Я ничего не могла с собой поделать и расхохоталась. И о точности прицела, разумеется, уже нечего было и думать. Я опустила ружье, и охотничий азарт, который завладел было всем моим существом, оставил меня, как вода во время отлива оставляет берег. Одновременно с этим я избавилась от чего-то еще - то ли от страха, то ли от владевшего мной весь последний год напряжения, то ли от чувства вины. Короче, каким бы оно, это тягостное чувство, ни было, оно исчезло.
Козел объедал пожухлую траву вдоль тропинки, а я спокойно наблюдала за этим. Пожевав травы, он отправился по своим делам, я же молча опустилась на колени у корней дуба, испытывая одновременно чувство освобождения и удивительной, какой-то неземной легкости. Можно было подумать, что это я, а не мой козлик, только что избежала пули.
Я покачала головой: "А что я, собственно, здесь делаю - в полном одиночестве посреди лесного безмолвия?"
Ноябрьский лес, как и следовало ожидать, ничего не ответил на мой немой вопрос и молчал, едва слышно шелестя редкой листвой в верхушках деревьев. Воздух был прозрачен и чист, и я большими глотками пила его, настоянный на лесных запахах, чувствуя, что с моих плеч свалилась какая-то неимоверная тяжесть.
Мир впервые за долгое время снова показался мне юным и способным преподносить неожиданные сюрпризы. Чувствуя, какие возможности открываются передо мной, я гордо расправила плечи. Я могла бросить ферму и отправиться на Запад, могла взять с собой Эми и посетить Большой каньон, могла снова приступить к работе - по крайней мере подыскать себе для начала небольшую практику. Мне захотелось двигаться, что-то делать, и, что самое главное, я впервые за долгое время почувствовала: это мне по силам.
Некоторое время я стояла и смотрела на тропу, по которой ушел в лес мой козлик, потом зашагала по ней, но не к ферме, а вниз по склону холма, все больше углубляясь в лес. Ружье я повесила на плечо, и приклад при каждом шаге несильно похлопывал по бедру. Теперь будущее представлялось мне в розовом свете, и я смотрела на мир куда веселее, чем прежде. Больше не было необходимости оставаться с дочерью на ферме. Злоупотреблять гостеприимством бабушки и проводить в этих краях еще одну зиму уже не имело смысла. Я чувствовала себя здоровой и сама могла позаботиться о своем семействе. Настало время перемен!
Пройдя сто ярдов вниз по склону, я увидела перед собой на тропе какой-то холмик, который в сумраке леса легко было принять за кучу опавших листьев. От кучи исходил хорошо знакомый, даже привычный в недалеком прошлом, запах - тяжелый и древний как мир. Запах, который я помнила еще по Африке…
Ноги у меня подогнулись, и хотя я упрямо продолжала идти вперед, часть моего сознания противилась этому, требовала, чтобы я вернулась на ферму.
Но я продолжала медленно брести по тропинке.
"Нет. Только не здесь и не сейчас! Господи, сделай так, чтобы это было животное", - вознесла я молитву Творцу. Но когда я подошла ближе, то увидела одежду из джинсовой ткани, а еще заметила белый воротничок.
Я добралась до места, где находилась груда мертвой человеческой плоти.
Как я уже говорила, мне приходилось иметь дело с мертвецами. В Судане я обычно указывала санитарам на мертвые тела - это были по преимуществу трупики детей, - требуя, чтобы их перенесли в дальний конец лагеря и сожгли в выкопанном там глубоком рву, превратившемся со временем в гигантскую братскую могилу. Но я никак не ожидала увидеть мертвеца в этом лесу, который окружал ферму моей бабушки.
Это был настоящий шок. Прошел уже год с тех пор, как я в последний раз видела мертвое человеческое тело, а это лежало на виду, ничем не прикрытое, прямо на тропе - негодный мусор, да и только. Глаза мертвеца были мутны, широко раскрыты в пустоту, ноги согнуты, зато руки он разбросал во всю ширь, словно намереваясь обнять весь мир. Подойдя еще ближе, я увидела в животе ужасную рану - результат выстрела картечью, сделанного в упор, который разнес брюшину и перемолол внутренности, превратив их в подобие мясного фарша багрового цвета. В ране уже завелись черви, но, пока солнце не пригрело, они вели себя довольно вяло.
Рубашка, которую носил этот человек, была когда-то белого цвета, но теперь она вся была перемазана кровью, а джинсы и куртка, в которые он был одет, покрыты запекшимися сгустками, так что можно было подумать, будто ткань местами выкрашена черной краской. На правом виске у мертвеца была видна большая ссадина, а руки у него были сплошь избиты и исцарапаны - казалось, прежде чем швырнуть его здесь, на лесной тропе, его долго тащили по каменистой земле, поросшей колючим кустарником.
На первый взгляд этому человеку было лет шестьдесят - шестьдесят пять. Он был высок и широкоплеч. Я заметила у него на щеке и на шее темные пятна - следы какой-то уже виденной кожной болезни. В Африке мне приходилось лечить людей с аналогичными симптомами. Приглядевшись, я поняла, что это следы саркомы Капоши, а она, в свою очередь, указывала на наличие в организме вируса СПИДа. Кожа у человека была пепельной от потери крови, а рот был открыт в последнем крике - не то удивления, не то боли.
Я стояла над трупом, смотрела на него и пыталась понять, почему этого человека, которому оставалось жить на свете из-за болезни совсем недолго, убили с такой невероятной жестокостью. Хотя я привыкла в Судане созерцать трупы, но, к своему удивлению, неожиданно пришла к выводу, что при виде этого мертвого человека испытываю чувство глубокой скорби. Несмотря на нанесенную ему кошмарную рану, которая сильно изменила его облик, я решила, что он кого-то мне напоминает: походил на моего брата Райана - вернее, так, возможно, выглядел бы брат в шестьдесят пять лет.
На какое-то мгновение мне показалось, что мертвец смотрит на меня, и я замерла, будто в гипнотическом трансе. Потом, однако, сообразила, что на самом деле его взгляд был зафиксирован на убийце, и, хотя я знала, что так не бывает, не могла отделаться от ощущения, что в его остекленевших глазах отпечаталось изображение того, кто с ним расправился.
На лице умершего застыло выражение ужаса, и я, поежившись от ледяного озноба, несколько раз глубоко вдохнула и сделала пару шагов назад. Руки у меня тряслись. Скажу правду: мне было очень страшно.
Прижав к себе свой верный "ремингтон", я оглянулась. Мне в голову пришла мысль, что я совершенно одна в этом ставшем вдруг таким неприютным лесу. До дома примерно миля и как минимум две мили до любой мощеной дороги. Другими словами, кричи я в случае чего, не кричи - никто бы меня не услышал.
Сердце сильными толчками гнало в кровь адреналин, и я, сорвавшись с места, побежала. Мной стала овладевать паника, и в голову приходили спутанные, беспорядочные мысли - одна страшнее другой.
"Нет, - думала я, - это не несчастный случай на охоте. Кто-то подкараулил и убил этого человека. Тот, кто знал про эту тропинку в лесу, которая выводит к водопаду".
Владения моей бабушки составляли примерно четыреста акров, и в них входили не только поля, но и близлежащий лес и водопад. А это означало, что по нашей земле разгуливал убийца. Возможно, он и сейчас еще находится в наших владениях.
Пока я бежала, меня не оставляло чувство, что за мной наблюдают. Сердце колотилось как бешеное, ноги все больше тяжелели и наливались свинцом, а когда я поднималась по склону, приклад ружья немилосердно колотил меня по ногам и я всякий раз болезненно морщилась. Несмотря на все эти неприятные ощущения, я бежала довольно резво: меня подстегивали страх и желание поскорее добраться до дома. Более всего на свете я хотела сейчас увидеть родную ферму и ее обитателей: Эми, Райана и бабушку.
Пробежав с полмили, я почувствовала, как колет в боку, и это сильно поубавило мне прыти. Пришлось перейти на быстрый шаг. Но стоило мне выйти на опушку леса и увидеть стоявший на пригорке наш старый дом, как я снова побежала - напрямик через поля, в которых еще держался никак не желавший рассеиваться туман.
- Райан! - закричала я у дверей. - Эми!
Собаки, которые были заперты на кухне на первом этаже дома, залаяли, но из дверей никто не вышел. Я изо всех сил дергала колокольчик. Сердцебиение не унималось, руки ослабели, и ладони стали скользкими от пота. Но я, не давая себе передохнуть, звонила до тех пор, пока брат не открыл дверь.
- Какого черта?.. - проворчал он, поправляя очки, затем вскинул голову и посмотрел на меня еще припухшими со сна глазами.
- Там, - махнув рукой в сторону леса, сказала я, - мертвый человек.
Это известие, казалось, совершенно ошеломило Райана.
- Мертвый? Ты уверена?
- Абсолютно.
- Господи! Этого еще не хватало! И кто это?
Я покачала головой в знак того, что не знаю убитого, и прислонилась к деревянным перильцам - от волнения и утомительного кросса по пересеченной местности у меня вдруг закружилась голова.
- Где он? - спросил Райан.
- Не доходя Депатрон-Холлоу. - Я с шумом втянула в себя воздух. - Неподалеку от ручья. Примерно с милю отсюда.
- Я позвоню Дэну.
В прошлом Дэн был моим мужем, в настоящем - шерифом графства Томпкинс. Сама мысль о том, что он может сюда приехать, вызвала у меня в груди привычную острую боль - казалось, я только что проглотила осколок стекла.
Чтобы немного отдохнуть и отдышаться, я уселась на ступеньки порожка. Райан вернулся в дом, но теперь в дверном проеме маячила Эми, которая с любопытством поглядывала на меня. Потом она вышла на порог и остановилась, переминаясь с ноги на ногу. Босая, в старой футболке своего папаши, а на улице довольно холодно.
Я посмотрела на дочь, и сердце у меня неожиданно сжалось от страха за нее.
- У тебя все нормально? - спросила Эми. Она уселась со мной рядом и по-приятельски толкнула меня плечом.
- Нет, не нормально, - пробурчала я и, обняв дочь за плечи, прижала к себе. По счастью, все мои домашние были живы, а в лесу лежал совершенно незнакомый мне человек.
После моих слов тело Эми напряглось. Я почувствовала это даже сквозь толстую куртку.
- У тебя-то самой все в порядке? - спросила я.
- Разумеется, - ответила она. Голос у нее был на удивление спокойным.
В течение года я пыталась не обращать внимания на холодность в голосе дочери, но сейчас Она больно резанула меня по сердцу. Я почувствовала сильнейшее желание снова сблизиться с Эми и стать наконец ей настоящей матерью. Стоило, однако, мне об этом подумать, как меня посетила невеселая мысль, что с этим я, возможно, опоздала. Эми могла решить, что я поехала в Африку только для того, чтобы от нее отделаться, и затаить на меня обиду.
Прежде, до Африки, в моих отношениях с дочерью трудностей не было, но теперь прошлое напоминало мне старую песню с забытыми мелодией и словами.
После моего возвращения Эми все время наблюдала за мной исподтишка. Казалось, ей не давала покоя мысль, что я в любую минуту могу выйти за ворота фермы, с тем чтобы больше назад не возвращаться и опять куда-нибудь уехать, оставив ее в компании с бабкой и Райаном. Она постоянно меня спрашивала, куда я иду и когда вернусь, и это внушало мне некоторую надежду на потепление наших отношений.
Эми зябко провела ладошками по плечам.
- Мне холодно, - сказала она.
- Давай-ка я тебя немного согрею, - сказала я и взяла ее руки в свои ладони, чтобы немного растереть пальцы. Большего я пока позволить себе не могла, потому что знала: она этому воспротивится. По этой причине я решила прибегнуть к старой уловке. - Помнишь, как ты была маленькой и вместе с нашей собакой убежала в лес?
- Смутно, - сказала она, употребив то самое слово, которое в аналогичной ситуации произнесла в одном из своих знаменитых фильмов Марлен Дитрих. При этом Эми чуточку расслабилась и повернулась ко мне всем телом. Так она всегда делала в детстве, готовясь выслушать очередную байку о том, как она жила, "когда была маленькая". Она проявляла удивительный интерес к своей жизни в детском возрасте и готова была слушать такого рода воспоминания без конца - в особенности о том, чего она сама о себе помнить не могла.
Стараясь не переступать границ, очерченных дочерью для проявлений моей материнской нежности, я легонько обняла Эми за плечи и начала повествование:
- Было тебе в ту пору - сколько же тебе, дай Бог памяти, тогда было? Ага… Восемнадцать месяцев тебе было - вот сколько! А может, два годика? Может, и два… Ну да все равно. В общем, ты была еще младенцем, который едва научился ходить. Так вот, как-то раз ты пропала. Мы тогда от беспокойства чуть все с ума не посходили. Я-то была уверена, что ты отправилась в путешествие вниз по холму - хотя бы потому, что подниматься по склону было для тебя делом огромной сложности. Я пошла вниз по холму через поля и все время громко кричала: "Эми? Где ты? Куда ты запропастилась?" А потом я услышала твой тихий, взволнованный голосок: "Я тут она, вот она! Прямо у тебя под ногами…"
Неожиданно Эми отодвинулась от меня и посмотрела на меня в упор своими темно-зелеными глазами. Эта пятнадцатилетняя веснушчатая девочка обещала в будущем превратиться в очаровательную женщину, и я не могла отделаться от мысли, что мне не хватает той маленькой Эми, которая лепетала сладким голоском милые глупости и, чуть переваливаясь, ходила по земле на своих коротеньких ножках.
Когда я уезжала в Африку, Эми была костлявым подростком с колючим характером. Когда она разговаривала, то широко размахивала руками, жестом помогая проклюнуться каждому своему слову. Как ни странно, в то время мы с Дэном с легкостью находили с ней общий язык. Своими ужимками и шутками она подолгу заставляла нас смеяться: по правде говоря, мир в ее глазах и впрямь выглядел весьма забавно, а о своем видении мира она никогда не забывала нам сообщить. В те благословенные времена она еще не считала себя настолько взрослой, чтобы держаться от меня на расстоянии, и иногда ласкалась ко мне, как щенок, бросаясь мне на шею и обнимая своими непомерно длинными, костлявыми руками, словно заявляя тем самым о своих исключительных правах на меня, свою мать.
Когда я вернулась из путешествия, Эми из ершистого, голенастого подростка превратилась в красотку с хорошо сформировавшимся женским телом и с волосами как у Венеры кисти Боттичелли. Эта незнакомая мне девочка-женщина всем своим неприступным видом, казалось, говорила: родственнички, держитесь от меня подальше.
Эми ненавидела ферму всеми фибрами своей души, и в течение двенадцати месяцев, которые мы с ней здесь провели, с ее губ не сходила злая, ироническая улыбка. Иногда, глядя на дочь со стороны, я думала, что она никогда меня не простит. Год назад, когда я вернулась из Африки и потребовала, чтобы она съехала с квартиры отца, где она, на мой взгляд, пользовалась слишком большой свободой, она выслушала мое материнское требование с крепко сжатыми губами и застывшим, как античная маска, бесстрастным выражением белого, как бумага, лица. Как только она узнала, что жить ей предстоит на ранчо с бабкой и Райаном, лицо у нее вытянулось: бабушку она считала ужасно старомодной, а Райан, по ее мнению, слишком много времени проводил в хлеву и на конюшне. Короче говоря, жизнь на ферме представлялась ей чем-то вроде существования в первобытном поселке времен неолита, хотя она очень любила и бабушку, и Райана.
Бабка с присущим ей старомодным изяществом отразила все поползновения Эми развесить на стенах дома тарелки новейших принимающих устройств и установить в каждой комнате модемы для компьютера. Бабушка старательно оберегала свой духовный мир от постороннего вмешательства и не имела ни малейшего желания усовершенствовать его с помощью современных новшеств.
Если разобраться, между моими желаниями и желаниями Эми возникла прокладка из желаний и намерений бабушки. В каком-то смысле жизненные устремления старушки сыграли роль буфера, амортизировавшего и стабилизировавшего наши чрезвычайно отличные друг от друга желания.
Стоило только Эми начать борьбу за так называемый технический прогресс, как я сразу же указывала ей на то, что это противоречит жизненному укладу и привычкам бабули. Дочь всякий раз вынуждена была отступать, а я радовалась, делая вид, что все это происходит не по воле какого-то члена семьи, но по воле судьбы или же провидения.
Мы с Эми смотрели на поля. Солнце стояло в небе еще невысоко и лишь начинало золотить увядшую ноябрьскую траву. Черной стеной поля окаймлял лес. Впервые за двенадцать месяцев, что я здесь провела, мне показалось, в этом пейзаже есть и зловещие оттенки.
- Пойду-ка я в дом и надену свитер, - сказала Эми и осторожно высвободилась из моих объятий.
Я последовала за ней в комнаты, по пути повесив ружье на гвоздик в гостиной. Пока убийца не найден, мне хотелось, чтобы мой "ремингтон" оставался при мне. Эми, сверкая розовыми голыми пятками, поднялась к себе в спальню.
Райан все еще болтал по телефону, и мне представилась возможность понаблюдать за ним, пока он говорил.
Мой старший брат, даже с немного припухшим со сна лицом, с полным правом мог считаться интересным мужчиной. Ему было тридцать девять лет, он был высок, обладал правильными чертами лица, роскошной каштановой шевелюрой, красивыми руками и носил очки в тонкой золотой оправе. Работал он ветеринаром и в качестве такового едва сводил концы с концами, поскольку местные фермеры предпочитали выгонять заболевшее животное, нежели его лечить. По этой причине наша конюшня была забита бесхозными, никому не нужными лошадьми. Временами Райан работал в качестве патолога на страховое агентство "Мидленд иншуэренз", что приносило ему дополнительные доходы, но в принципе как бизнесмен он ни к черту не годился. Он был хорошим ветеринаром, но общение с самоуверенными и невежественными фермерами угнетало его, и он частенько бросал все свои дела и скрывался из дому, предоставляя нам с бабушкой отвечать на адресованные ему звонки и объясняться с его клиентами.
Короче говоря, он был человеком рассеянным, задумчивым и мечтательным. Когда я была маленькой, то смотрела на него как на Бога - да и как могло быть иначе? Он был большим, сильным и умным, помогал мне делать уроки и защищал меня от мальчишек - другими словами, был мне вторым отцом. Только в последние годы я стала замечать, что он ленив, безынициативен и предпочитает увиливать от трудных и спорных вопросов, которые порой ставит перед ним жизнь.
Я его любила. Мы все его любили. Эми часами разговаривала с ним, обсуждая поп-звезд, косметику, одежду и сплетничая о жизни знаменитостей. Удивительное дело, он всегда был в курсе самых последних сплетен, а вкус у него был безупречный. Он слушал речи Эми с серьезностью и вниманием, что ей и требовалось. Я довольно скоро поняла, что это не игра и он в самом деле относится к Эми со всей серьезностью. Ее мнение всегда его интересовало, и он во многом разделял ее вкусы. Я стала задаваться вопросом: неужели я плохая мать оттого, что не люблю Эм-ти-ви, а предпочитаю Чосера? Я стала спрашивать себя: нужно ли мне для того, чтобы стать хорошей матерью, помнить названия модных рок-групп и имена ведущих исполнителей? Кто его знает? Возможно, это тоже нужно. Точного ответа у меня не было.
Мне нравилось, когда мои близкие находились рядом со мной. При этом я не могла отделаться от чувства, что бабушка и Райан дополняют мою маленькую семью, придают ей, так сказать, своеобразную законченность, которой я своими силами добиться не могла.
Райан и бабушка были для меня якорями в этом мире и крепко-накрепко привязывали к реальности, не давая провалиться в бездну сумасшествия, зачатки которого я привезла в своей душе из Африки.