– А у тебя был выбор? – Я разливаю чай по фарфоровым чашечкам, которыми только в куклы играть. Кажется, поняла, чем мне не нравится эта комната – она не для людей, для игрушек. И я сама начинаю ощущать себя этакой куколкой.
– Их сиятельство были… настойчивы.
Ей идет улыбка. И кажется, вчерашний день был прожит не зря.
– Тисса, – протягиваю ей чашку, – я не собираюсь тебя ругать или упрекать в чем-то. Сейчас за тебя отвечает Урфин, и я понимаю, что ты должна ему подчиняться.
А их сиятельство не всегда предугадывают последствия собственных поступков.
– Но если вдруг случится, что он тебя обидит… случайно. Или ты почувствуешь, что что-то идет не совсем так. Или понадобится совет… да что угодно. Я всегда буду рада тебе помочь.
Проникновенно получилось, но вот поняли ли меня?
– Спасибо.
Всегда пожалуйста. Тисса пьет чай маленькими глотками. И нельзя не признать, что она, в отличие от нашей светлости, в обстановку вписывается.
Шкатулка лежала на каминной полке между двумя фарфоровыми дамами, которые перемигивались друг с другом, заслоняя личики веерами. Фигурки были расписаны с удивительной тщательностью, и дамы казались живыми.
– С днем рождения тебя. – Я протянула шкатулку, надеясь, что подарок ей понравится. Нет, Тисса в любом случае будет очень благодарна, но хотелось бы, чтобы подарок ей действительно понравился. – Извини, что с опозданием.
– Это… мне?
– Тебе.
Кажется, ей давно не дарили подарков. Тисса принимает шкатулку очень бережно. И не сразу решается открыть. Я не мешаю. Я помню, какое это удовольствие – угадывать, что лежит внутри коробки. Сразу столько вариантов, один другого безумней. Угадать получается через раз.
– Я правда не знаю, принято ли у вас праздновать дни рождения.
– Только если в семье…
А семьей Тисса пока меня не считает. Да и не только меня, но надеюсь, со временем все изменится.
В шкатулке – гребни удивительной красоты. Белая кость. Лунный камень. Серебро. Резьба. Чеканка. И каждая вещь – произведение искусства. Кажется, их не только для расчесывания волос используют.
– Я… очень вам благодарна. – Она все-таки решается посмотреть на меня. И взгляд долгий, выжидающий, но Тисса решается: – И… я бы хотела спросить… я не могу понять, чего он от меня ждет! Он сказал, что не хочет, чтобы я только подчинялась. Что его это оскорбит. А как тогда мне себя вести? И что делать? Чего он хочет?
Глобальный женский вопрос, на который до сих пор нет внятного ответа.
– А чего ты сама хочешь?
Глава 16
КОРАБЛИ И ПУШКИ
– Сэр, мы окружены!
– Отлично! Теперь мы можем атаковать в любом направлении!
Военные истории
Кайя говорил, стараясь блокировать эмоции. Получалось. Почти.
Дядя морщился.
Урфин сидел неподвижно, вцепившись в подлокотники кресла, точно опасаясь, что если выпустит их, то снова сделает какую-то глупость.
Главное, кратко вышло. И по существу.
– Хорошо, что ты молчал. – Урфин первым заговорил, отрывая пальцы от кресла. – Я бы действительно напортачил…
…например, попытался убить.
Кайя и самому эта мысль приходила в голову. Да она, можно сказать, засела в этой голове занозой. Только как убить того, кто почти неуязвим?
И во много раз сильней.
Опытней.
– Неважно, что было тогда. – Врать самому себе Кайя не любил, но дядя в кои-то веки не стал указывать на ложь, отвернулся только. Ему стыдно, хотя он и понимает, что ничего не смог бы сделать.
– Надо понять, что со мной происходит сейчас. И как быть дальше.
После беседы с Кормаком танк ожил. Кайя чувствовал железо, которое ворочается, пытаясь выбраться из земляной ямы. Искалеченные колеса елозят по мягкому грунту, лишь глубже зарывая неподъемную тушу.
Магнус сутулится. Он выглядит почти так же плохо, как тогда, много лет назад, когда Кайя его нашел. Но хотя бы без безумного блеска в глазах.
– Мне… следовало бы… догадаться.
Он вертит в руке вилку, постепенно сминая сталь в кольцо. И рукоять из камня крошится.
– Я не виню тебя. Или тебя, Урфин. Вы бы не смогли его остановить. А под руку попасть – вполне.
Выронив вилку, Магнус запускает пальцы в бороду. Он молчит долго, но губы шевелятся, точно дядя беседует с кем-то, не то жалуясь, не то выговаривая.
– Моя память… Кайя, я не знаю, что от нее осталось. Я думал, что пострадали только те воспоминания, которые… после…
Он не произнесет этого вслух, и Кайя понимает почему.
– Там кровь и огонь. Огонь и кровь. Ничего хорошего. А раньше… не знаю. Да, ты стал много спокойней. И связь важна. Расставаться… расставание будет болезненным для вас обоих. И да, тебя проверяли, племянничек.
И поскольку отпустили живым, то следовало считать, что проверку Кайя прошел. А ведь обрадовался, как щенок, вдруг радугу увидевший.
– Не переживай. – Дядя взял нож и закрутил его спиралью. – Они боятся тебя так же, как боялись моего братца. Но раз уж предложили помощь, то надо пользоваться.
– А если сделают хуже? – Урфин никому не верит. И Кайя в чем-то разделяет его сомнения.
Этот блок не мешал жить. Но не получится ли так, что вместо одного поставят другой?
– Оракул, – сказал Магнус. – Он выступит контролером. И гарантом.
– И продемонстрирует мое недоверие.
– Именно. У тебя нет причин им доверять. Переговори с Мюрреем на эту тему. Требование законно. И к слову о законности. Боюсь, твоя догадка верна. Особенно если учесть…
Он не договорил, замер, задумавшись, растягивая стальную спираль в ленту.
– Совет никогда не имел такой власти, как сейчас. Я не мог понять, зачем мой братец его вообще создал. И ждал, когда тебе надоест играть в демократию и ты разгонишь…
Кайя надоело почти сразу. Совет связывал по рукам и ногам. Болото, которое высасывало силы. Любая идея обрастала возражениями, словами, чужими страхами, недовольством. И этот снежный ком приходилось проталкивать, лавируя в узких переходах человеческих взаимоотношений.
Учиться врать.
И обещать намеками, не давая твердого слова.
Использовать чужих врагов. И сдерживать ярость, в очередной раз подсчитывая голоса.
Торговаться. Уступать в обмен на уступки.
Урфин знал это лучше, чем кто бы то ни было. Он и сказал то, о чем думали все:
– Кайя, они эту власть добровольно не отдадут. Ты не заставишь Совет принять закон, который ограничивал бы полномочия Совета.
Это Кайя понимает. И выходит, что единственный шанс – принять помощь Мюррея. Дядя прав: присутствие Оракула гарантирует, что вмешательство не будет избыточным. Значит, осталось дожить до весны… не так уж и долго, если подумать. Протянул же он как-то двенадцать лет. И пару месяцев продержится.
Если только…
– Нет. – Магнус умел ловить опасные мысли. – Сам даже не пробуй. Хуже нет, чем воевать с собой.
– Но теоретически?
– Теоретически… да, теоретически ты способен вырваться.
…Кайя ведь пробовал. Он уже конфликтовал с блоком, и тот пострадал в результате этого конфликта, но остался жив. Возможно, если усилить воздействие, то…
Воспоминания о смерти были свежи. А дядя продолжил:
– Вырвешься. Если разрушишь себя до основания. Рискнешь не только памятью, но и личностью. И шансом на возвращение. Фактически тебе придется убить себя. И воскреснуть, если сумеешь. Это нехороший план, мальчик мой. Забудь о нем.
Кайя постарается.
Он уже забыл. Почти. Железная громадина застыла, обессилев. Но Кайя все равно слышал ее четко, четче, чем раньше. Если закрыть глаза, то, пожалуй, он способен мысленно прикоснуться к холодной броне, ощутить ее неровность, трещины на краске, острые края ран и ржавчину на них.
Земля проникла под днище танка, сливаясь с железом, вытягиваясь в жгут нерва, который уходил в глубь… чего?
Разума? Или еще ниже? До глубинных слоев коры, до самых инстинктов?
Отец хорошо поработал. Тщательно.
Он действительно не верил, что Кайя справится сам. А Совету, выходит, верил?
Кормаку?
Насколько лорд-канцлер в курсе ситуации? Но насколько бы ни был, он опасен. И самое время рассказать об опасности. Дядя найдет способ решить проблему.
Радикально.
И данное решение оправданно, но… Кайя не в состоянии его озвучить. Он пытается, скорее ради того, чтобы понять, насколько беспомощен. Нет боли. Нет изменения физиологических ритмов. И если дядя до сих пор увлечен разглядыванием тонкой полоски стали, то нет и внешних проявлений этого ментального паралича.
Проблема в том, что санкционировать убийство незаконно?
Или в том, что Кормак защищен?
…Кайя, что происходит?!
…все в порядке, сердце мое.
Почти.
Надо оставить эту мысль. Выдохнуть и вернуться к беседе. Забыть про Кормака. На время. И желательно убрать его… не физически, раз уж подобный вариант невозможен по какой бы то ни было причине. Повод… Кормак тоже не всевластен, иначе не допустил бы свадьбы. Правила этой игры установлены давно. И Кайя остается лишь принять их.
Пока.
Осенью быстро темнеет. И в покоях нашей светлости зажигают свечи. Они пахнут медом и дают неровное зыбкое освещение. Сегодня мне мало света, и я сама украшаю восковыми колоннами рога канделябров.
Мне холодно.
И знаю, что холод этот рожден страхом за Кайя. Сейчас он нервничает куда больше, чем утром. Пытается мне что-то рассказать, но не может. И теряет связь совсем.
Злится.
Расхаживает по комнате, потом успокаивается сразу и вдруг.
– Ложись, – я опускаюсь на пол у камина, – просто ложись. Тебе надо отдохнуть. Когда ты в последний раз отдыхал?
– Вчера.
Кайя подчиняется. Он вытягивается рядом с каминной решеткой и кладет голову мне на колени.
– Закрой глаза.
Пламя пробирается сквозь железные прутья, рассыпает дорожки рыжих искр и вылепляет призрачные фигуры. Огненный рыцарь наблюдает за нами.
Я перебираю жесткие рыжие пряди, изредка касаясь шрамов. И Кайя успокаивается. Я слышу это – стальные тиски где-то внутри него ослабляют хватку, позволяя дышать, думать и слышать.
…ты снова есть.
…конечно. И есть. И буду. И вообще тебе от меня не избавиться.
Дергаю его за волосы.
…за что?
Притворное возмущение. И я поддерживаю игру:
…каждая уважающая себя женщина должна проесть мужу плешь.
Кайя фыркает и признается:
…Иза, я боюсь. Теоретически возможна ситуация, когда я не смогу тебя защитить…
…и ты ничего не добьешься, если и дальше будешь думать об этом.
…знаю. Завтра я поговорю с Сержантом. Если однажды он скажет тебе, что нужно уходить, обещай, что подчинишься.
…ему тоже доверяешь?
…да. Урфина и дядю попытаются убрать первым ударом. Сержанта пока не принимают как серьезного игрока. Он держится в тени. Считают наемником. Максимум – попробуют перекупить или взять на испуг…
Не представляю, чем можно испугать Сержанта. Не родилась еще та бабайка…
…он спрячет тебя до весны. Как только блок будет снят, я избавлюсь от Совета. Здесь давно пора навести порядок. И в городе тоже… он умер, когда мне было семнадцать. Я сперва не мог поверить, что его и вправду больше нет. А когда поверил, то расплакался.
Не представляю Кайя плачущим и не желаю представлять.
Я глажу лицо, и мурана играет в прятки, то отползая к вискам – кожа Кайя белая, как у всех рыжих, прозрачная, – то заливая щеки чернотой.
…понял, что все закончилось. Похороны – в тумане. Мой выход к людям – помню, что боялся жутко корону уронить. Она была такой тяжелой… я что-то говорил. Обещал. Потом – Совет. И проблемы… столько проблем.
И все свалились на мальчишку, которому бы отойти от всего, что с ним было.
…граница бунтует. Дороги под разбойниками. Они не то что караваны вырезали – на деревни нападали. Побережье горит. Пираты захватили Шепилл, это третий по величине город, и объявили независимость. Зерна не хватает, потому что сеять некому. Зато хватает беглецов, которые уже и не знают, куда им бежать, – всюду одно и то же. Голод. Война. А за пределами протектората их не ждут. Убьют. Или сделают рабами… Я не знал, за что мне взяться.
…а твои лорды? Разве они не должны были как-то… что-то делать?
…лорды требовали наведения порядка. Желательно на их землях. Они принесли вассальную присягу и желали, чтобы я исполнил взятые на себя обязательства. В лучшем случае давали войска. С войсками тоже сложно. Мне не верили. А я умел драться, но не командовать.
Я слышу его грусть и свободной рукой дотягиваюсь до его ладони.
…первые два года я воевал. Метался с одного угла протектората в другой. Только-только порядок наведешь, а оно опять все разваливается. Я пытался быть всюду, а не выходило.
Разноцветные картинки чужих воспоминаний.
Дохлая лошадь, которую рубят на куски, потому что мясо не должно пропасть. Дым над остатками домов. Мертвецы. И оглушающий лязг. Металл уродует металл, а людям остается терпеть.
…извини, сердце мое. Этого ты не должна была видеть.
…я хочу.
…потом вернулся Урфин и стало легче…
…а где он был?
…мир смотрел. Не сердись на него. Он так долго мечтал стать свободным. Как я мог его удерживать?
Никак. Я понимаю. И Урфина тоже: если долго рваться на свободу, то сложно остановиться, эту свободу получив. Но мне все равно тоскливо, потому что хуже нет, когда самые близкие уходят, оставляя наедине с войной. Это не предательство, это вынужденный шаг, но… я рада, что Урфин вернулся.
…помимо свободы были и другие причины. Я пытался его защитить и отправил к Мюррею. А Мюррей… воздействовал. Он хотел удержать Урфина от побега, и у него получилось. А потом, когда все всплыло, Урфин разозлился. Зато он нашел Магнуса. Дядя был… не в себе.
Но Кайя нашел способ привести его в норму. Еще одно чудо, которое оказалось ему по плечу.
Вот только во что обходились эти чудеса?
…хуже всего было с мелкими бандами. Люди отвыкли работать на земле. Зачем? Имея копья или нож, можно взять все, что тебе хочется. Если пиратов мы разбили, мятежи подавили, то эти… они появлялись из леса. Грабили. Жгли. И снова исчезали. Местные с ними не справлялись… зачастую не хотели справляться. Куда проще получить часть добычи и вовремя закрыть глаза. А случалось, что и рыцари не брезговали "народным весельем". Это они так называли… знаешь, не понимали порой, за что их приговорили к смерти. Смертей было много. Я действовал жестоко… дядя, если случалось, был еще хуже.
…но были причины?
…тогда казалось, что да. Насилие не остановить добрым словом. Я понимал, что должен что-то делать, и видел один путь. Но порой… для меня это было слишком.
Картинка обрывается раньше, чем я успеваю разглядеть что-либо, кроме опушки леса – сумрачный ельник за узкой полосой берез. Света много. И ощущение жары. Смрада, от которого к горлу подкатывает тошнота. Но я давлю ее.
Я ведь знала, что Кайя не святой. Он предупреждал, что руки у него в крови, да и… я ведь не лучше. Я приговорила тех людей к смерти и смотрела, как они умирают, мучаясь вопросом, имею ли моральное право решать чью-то судьбу.
А кошмары не снились.
…мне снились. Долго. Всякие.
…и теперь?
…уже нет. Но та война, которая была здесь, отличается от прочих. На границе просто поддерживается напряжение. Там все по правилам. Много ограничений. И я почти не вмешиваюсь… это как турнир, только большой.
Я понимаю, что он пытается сказать. Бокс и драка в подворотне, когда до крови, до последнего удара, чтобы выжить.
…теперь я могу позволить себе турниры. Но… Иза, прошло не так много времени, чтобы люди привыкли жить спокойно. Да, города отстроены. Дороги почти безопасны. И третий год кряду мы не закупаем чужое зерно. Люди работают. Я дал им шанс, они воспользовались. Из страха. Но многие еще помнят, каково это – жить по праву силы. Сейчас им кажется, что тогда были замечательные времена свободы, которую я отобрал…
…злой какой.
…не для тебя.
Я убираю волосы со лба Кайя и провожу мизинцем по переносице, касаюсь ресниц, и Кайя щурится.
…сердце мое, в последнее время столько всего происходит, что я уже не уверен, сумею ли справиться со всем.
…сумеешь.
Кайя больше не один. Но он снова вот-вот упадет в те свои мрачные мысли, и я не знаю, чем его удержать.
…хочешь, расскажу, что мы с Тиссой придумали?
…хочу.
Я отражаюсь в рыжих глазах. И наклоняюсь, пытаясь разглядеть отражение. Как-то оказываюсь в кольце его рук и рядом на ковре.
– Нечестно!
– Зато приятно, – мурлычет Кайя на ухо. – Рассказывай… и про Сад невинности тоже. Ты видела, что Урфин покраснел? Он никогда не краснел! Даже когда мы в бордель впервые попали…
Кайя совершенно неприлично ржет.
О! Вот так неожиданно и узнаешь подробности из жизни… бордель. Вдвоем. Оно, конечно, вместе весело шагать… и бордели посещать… и как-то меня пробивает на смех. Уж больно занятная картина вырисовывается.
Кайя в борделе.
– Это была его идея! – Мой муж спешит оправдаться.
Конечно, кто бы сомневался. А Кайя сугубо в качестве моральной поддержки отправился. Ну или помочь по-дружески, если вдруг случится нужда…
Хохочем оба. Долго. Почти до слез…
– Урфин не обидит ее. – Кайя упирается лбом в мой лоб. Мы смотрим друг на друга, и я вижу себя его глазами. – На войне случается… всякое. Там сложно остаться человеком, но Урфин никогда не позволял себе воспользоваться ситуацией. Я даже не о насилии, скорее о том, что женщины, пытаясь выжить, готовы на многое. Это не для него. Он слишком хорошо знает, каково это – зависеть от кого-то.
Двадцать пять пушек.
Две сотни снарядов.
Порох, отсыревший, несмотря на солому и овечью шерсть, которой были обернуты бочонки.
– Жадность до добра не доводит, – сказал Магнус.
Он лично осмотрел каждую пушку, цокая языком не то от восхищения, не то от раздражения, что этакое мастерство идет во вред протекторату и самому мастеру. Вряд ли его получится пощадить.
У пушек были имена помимо тех, которые Урфин уже прочел.
Справедливость. Возмездие. Закон. Сила.
– Пафос. – Дядя щелкнул по носу бронзового монстра, которому предстояло погибнуть, не исполнив предназначения. – И глупость. Твоя, мой мальчик, непроходимая глупость. И не смей отводить глаза, когда я с тобой разговариваю.
– Магнус, я… – Оправдания вряд ли помогут.
Дядя и так проявил чудеса терпения, дождавшись, когда останется наедине с Урфином. Если так, то обычным выговором дело не ограничится.
– Внимательно слушаю, дорогой.
И стеком по руке так выразительно похлопывает. Как-то прежде за дядей не наблюдалось привычки со стеком ходить.
– Я боялся, что они снимутся с якоря. Исчезнут. Был шанс их взять, и я…