда больше похоже на англичан. В таком случае, вы здесь будете в безопасности - если не станете заводить необычных знакомств.
Филипп слушал внимательно. Женевьева - с опаской. Думаю, она боялась за меня, ведь я осмелилась пререкаться с ее отцом.
После супа подали рыбу, и граф поднял бокал:
- Думаю, вино вам понравится. Оно с наших собственных виноградников. А вы разбираетесь в винах так же хорошо, как и в картинах?
- Я мало знаю об этом предмете.
- У нас вы наверстаете упущенное. В здешних краях это самая главная тема разговора. Надеюсь, она не покажется вам скучной.
- Уверена, мне будет интересно. Учиться всегда приятно.
Он чуть заметно улыбнулся, и я поняла его мысль: гувернантка! Определенно, для этой профессии у меня есть все задатки. Поколебавшись, в разговор вступил Филипп:
- Мадемуазель Лосон, над какой картиной вы сейчас работаете?
- Над портретом. Это прошлое столетие, надо думать, середина века, около тысяча семьсот сорокового года.
- Видишь, кузен, мадемуазель Лосон - специалист, - сказал граф. - Она любит картины и выбранила меня за нерадивость, как отца, забывшего о своем долге.
Женевьева в замешательстве уставилась в тарелку. Граф повернулся к ней и сказал:
- Воспользуйся присутствием мадемуазель Лосон. Посмотри с каким энтузиазмом она работает, и поучись у нее.
- Хорошо, папа, - сказала Женевьева.
- А если будешь говорить с ней по-английски, - продолжал он, - то, может быть, выучишь этот язык. Попроси мадемуазель Лосон в свободное время рассказать тебе об Англии и англичанах. Попробуй перенять у них этикет - это не трудно, ведь он не такой строгий, как у нас. Возможно, тогда ты почувствуешь себя свободнее и… увереннее.
- Мы уже говорили по-английски, - вмешалась я. - У Женевьевы хороший словарный запас. Произношение - это проблема для любого человека, пока он не пообщается с носителями языка. Со временем она исчезает.
Опять говорю как гувернантка! Очевидно, граф подумал о том же, но я сделала все возможное, чтобы защитить от него Женевьеву. Неприязнь к этому человеку росла во мне с каждой минутой.
- Женевьева, тебе предоставляется прекрасная возможность. Вы ездите верхом, мадемуазель Лосон?
- Да. Очень люблю лошадей.
- Тут есть конюшня. Вам подберут подходящего скакуна. Женевьева тоже ездит верхом… немного. Вы могли бы кататься вместе, а то наша гувернантка слишком робеет при виде лошадей. Женевьева, покажи мадемуазель Лосон окрестности.
- Хорошо, папа.
- Боюсь, у нас в округе не очень много живописных мест. Ничего не поделаешь, винодельческий край. Но если вы отъедете подальше, то наверняка найдете что-нибудь интересное.
- Очень любезно с вашей стороны. Думаю, мне понравится.
Он пожал плечами. Филипп, видимо, почувствовал, что ему пора поддержать беседу, и разговор снова вернулся к картинам. Я стала рассказывать о портрете, над которым работала утром. Привела в пример пару деталей - умышленно употребив технические термины, я надеялась смутить графа. Он слушал с серьезным видом, но в уголках его рта застыла чуть заметная улыбка. Меня беспокоила мысль о том, что он догадывается, о чем я думаю. В таком случае, он должен был чувствовать, что внушает мне неприязнь, но это, похоже, лишь увеличивало его интерес ко мне.
- Картина, конечно, не шедевр, - рассуждала я, - но художник обладал чувством цвета. Это очевидно. Цвет платья будет потрясающим, а изумруды после реставрации приобретут великолепный колорит.
- Изумруды? - переспросил Филипп.
Граф внимательно взглянул на него и пояснил:
- Да, на этой картине они представлены во всем своем великолепии. Заманчиво посмотреть на них… хотя бы на полотне.
- Для нас это единственная возможность их увидеть, - пробормотал Филипп.
- Как знать! - воскликнул граф и повернулся ко мне. - Филипп очень интересуется нашими изумрудами.
- А кто ими не интересуется? - неожиданно осмелел Филипп.
- Важно другое - не кто, а почему. У нас их все равно нет.
Женевьева произнесла тоненьким, дрожащим от волнения голосом:
- Но где-то они должны быть. Нуну говорит - в замке. Вот если бы мы их нашли… О, это было бы так чудесно!
- Еще бы! - с сарказмом заметил граф. - Я уже не говорю о том, что эта находка значительно бы увеличила семейное состояние.
- Да, да! - воскликнул Филипп. Его глаза заблестели.
- Вы думаете, они в замке? - спросила я.
Филипп с жаром произнес: