Переодевалась я быстро и в кои-то веки без посторонней помощи. Предстоящая прогулка – о боги, как я устала в этой каменной, пусть просторной, но клетке – окрыляла.
– Шарфик, ласточка моя. – Магнус за время моего отсутствия успел преобразиться. На нем были черные штаны с желтыми латками, явно сделанными для виду, красные сапоги, широченные голенища которых складывались гармошкой, полушубок из ярко-рыжего меха и высокая шапка с тремя хвостами, по виду кошачьими.
В руках он держал суковатую палку, отполированную до блеска.
Сержант остался собой. Только шинель натянул.
– Кайя Дохерти это не понравится. – Сержант сделал последнюю отчаянную попытку вразумить нас.
– Конечно, не понравится. Если расскажешь. А не расскажешь, то и нервничать не станет. Нервничать ему вредно. Он у меня такой впечатлительный…
Шарфик пришлось завязать. И шапочку, вязанную из белого пуха, нацепить. Хорошо, что без помпона. Пух колол уши, и шея чесалась, но наша светлость готова была терпеть.
Выходили тайным ходом. И Сержант продолжал ворчать, но вполголоса и как-то беззлобно. Магнус кряхтел, пеняя на запустение и пауков. Я же несла свечу.
Луч света в темном… прямо в образ вживаюсь.
А вышли все равно у ворот.
Свежо. Светло.
Небо яркое, синее и безоблачное. В воздухе танцуют первые снежинки обещанием скорой встречи. И я понимаю, что смеюсь. Просто так, без повода.
Хотя небо и солнце – сами по себе повод.
– Ну что, дражайшая дщерь моя. – Магнус говорит скрипучим голосом. Он меняется, становясь выше, осанистей. Палку выставляет вперед, вцепляясь в навершие обеими руками, и идет медленно, с купеческой солидностью. – Теперь тебе придется помогать престарелому батюшке… и братцу твоему, скептически настроенному.
Сержант поднял воротник шинели, наотрез отказываясь признавать это внезапное родство.
Мы шли по мосту…
И спускались ниже, останавливаясь якобы для того, чтобы престарелый батюшка – подкосили годы человека – дух перевел. Город жил. Сейчас мне казалось, что я лучше понимаю его, нежели в прошлый раз.
– В центре-то чистенько. – Магнус остановился у того самого фонтана, где я прошлый раз кормила карпов. И рыбы вновь выглянули, разевая толстогубые рты. – И гильдийные, которые покрепче, держат свои кварталы. Им невыгодно грязь разводить. А вот ближе к берегу, там иной народец обретается.
– Но мы туда не пойдем, – сказал "братец" таким тоном, что стало ясно: попробуй Магнус устроить экскурсию по злачным местам, Сержант просто силой отволочет меня в замок.
– Не пойдем, не пойдем. Экий пугливый…
Мы остановились у коробейницы, и Магнус долго торговался, выбирая пироги с зайчатиной. Он и вправду походил на старого, не слишком-то удачливого купца, который точно знает, что медяки на дороге не валяются.
– На от, сынок, – самый большой пирог Магнус сунул Сержанту, – скушай. А то лицо у тебя уж больно злое. Это от голода. Или от несварения.
Сержант молча впился в пирог.
А вкусно.
И медовуха, которую разливали из котла прямо на улице, пришлась кстати.
Торговали и баранками, и медовыми пряниками, стеклянными бусами, лентами и шпильками, позолоченными украшениями – пришлось примерить массивные цыганские серьги – и кремами, будто бы сваренными по личному тайному рецепту нашей светлости. Мне гарантировали, что любого, самого упертого мужика приворожат, с их светлостью вон сработало же…
Правда, дальше Магнус слушать не позволил, дальше потащил. А жаль, мне было любопытно, чем еще наша светлость местный ассортимент обогатила.
И могут ли они считать себя причастными к выпуску линии элитной косметики.
– А куда мы идем? – запоздало поинтересовалась я, уворачиваясь от торговца лентами.
Товар тот повязывал на колесо, а колесо крепил к палке. И ленты свисали атласными змеями, шевелились, переплетались и очень раздражали Сержанта.
Он не выдержал и, отвлекшись от поглощения пирога – а может, я и вправду человека недокармливаю? – пообещал все ленты запихать… в общем, нехорошее пообещал.
Наша светлость на всякий случай не расслышала.
– Да тут рядышком. – Престарелый папочка палкой ткнул в подозрительного типа, чересчур уж нагло пялившегося на меня. – Ты ж хотела лечебницу открыть, вот и пойдем посмотрим домик… другой… третий.
– А откуда вы знаете?
Я про лечебницу говорила лишь Кайя.
– Племянничек отписался. Четыре листа инструкций. Зануда. Как ты с ним уживаешься-то? И тебе тоже написал… в столе найдешь.
– И вы промолчали?
– Конечно. – Дядюшка оперся на мою руку. – Ты бы читать села. Потом страдать. Потом – искать Урфина…
То есть его еще и искать придется?
– …вот вернемся и прочтешь.
В чем-то дядюшка был прав.
– А теперь, дражайшая дщерь, рассказывай, чего от тебя старый упырь хотел… Пряничек будешь?
Буду. Мне достался петушок на палочке. Сержанту – заяц с сусальными ушами, которого он разглядывал долго, недоумевая, как вышло так, что он, человек серьезный, стоит посреди улицы с пряником в одной руке и недоеденным пирогом в другой.
Решил закусывать пирог пряником.
Тоже выход.
И я стала рассказывать, стараясь не давать выхода обиде и возмущению. Магнус слушал и вел. Мы свернули на узкую улочку, вдоль которой вытянулись желтые дома, расписанные треугольниками, квадратами и кругами. Витал сильный запах приправ и почему-то шоколада. Впрочем, вскоре загадка прояснилась: прямо на улице стояли котлы. Сверкали бронзой начищенные бока, горели алым угли, и толстые женщины в белых передниках, ревниво поглядывая друг на друга, мешали шоколад.
Черный… и черный с корицей… с орехами… с изюмом… курагой… молотым печеньем… молоком…
– Шоколадницы. – Магнус останавливался едва ли не у каждого котла, позволяя себе снимать пробу, кряхтел, хвалил, тряс кошельком и ворчал, не в силах определиться с выбором.
– Хватит! – взмолился Сержант, получая калебас с горячим шоколадом.
– Пей, дорогой, а то замерзнешь. И ты, ласточка моя…
Ну, меня уговаривать не надо. Я люблю шоколад, тягучий, горьковатый, с привкусом костра и меда.
– …а Макферсон, конечно, дрянной человечишко, но дело говорит. За ним многие стоят.
– Но он вор.
– Все воруют. Главное, чтобы не зарывались. А эти привыкли к спокойной жизни. Расслабились. Макферсон первым понял, что меняться пора. Снимешь его, появится другой, но тоже жадный. А не приведи Ушедший, еще и дурак… хуже нет, чем жадный дурак.
– То есть стоит заключить союз?
– Стоит рассказать Кайя. Вместе и решите, как быть.
Пожалуй, это был самый разумный совет.
– Ну вот и пришли. Как тебе?
Мы стояли перед огромным зданием о двух крылах, колоннах, поддерживающих портик, и пафосной лестнице, которую стерегли мраморные быки.
– Это?
Я моргнула. Нет, я надеялась, что получится приобрести или арендовать дом, желательно достаточно большой, чтобы вместить нескольких врачей… для начала пятерых или шестерых, которые бы просто принимали людей и выписывали бы рецепты.
Но это…
– Три этажа. И чердак можно обустроить, если нужда возникнет. Задний двор широк, чтобы поставить каретный сарай и конюшни. Докторам придется выезжать, и лучше, если не придется искать транспорт. Левое крыло легко перестроить под тех, кому требуется постоянный уход. В правом разместим докторов и подмастерьев. Возможно, и вправду откроем классы.
Все верно. И правильно. И лучше, чем я могла бы предположить.
– А не слишком ли это… роскошно.
– Ласточка моя, – Магнус на мгновение расстался с купеческой личиной, – твоя лечебница не имеет права не быть роскошной. Ты – леди Дохерти. Все, что ты делаешь, ты делаешь от имени семьи. И это не может быть сделано в половину возможностей.
То есть без пафоса не выйдет?
– Этим, – он указал на здание, – ты заявишь, кто ты есть.
И почему мне кажется, что эта заявка многим придется не по вкусу? Хотя бы тем людям, которым здание принадлежит. Но Магнус с легкостью отмахнулся от аргумента, в его представлении аргументом не являвшимся.
– Все, что построено на земле Дохерти, принадлежит семье Дохерти и может быть использовано по ее усмотрению. С выплатой, конечно, компенсации. И поверь, они уйдут. Изольда, мне кажется, что ты несколько недооцениваешь собственные возможности. Боишься требовать. А пока ты не потребуешь, тебе никто и ничего не даст. Напротив, будут уверять, что ты права не имеешь.
То есть мне сейчас предстоит подняться по лестнице, раскланяться с быками и владельцем здания, а потом вежливо попросить съехать?
– Я говорю не о банке, с ним я сам разберусь. Я говорю обо всем остальном. Не повторяй ошибок Кайя. Не позволяй забыть, кто правит в этом городе…
О да, осталось понять, как именно этого добиться.
Впрочем, чем больше я думала, тем четче понимала – Магнус прав: это здание идеально подходит для лечебницы.
Рука у тана была теплая и крепкая, шаг – быстрый, а намерения неясные. О них Тисса старалась не думать, хотя бы потому, что мысли сворачивали к той несчастной ванной и ночному купанию. Приличной девушке следовало бы забыть обо всем, что она видела, и Тисса искренне старалась. Но, видимо, она уже не могла считаться полноценно приличной девушкой.
– А… а могу я узнать, куда мы направляемся? – Поспевать за их сиятельством было нелегко, но если они думают, что Тисса станет жаловаться, то не дождутся.
– Можешь.
– Ваше сиятельство… – Тисса будет вежлива. Очень-очень вежлива. – Не будете ли вы столь любезны сообщить мне о цели нашего… путешествия.
Он остановился. Развернулся и посмотрел так, что, не держи он за руку, Тисса сбежала бы.
С другой стороны, хотя бы остановился.
Дух перевести можно.
Если получится. Потому что дух в непосредственной близости от него отказывался переводиться. И вообще дышать оказалось сложно. А еще Тисса почувствовала, что краснеет.
Вот почему бы ему не поболеть еще немного? Такой тихий был… добрый… вежливый… или это присутствие леди Изольды сказывалось?
Ох, что она про Тиссу подумает…
– Ребенок, – их сиятельство изволили смотреть в глаза, и увернуться от взгляда было никак не возможно, – ты извини, что я над тобой смеялся. И смеюсь. И буду смеяться. Я не со зла. Привычка такая.
– Смеяться?
– Да. Предпочитаю, чтобы плакали другие.
– Те, кто вас… обидел?
– Они в первую очередь.
Вот как-то сразу и поверилось. Даже жаль стало тех людей, но потом Тисса вспомнила, как выглядел тан, и жалость сменилась злостью: сами виноваты.
– Я честно постараюсь себя сдерживать, – пообещал он.
Как-то не очень искренне. Наверное, и сам не верит, что получится обещание сдержать.
– А идем мы тебя перевоспитывать.
Определенно не получится… сдержать.
– Вы полагаете, я плохо воспитана?
– Слишком уж хорошо. – Когда их сиятельство не насмехались, то они были вполне… нет, о таком приличные девушки тоже не думают. – Меня это пугает.
И как его понимать? Тисса не встречала еще людей, которых бы пугало хорошее воспитание. Тем более сомнительным представлялось, что тан в принципе способен испытывать страх.
– Поэтому попробуем научить тебя плохому.
Что ж, с талантами их сиятельства много времени не понадобится.
– Есть тут одно интересное место…
На вершине Голубиной башни и вправду когда-то размещались голубятни, где выращивали сотни и сотни птиц самых разных пород. Были здесь и изящные агараны, и турманы, и гривуны с курчавым оперением, и крупные лагоры с мохнатыми ногами, типлеры, барабанщики, дутыши и многие другие. Их названия сохранились на фресках, еще целых, но покрытых густой сетью морщин, на старых дорожных клетках, убрать которые тан не потрудился, на деревянных подставках с чучелами чемпионов…
– Выкинуть руки не доходят, – признались их сиятельство. – Да и не особо мешают. Не боишься?
Мертвых голубей?
Приятного, конечно, мало, но и пугающего ничего нет. Это только маленькие девочки верят в страшную сказку про ожившее чучело. Тисса тоже верила. Давно. И часами просиживала под лестницей, пытаясь застать тот чудесный миг, когда линялое чучело старого медведя, добытого еще дедушкой Тиссы, пошевелится.
Глупость какая…
– Не надо выкидывать. – Тисса вдруг представила, что того медведя, с которым она почти подружилась, кто-то взял и выбросил за ненадобностью. И от этой мысли стало грустно.
От того ее дома ничего уже не осталось.
И зачем вспоминать?
– Садись.
Их сиятельство указали на кресло. И Тисса, присев, огляделась.
Места много. И много мебели, собравшейся, казалось, из разных уголков замка и совершенно не сочетающейся друг с другом. У самой двери возвышался шкаф с короной и медальонами. А чуть дальше – изящный трельяж на гнутых ножках. Имелись здесь козетки и пуфики, подушки с кисточками, брошенные на шкуры, которые заменяли ковер, и солидное, словно трон, кресло.
Круглый стол.
Ужасающего вида секретер с множеством отделений.
И даже матросский сундук, охраняемый разъеденным ржавчиной замком.
С потолочной балки свисала пара морских фонарей. Но света было достаточно – он проникал сквозь окна, которыми пестрела стена. Большие и маленькие. Забранные ставнями и стекленые. С узорчатыми решетками и витражами.
Круглые.
С оплавленными краями. И потеками запекшегося камня у рам.
– Ну… – Их сиятельство несколько смутились, что было совершенно ново. – Я тут немного… экспериментировал. Одно время. Получилось не совсем то, чего хотел.
– А чего вы хотели?
Леди умеет поддерживать беседу на самые странные темы.
– Светильник создать. Магический. В Хаоте такие видел. Это как… большой светляк в стекле. Света много. А можно сделать, чтобы и тепло давал. Выгодно.
– И у вас получилось?
Вряд ли, потому что тепла жаровни определенно не хватало. И Тисса с трудом сдерживала дрожь. Вот предупредил бы, она бы хоть шаль взяла.
– Получилось… – Тан указал на стену. – С полсотни где-то получилось… нестабильных энергетических образований. Эта часть выгорела начисто… и стена, как видишь. Но в целом неплохо вышло. Удобно даже.
Тисса кивнула, надеясь, что другого ответа от нее не ждут. Ну вот насколько безответственным человеком надо быть, чтобы так рисковать! Он ведь и сам чудом уцелел!
– Не одобряешь?
– Ваше сиятельство, я не могу одобрять или не одобрять ваши поступки.
Он хмыкнул и, запустив руку в волосы, произнес:
– Видишь. Слишком хорошо воспитана. А дрожишь-то чего?
Издевается?
Определенно издевается.
– Извините, но здесь несколько прохладно.
Это ведь не жалоба… это факт. Прохладно. Ему-то хорошо в сапогах… кожаные, а не из тонкой ткани. И сюртук теплый. Во всяком случае, теплее платья будет.
Тан молча достал из шкафа что-то белое и меховое, вытряхнул это на кресло и велел:
– Сюда садись. С ногами забирайся.
Леди не забираются в кресло с ногами, и уж тем более на снежных соболей. Мех был мягким, нежным, как пух… безумно дорогим. Тисса видела такой лишь однажды. Ему не место в старом шкафу полузаброшенной башни.
Соболя требуют обращения бережного.
Но их сиятельство имели на сей счет собственное мнение. Они сели на пол, вернее, на подушку с золотым кисточками и лениво потянулись. А потом, прежде чем Тисса успела сообразить, что происходит, ее правая нога оказалась в тисках пальцев.
– Когда я что-то говорю делать, надо это делать, – сказал тан, снимая туфельку. – Не дергайся. Замерзла… Вот и почему молчала?
Он растирал ступню, бережно, но в то же время сильно.
И неприлично.
Недопустимо.
Но умирать со стыда почему-то не получалось.
– В-ваше сиятельство…
– Еще раз так ко мне обратишься и… – Ой отпустил ногу. – И я тебя поцелую.
Нечестно!
– Вторую давай.
Перечить Тисса не посмела. Вообще следовало утешиться тем, что тан имеет полное право делать все, что ему заблагорассудится, даже если желания у него странные.
– Вот так хорошо. – Он завернул Тиссу в меховую шаль. – Во-первых, у меня есть имя. И было бы мило с твоей стороны иногда про него вспоминать. Во-вторых, не надо меня бояться. Я не причиню тебе вреда, ребенок. Я тебе жизнью обязан, понимаешь?
Она не боится. Ну почти, потому что если тан узнает о тех письмах, то вряд ли простит… и надо бы рассказать. Возможно, сейчас, пока он добрый.
Разозлится, конечно.
Но вдруг не станет убивать?
Покричит… и что потом? Договор подписан, и деваться ему некуда. Он женится на Тиссе и будет ее ненавидеть, потому что она сама себя уже ненавидит, причем даже не за письма, а за ложь.
– Что случилось?
Зачем он спросил?
– Просто… вспомнилось нехорошее.
Урфин не представлял, о чем разговаривают с шестнадцатилетними девушками, даже если они очаровательны, милы и хорошо воспитанны. Особенно если милы и воспитанны.
И вся затея с каждой секундой выглядела все более глупо.
Притащил.
Зачем?
Показать дырявую стену, чучела голубей и трубу подзорную? Не подумал даже, что она не одета для подобного рода прогулок. Не приведи Ушедший, еще простудится.
– Выбрось нехорошее из головы, – посоветовал Урфин.
Тянуло погладить, но девочке определенно неприятны его прикосновения.
Привыкнет.
Со временем.
А если нет, то что? Как-то вот в теории все выглядело проще.
– Ты же не обедала еще, верно?
Осторожный кивок. И следит за каждым его движением, заранее подозревая в недобром. Сам виноват: нечего было пугать, доигрался на свою же голову. Но ведь тогда не бросила, не сбежала, хотя видно было, что хочется сбежать, и значит, не все так уж плохо, как кажется.
– Есть лучше, глядя на море.
Урфин развернул кресло к самой большой пробоине, ныне превращенной в окно. Вот что ему всегда нравилось в Голубиной башне, так это вид. А Кайя еще матерился, когда увидел, что от башни осталось. Стены два дня остывали.
Непроизвольный выброс плазмы.
Хорошо, что рвануло уже снаружи… Урфин помнил момент, казалось бы, удачи, когда на ладони распустился первый огненный шар, чтобы спустя мгновение разделиться надвое… а те два вновь распались. И тогда он понял, что не в состоянии контролировать процесс.
Зато окна получились впечатляющие.
В тонкой кованой раме было море и небо, словно отражение друг друга. Корабли. Паруса. Белый альбатрос, зависший у самого солнечного круга. И тонкая змейка талой воды по стеклу, словно слеза.
– Очень красиво, – шепотом сказала Тисса. Она глядела в окно с таким выражением лица, которое бывает у людей, вдруг вспомнивших о чем-то важном и очень личном. – И… так похоже.
– На что?
– У нас на башне тоже было окно, из которого море видно… не такое большое. Но если забраться…