- Да если бы ты не родилась богатой, то понимала бы, что я трачу все до последнего сантима: так было и будет всегда… Таков уж мой образ жизни. Самый ничтожный буржуа понял бы это давным-давно. Экономить! Это удел жалких людишек с их осторожными женами и кучей невзрачных детей, помоги им Бог. Ба! Да я лучше спущу все в карты, чем положу деньги в банк. Тебе не на что жаловаться, признайся! Когда у меня были деньги, я их тратил и не плакался тебе, когда все проиграл, не так ли, скажи?
- Ты все проиграл?
- Да, как раз перед тем, как заболеть. Шла плохая карта. - Ален пожал плечами. - На Рождество нам бы хватило денег, а потом я надеялся, что удача вернется ко мне… или я дождался бы дня выплаты жалованья. Меня никогда не тревожат деньги. Не желаю портить себе жизнь, и я прав, вот увидишь. Скоро я вернусь в "Ривьеру", эта отвратительная пневмония почти прошла.
- Но, Ален, доктор Жам сказал, что ты сможешь вернуться домой, может быть, только через несколько недель. Однако и после этого пройдут месяцы… месяцы до окончательного выздоровления, когда ты сможешь приступить к работе!
- Он просто напыщенный старый дурак. - Отвернувшись от Евы, Ален стал смотреть в окно на снегопад, столь редкий в Париже.
- Напыщенный, согласна, но совсем не дурак. Уверена, он спас тебе жизнь, - с негодованием сказала Ева.
- Послушай, я хочу кое-что посоветовать тебе, - горько проговорил Ален. - Возвращайся домой. Поезжай в Дижон.
- Ален!
- Я серьезно. Ты не создана для такой жизни и должна это понимать. Ты изведала это приключение, но теперь, конечно, видишь, что все кончено? Отправляйся к родителям первым же поездом. Здесь тебе не место. Видит Бог, я никогда не просил тебя мчаться за мной. Это был только твой каприз, помнишь? Такая жизнь мне подходит, но я не могу долго нести за кого-то ответственность. Ты очутилась здесь по собственной воле, тебя никто не принуждал; теперь настало время уехать. Попрощайся с Парижем, Ева, и отправляйся на вокзал.
- Я сейчас оставлю тебя одного, ты переутомился, и вернусь завтра, дорогой. Постарайся как следует отдохнуть. - Ева, не оглядываясь, выскочила из больничной палаты в надежде, что никто не заметит ее слез.
- И это все, что он сказал? - спросила Вивьен.
- А разве этого мало? По-моему, более чем достаточно.
- Скорее всего, он прав, - медленно произнесла подруга Евы.
- Значит, и ты так думаешь? И ты?
- Да, малышка. Париж не место для девушки без твердого положения, в чем бы оно ни состояло. И еще, Мадлен, есть кое-что, чего месье Марэ никогда не мог тебе дать. Думаю, он это понимал. А то, что он сказал… о возвращении в Дижон - это возможно?
- Нет! Совершенно исключено! Я люблю его, Вивьен, и мне неважно, что говоришь ты или даже он. Я его не оставлю. Если я вернусь домой… они будут ждать… Одному Богу известно, чего они ждут! Нет, этого и вообразить нельзя.
- Значит, есть другой выход из положения, но только один.
- Почему ты на меня так смотришь? - спросила Ева, внезапно ощутив смутную тревогу.
- Я спрашиваю себя, способна ли ты на это?
- На что, Господи?!
- Работать.
- Конечно, я могу работать. За кого ты меня принимаешь? Я готова устроиться продавщицей в магазин, научиться печатать… Я могу работать в телефонной компании, могу…
- Уймись, Мадлен. Я не предлагаю тебе работать в магазине или конторе, как миллионы других девушек. Я говорю о том, что достойно твоего таланта: о работе на сцене мюзик-холла.
- Ты шутишь!
- Напротив. Я размышляла об этом несколько месяцев. Пожалуй, с того момента, когда впервые услышала, как ты поешь. Удивляюсь, почему месье Марэ сам не додумался до этого. Он вообще-то знает, что ты умеешь петь? Нет? Я так и подозревала. Ты чересчур благоговела перед его… талантом, чтобы демонстрировать свой слабенький, писклявый голосок… так ведь?
- Можешь смеяться надо мной сколько угодно, Вивьен, мне все равно. Я не пела для него, так как думала, что, возможно… ах, я не совсем уверена… Возможно, ему не слишком понравилось бы, что я тоже умею петь, вдруг он решил бы, что я мечтаю петь с ним дуэтом или еще о чем-нибудь, столь же глупом.
- Например, о том, что у тебя больше шансов добиться успеха, чем у него, а? Эта мысль не приходила тебе в голову?
- Никогда!
- Почему же нет, ведь это правда. Не пытайся отрицать. Я в этом уверена, и ты тоже несомненно понимаешь это.
Повисло неловкое молчание. Обе знали, что затронули тему, которую не собирались обсуждать. Вместе с тем ни одна из них не знала наверняка, насколько другая отдает себе в этом отчет. И все же сейчас не время проявлять осторожность. Наконец Ева заговорила, так и не ответив на последний вопрос Вивьен.
- Почему ты считаешь, что я могу петь на сцене? Я никогда не выступала перед публикой и пела только для себя… и для тебя, раз уж ты меня слышала.
- Первая причина - это твой голос, такой сильный, что тебя, если ты захочешь, услышат с верхнего балкона самого большого парижского театра. Ты умеешь выражать чувства так, что они доходят до сердца слушателя. У твоего голоса особый, необычный тембр: я не могу определить его, но он заставляет меня без устали слушать тебя. И самое главное - когда ты поешь о любви, я верю каждому твоему слову, хотя, как тебе отлично известно, я не верю в любовь. Вторая причина: у тебя есть стиль. В мюзик-холле недостаточно обладать талантом и хорошо владеть голосом; чтобы добиться успеха, нужно иметь свой стиль.
- И какой же у меня стиль? - спросила Ева, сгорая от любопытства.
- Твой собственный. Лучший из всех, малышка, лучший из всех… Помню, Мистингет однажды сказала мне: "Важен не мой талант, а то, что я - Мистингет. Талант есть у любой статистки". Ах, эта Мисс, она обожает говорить о себе. Ты очень талантлива, малышка, более того - уникальна, ты - Мадлен! Обладая этими двумя качествами, ты сможешь покорить мюзик-холл.
- А если ты ошибаешься?
- Это невозможно, в таких делах я не ошибаюсь. Но нужно набраться смелости и попробовать.
- Смелость… конечно, у меня есть смелость. У меня всегда и на все хватает смелости! - вскричала Ева, и глаза ее загорелись.
- Тогда нам нужно правильно подобрать тебе песни и устроить прослушивание. И чем скорее, тем лучше. Слава Богу, у меня сохранились связи в "Олимпии"… Жак Шарль не откажется послушать, как ты поешь, если тебя приведу к нему я.
- В "Олимпию"?
- Конечно, куда же еще? Начнем с вершины, как поступают все разумные люди.
Энергичный, уверенный в себе и одаренный богатым воображением Жак Шарль был опытным режиссером-постановщиком программ мюзик-холла и, несмотря на свои тридцать два года, мастером своего дела. Он сидел, поглаживая аккуратные черные усики и сверкая глазами, в которых светилось неиссякаемое любопытство. Сидел на втором балконе "Олимпии", почти у самой стены, и сейчас, как это частенько случалось, был зрителем. Если исполнителя не было слышно с этого максимально удаленного от сцены места, Жака уже не интересовали ни обаяние, ни талант актера.
- Что у нас сегодня, патрон? - спросил один из его ассистентов, Морис Аппель, удивленный этим прослушиванием, назначенным на утро, хотя впереди их ждали обычные дневные репетиции.
- Мы должны оказать покровительство, мой дорогой Морис. Ты, конечно, помнишь Вивьен де Бирон, правда? Мою ведущую - девушку, прогуливающуюся по "Фоли Бержер"? Что за чудо была эта Вивьен - никогда не опаздывала, не болела, не беременела, не влюблялась, не уставала. И более того, она оказалась так умна, что ушла со сцены прежде, чем обвисла ее грудь. С тех пор ни у одной статистки не видел я ничего похожего на то достоинство, с которым вышагивала она по сцене, не имея на себе почти ничего, кроме перьев на голове. Она попросила меня послушать ее протеже. Разве я мог ей отказать?
- Молодой человек?
- Нет, кажется, девушка. А вот и она!
Мужчины взглянули на Еву, которая вышла на сцену в модном парижском платье, похожем на женскую ночную сорочку - копия темно-синего саржевого платья Жанны Лавэн. Однако это вошедшее в историю платье без талии портной Вивьен сшил из превосходного красного крепа, яркий цвет которого был под стать золотистым волосам Евы, разделенным на две блестящие волны, ниспадающие по обе стороны лица. На затемненной сцене девушка казалась отблеском летнего солнца и словно светилась изнутри под огнями рампы. Ева остановилась, едва касаясь рукой фортепиано, за которым уже сидел аккомпаниатор. По внешнему спокойствию и по самообладанию Евы, почерпнутым ею на уроках профессора Дютура, нельзя было догадаться, что она волнуется сильнее, чем когда-либо в жизни.
- По крайней мере, ты можешь посмотреть на нее, - сказал Жак Шарль.
- Маленькое пари, патрон? Она будет копировать Полэр.
- А почему не Мистингет, если уж мы об этом заговорили?
- Ивон Прентан, - предположил Морис.
- Ты забыл Алис де Тендер.
- Не говоря уже об Эжени Бюффе.
- Кажется, мы исчерпали все возможности. Она явно не собирается танцевать, судя по этому узкому платью, значит, Полет Дарти отпадает. Я ставлю на Алис де Тендер, а ты, Морис?
- На Прентан, у меня интуиция на такие вещи.
- Пять франков?
- Принято.
- Мадемуазель, можете начинать, если вам угодно, - крикнул Жак Шарль.
Ева подготовила две песни. Она мучительно размышляла, откуда ей взять новые песни, когда все более или менее знаменитые сочинители днями и ночами работают на прославленных звезд мюзик-холла. Однако Вивиан предложила девушке свое решение проблемы.
- Для меня очевидно, малышка, что тебе незачем петь что-то оригинальное. Они не станут вслушиваться в то, что ты поешь, они засмотрятся на тебя. Только на тебя и твой стиль. Предлагаю тебе спеть песни, известные как репертуар актрис, исполнивших их впервые; песни, считающиеся неотделимыми от Мистингет и Ивон Прентан - "Мой" и "Говори мне о любви". Вот так ты бросишь вызов этому царству и покажешь, что важна не песня, а исполнитель.
- Господи, Вивьен, а не повредит ли это мне? Не подумают ли они, что у меня в голове нет ни одной собственной мысли? - возразила Ева.
- Никого не волнует, что происходит у тебя в голове, когда ты стоишь на сцене, дорогая. Там ты показываешь себя и должна произвести незабываемое впечатление.
"Незабываемое, - думала Ева, стоя перед огнями рампы, слепящими глаза. - Все, что мне нужно сделать, это произвести незабываемое впечатление. А для этого в моем распоряжении всего пять минут". Она глубоко вздохнула и вспомнила бесконечный горизонт, который видела из корзины красного воздушного шара, а также и тот момент, когда она на миг почувствовала себя одним из дерзких летчиков - участников великого аэрошоу. "А почему бы нет? - спросила себя девушка. - Ведь лучше всего стать незабываемой? Я сделаю для этого все. По крайней мере, у меня хватит смелости попытаться…"
Ева дала аккомпаниатору знак начинать, и когда в пустом театре зазвучали первые ноты "Говори мне о любви", Морис протянул патрону ладонь за своим выигрышем, а Жак Шарль начал рыться в кармане в поисках банкноты. Однако, когда Жак услышал голос Евы, легко заполнивший пространство между ними, ее богатое, глубокое контральто, отнюдь не заставлявшее его напрягать слух, несмотря на огромную дистанцию между сценой и вторым балконом, он замер и прислушался.
Этот голос вызвал у него никогда ранее не возникавшее желание слушать, а вместе с тем оставлял его неутоленным; он звучал как биение любимого сердца и, казалось, заключал в себе бесценный, но еще не раскрытый дар. Импресарио внезапно понял, что, привыкнув слушать эту милую мелодию в исполнении сопрано Прентан, он никогда не обращал внимания на слова, тогда как теперь лирические стихи словно молили его вспомнить о нежности и любви. Его вдруг охватила сладкая любовная тоска, пробужденная пением девушки в красном.
Когда Ева закончила первую песню, Морис о чем-то заговорил, но импресарио приложил палец к губам.
- Пожалуйста, продолжайте, мадемуазель, - крикнул он, и Ева запела "Мой".
Эта лирическая песня, по мнению обоих мужчин, принадлежала великой, известной своей вспыльчивостью Мистингет так же неотъемлемо, как ее голос, и столь же полно, как принадлежал ей юный Шевалье. "Какое счастье, - подумал Морис, - что Мисс не слушает сегодня вместе с нами эту дерзкую девчонку, так легко овладевшую ее собственностью, которая отныне никогда не будет принадлежать Мистингет столь же безоговорочно, как прежде". Жак Шарль, в свою очередь, досадовал, что здесь нет его доброго приятеля Шевалье, который не преминул бы ухватиться за возможность прервать бурную во всех отношениях связь с Мисс. Вернее, он порвал бы с Мисс, чтобы попасть в новое рабство, ибо ни один мужчина, услышавший пение девушки в красном, не покинет театр тем же человеком, каким он в него входил.
Ева закончила петь, и мужчины оторопело посмотрели друг на друга, внезапно осознав, что они хлопают и кричат: "Еще!" Им не пристало шумно восхищаться и вызывать на бис, подобно завсегдатаям кафе, - они не новички в мюзик-холле.
"Еще! - восторженно думала Вивьен де Бирон. - Мадлен споет им еще, но все в свое время. Сначала надо обговорить условия контракта. Если бы они не увлеклись, то могли бы заполучить ее на очень выгодных условиях, но теперь… теперь совсем другое дело".
- За работу, Морис, - шепнул ассистенту Жак Шарль. - Пусть Бирон решит, что мы хлопали только из вежливости.
- Вы всегда можете попытаться представить дело таким образом, патрон.
- Но не перед Вивьен де Бирон. Я и пробовать не стану.
- Потому что она была великолепной "прогуливающейся девушкой"?
- Потому что она рассмеется мне в лицо, идиот. Я сказал, что она никогда не беременела, но я не говорил, что она была дурой.
4
С бессердечной жестокостью, проявляемой порой этой, без сомнения, испорченной женщиной, Вивьен де Бирон размышляла, что совсем неплохо и, может, очень даже удачно, что Ален Марэ поправляется не так скоро, как он надеялся. Доктора настаивали, чтобы Ален оставался в больнице, пока его состояние не станет удовлетворительным, а поскольку в Париже продолжалась типичная для этого города влажная, с частыми заморозками зима, дело шло к тому, что он мог проваляться там до дня взятия Бастилии в июле. Поэтому не было опасности, что он внезапно вернется домой и узнает, что его Мадлен стала дебютанткой "Олимпии" - прославленной "Олимпии", куда он никогда не попадет иначе как зритель.
Вивьен посоветовала Мадлен ничего не рассказывать Алену о новой работе, и девушка послушалась ее. "Она, должно быть, сердцем поняла, как поет Фрегсон. Да это и неизбежно, ведь они теперь на одной сцене, участвуют в одном представлении, и Мадлен каждый день репетирует в театре новые песни. Она пока ничего мне не говорила, - рассуждала Вивьен, - однако даже друзья обсуждают далеко не все".
Пожав плечами, Вивьен задумалась о будущем Мэдди - так назвала Мадлен дирекция театра. Как объяснил Вивьен Жак Шарль, "Мадлен" звучит несколько религиозно, тогда как очарование ее голоса явно под стать Венере, а не монахине.
Он решил выпустить свою дебютантку в первой части нынешнего ревю, которое предстояло заменить новым только к лету.
- Я не хочу так долго ждать, - сказал он Вивьен, едва контракт был подписан, и они снова стали друзьями. - Она готова хоть сейчас выйти на сцену… Я сделаю так, чтобы о ее появлении узнали критики. Новый номер - всегда безотказный способ привлечь их в театр в середине сезона. Мэдди я выпущу после "Девочек Хоффмана" и перед чародеем. Затем, до перерыва, будет, как и прежде, петь Фрегсон… Да, лучшего не придумать.
- Как ты намерен ее одеть? - быстро и требовательно спросила Вивиан, готовая, если понадобится, биться за свою протеже.
- Конечно, в красное, как это сделала ты. Чутье не обмануло тебя. Хоть ты и не одевалась на сцене, но отлично понимаешь, что соответствует тому или иному сценическому образу. С такими волосами, как у нее, она всегда должна одеваться в красное, но уж, конечно, не в ночную сорочку. Ни одна женщина не осквернит больше мою сцену, появившись на ней в платье без талии. Даже наволочка сексуальнее такого платья. У Мэдди, слава Богу, именно такое тело, какое обещает ее голос. Я отдам ей должное, как всегда поступал и с тобой, пока ты не стала профессиональным импресарио.
- Неблагодарный!
- А ты стала типичной опекуншей молодых дарований, - рассмеялся Жак Шарль, целуя Вивьен руку. - Жаль, ты никогда не могла идти в ногу с другими, но теперь я вижу, что твои таланты применимы в иной сфере. Разумеется, я глубоко благодарен тебе, Вивьен, и ты это знаешь, не так ли?
- Ничего другого я от тебя и не ожидала. Но учти, патрон, я присмотрю за ее сценическим гардеробом и глаз с нее не спущу!
- Не сомневаюсь.
- За тобой я тоже буду присматривать, - грозно проговорила Вивьен.
- Правильно! Никто никогда не верил режиссеру на слово.
- Вот сейчас ты вполне готова, - сказал Жак Шарль Еве, когда та вошла в гримерную на следующее утро после своего дебюта, - и можешь приступать к работе.
Ева изумленно посмотрела на него.
- Но… я не понимаю…
- Вчера ты покорила Париж. Аудитория вынесла свой вердикт. Зрители влюбились в тебя, Мэдди. Только они могут даровать такую любовь, и раз уж это произошло, так будет всегда. Это победа, безусловная победа. Взгляни на обозрения в газетах. Это слава, Мэдди, самая настоящая слава! Поэтому я и говорю, что ты уже готова, и надо начинать работать.
- Я все еще не понимаю, что вы имеете в виду. - После вчерашних оваций и букетов с записками, которые еле вмещала ее гримерная, Ева ждала от Жака Шарля таких же комплиментов, как и от других артистов, но совсем не этих бессмысленных слов.
- С тех пор как я впервые увидел тебя на сцене, Мэдди, я никогда не думал о тебе только как о певице. Один выход - всего лишь первый шаг в твоей карьере. Это необходимо, разумеется, без этого невозможно покорить публику, но это же может погубить большой талант. Таких возможностей, как у тебя, я не встречал долгие годы. Ты можешь стать звездой, средоточием ревю, ради которого оно, собственно, и создается. Значит, тебе нужно научиться танцевать и играть на сцене так же хорошо, как ты поешь. Будем учиться, девочка, будем учиться!
- Но…
- Ты не хочешь стать звездой?
Ева опустилась на диван и растерянно посмотрела на импресарио.
- Понимаю, - сказал он, - ты думала, что ты уже звезда. Это неудивительно после того, как тебя приняла толпа. Однако, Мэдди, есть звезды и звездочки. Ты пока еще звездочка, а не звезда, хотя и светишь очень ярко. Пока еще не звезда, и ты не займешь на небосклоне места, достойного тебя, пока не научишься держать в руках публику "Олимпии".
Увидев, что его слова ранят девушку, Жак Шарль поспешно добавил: