Замок преображался. Медленно, нехотя, но все-таки преображался. Зима вползала робкими штрихами белизны, темной гладью зеркал и кованой паутиной, что появилась благодаря Акуно.
В паутину удобно было крепить свечи.
– Слишком мало мест. Некоторым девушкам пришлось спать на полу.
Только этого мне не хватало…
Зимний бал – мероприятие в высшей степени специфическое. И для поддержания нравственности, а также в целях, полагаю, экономии, все невесты, не имевшие собственных покоев в замке, размещались в общих спальнях, куда в срочном порядке стаскивались кровати и соломенные матрацы. Выбивались пуховые подушки, проветривались одеяла. Замковая прачечная готовила сотни комплектов белья… одинаковых, ведь в теории этой ночью все девушки были равны.
Но некоторые, как известно, равнее других.
И дочь тана не будет спать на полу, в отличие от дочери какого-нибудь приграничного рыцаря, у которого все достояние – герб, древний замок и полтора коня.
– И если ваша светлость не возражают, то я бы воспользовался еще некоторыми комнатами, например…
Он на ходу открыл гроссбух, в котором, подозреваю, содержалась вся информация обо всех помещениях замка, а также мебели, столовом серебре, фарфоре, стекле, портьерах, гобеленах, постельном белье и прочих наиважнейших вещах.
– Пользуйся, Акуно. – Я потерла виски. Все-таки радио в голове – еще то удовольствие. – Пользуйся всем, чем сочтешь нужным воспользоваться.
– Ваша светлость излишне мне доверяют.
Акуно и кланяется с достоинством. Большой маленький человек.
– Я постараюсь не обмануть доверие вашей светлости, и… если бы я имел честь видеть вашу светлость раньше, я выбрал бы другое оформление для свадьбы вашей светлости.
Ингрид фыркает, значит, все-таки замечает карлика, но обращаться с низшими существами чересчур утомительно. Даже ее свободные взгляды не столь уж свободны.
– Спасибо, по-моему, все было замечательно…
…вернее, как-то наша светлость не особо по сторонам смотрела. Как там? Цветочки вроде бы розовые? И бантики?
– Ваша светлость добры.
И мудры. И прекрасны со всех сторон. Мы помним. И лучше делом займемся, чем выслушивать подобное, тем паче что прибыли по месту назначения.
Комната-казарма. От прежней роскоши остались шелковые обои с узором из виноградной лозы, тяжелые портьеры темного бархата да каминная решетка, начищенная до блеска. Сиял и паркет. А вот кровати смотрелись неуместно. Выстроенные вдоль стен в два ряда, они вызывали странное чувство протеста.
– Двадцать мест. Конечно, можно было бы поставить теснее…
Куда уж теснее? Здесь и так развернуться негде.
– …но это доставит лишние неудобства, тем более что ванная комната одна. Однако девушкам будут предоставлены тазы и рукомойники.
Это на одну ночь. В конечном счете этой ночью вовсе не принято спать.
– …также рекомендовал бы вашей светлости лично запретить гувернанткам и камеристкам оставаться здесь и занимать места, отведенные…
– Были случаи?
– Были, – соглашается Акуно. – Некоторые девушки… не могут постоять за себя.
Такие, как Тисса. Она без возражения отправилась бы на пол, уступив место чужой служанке. И молчала бы, потому что тем, кто стоит выше, возражать не положено.
Правила титулов, родов и крови пустили глубокие корни в местных душах.
– Тогда запретим. И еще. Надо назначить женщину… гувернантку, камеристку, я не знаю, как это называется, такую, которая следила бы за порядком. Которая не позволяла бы одним девушкам обижать других. Ее указания должны исполняться беспрекословно.
– Иза, многие девушки привыкли к определенному… комфорту. – Ингрид трогает вазу, в которую позже поставят цветы. Азалии, или фрезии, или уже не знаю, что там положено по плану. – И будут недовольны.
– В таком случае они имеют полное право остановиться в другом месте.
Я не собираюсь потакать капризам одних в ущерб другим. И если уж устраивать общежитие, то хотя бы с комендантом и воспитателями.
– Акуно, доведи, что жалобы принимаются исключительно в письменном виде.
Камин и не такое переваривал…
– Да, ваша светлость… Мы можем идти дальше?
Полторы дюжины комнат, каждая из которых – отражение предыдущей. И еще столько же подготовить… для мужской части все проще. Акуно уверил, что традиционно там возникает одна проблема – острых алкогольных отравлений. И доктора уже предупреждены.
А вопрос с вином все еще не решен… и с главным залом…
С птицами…
С дорожками, посудой… меню… размещением слуг…
…лечебницей…
И встреча с главами гильдий уже завтра, а я так и не решила, о чем буду говорить. Нет, я знаю о чем, но не знаю как. Не умеет наша светлость, несмотря на исключительный ее разум, речи писать. Кайя будет со мной, и это успокаивает, но… надо, чтобы они хотя бы подумали над моими предложениями.
А значит, предлагать следует кратко и внятно.
– Леди! – Лаашья вдруг шагнула вперед и так резко, что я едва не врезалась в ее спину. Спина была не по-женски широкой. Рубашка прилипла, обрисовывая мышцы, и перекрещенные ремни ножен смотрелись весьма уместно. Как и ножи в руках.
– Уймите свою дикарку. – Этот голос заставил меня вздрогнуть. И начало завтрашней проникновенной речи вмиг выветрилось из головы. – Не смешите достойных людей.
– Лаашья, это леди Флоттэн. Она не причинит мне вреда.
Физического. Леди не дерутся. Они копят яд, а затем отрыгивают его на собеседника с очаровательнейшей улыбкой. Ножи исчезли. Лаашья отступила, но, как мне показалось, не слишком поверив, что леди Флоттэн не представляет угрозы.
– Доброго дня. – Я решила быть вежливой.
Ингрид последовала примеру, но осталась милостиво незамеченной.
– Вряд ли. – На леди Флоттэн был наряд из черного крепа с кружевной отделкой. Широкие юбки. Идеальных очертаний талия в оковах корсета. Массивный воротник, подчеркивающий тонкость шеи, и гагатовый фермуар с вкраплениями бриллиантов. – День, омраченный встречей с тобой, по определению не может быть добрым. Что ты творишь?
– Где?
– Здесь!
Полагаю, речь идет не о коридоре. Здесь только ковры сняли для большей их сохранности. Кстати, надо будет и о мужском крыле распорядиться. Красота красотой, но ведь заблюют же…
– Могу я узнать, что конкретно вам не нравится?
Я не издевалась… разве что самую малость, понимая, что леди Флоттэн не нравилось все, начиная с нашей светлости и ею же заканчивая. Подозреваю, в глазах очаровательнейшей благотворительницы я была воплощением всех казней египетских.
И меня это до невозможности радовало.
Леди Флоттэн молчала. Веер в ее руке раскрывался и закрывался с опасным шелестом. И я обратила внимание, что спицы веера очень тонкие. Острые. Опасные на вид.
Лаашья успеет ударить раньше, но… труп почтенной вдовы накануне бала – это не то, что придаст мероприятию нужную изюминку.
– Конечно, я благодарна вам за все то, что вы делали для протектората. – Я говорю, глядя в ее глаза, блеклые, злые, как сама зима. – Но теперь я готова освободить вас от этой непосильной ноши. В вашем возрасте следует себя беречь.
Сказала и укол совести ощутила. Не надо становиться похожей на них.
Леди Флоттэн наклонилась ко мне и прошелестела:
– Ты – маленькая дрянь, которая думает, что ей все сойдет с рук лишь потому, что она умеет ублажать мужчину… а он слишком бесхребетен, чтобы указать тебе на место.
Вот Кайя она зря трогала.
– …но найдутся другие неравнодушные люди.
– Не сомневаюсь. – Я выдержала ее взгляд и нашла в себе силы улыбнуться. – И все эти милые люди забыли, что являются лишь гостями. По-моему, крайне невежливо со стороны гостя вести себя так, как ведете вы. Посему, будучи хозяйкой в этом доме, я прошу вас избавить меня от вашего бесценного общества.
И все-таки хорошо, что Лаашья рядом. С ножами… да и в принципе… определенно леди Флоттэн желала бы моей смерти. Медленной. Мучительной. И чтобы побыстрее.
Не дождутся.
Достали.
– Ты меня… выставляешь из замка? – прозвучало с некоторым удивлением, словно дама только сейчас осознала возможность подобного исхода.
– Да. Уж будьте так любезны.
И совесть на сей раз молчит…
Очередной порции яда наша светлость дожидаться не стала, у нее имелись еще дела. Вряд ли леди Флоттэн привыкла к подобному обращению… лишь бы веер в спину не метнула. Я прямо чувствую, как между лопаток кожа чешется, небось от взгляда ласкового.
– Ты… – донеслось в спину. – И твоя маленькая шлюха… еще до весны вас не станет.
– Вы мне угрожаете? – Оборачиваться я не стала.
– Я тебя предупреждаю.
– Спасибо.
Она просто сказала. Со злобы. От невозможности промолчать и съесть унижение, которое обычно выпадало на долю других. И на самом деле она ничего не знает о весне, о планах Кайя, о том, что нельзя полагаться только на чужую помощь.
Надо дотянуть до бала, а потом мы уедем.
И моя на Мюррея злость уже почти прошла. В конце концов, вряд ли он хуже этих, а если и вправду даст Кайя свободу, то я всем сердцем полюблю сего замечательного человека.
– Ты сильно рискуешь, Иза. – Ингрид коснулась моей руки, привлекая внимание. Пальцы у нее были холодные. Неужели боится? – Многие сочтут тебя… несправедливой. Осудят.
Плевать. Я не собираюсь и дальше глотать оскорбления.
– У тебя и без того врагов хватает. Не давай лишнего повода.
Прости, Ингрид, но на сей раз твой совет неуместен. Врагов не станет меньше, если я проявлю слабость. Скорее уж они окончательно обнаглеют.
– Акуно, позаботься, пожалуйста, чтобы покои леди Флоттэн тоже задействовали в подготовке бала. Думаю, там прекрасно разместятся человек сорок…
– Да, ваша светлость.
Как мне показалось, карлик улыбнулся.
Урфин точно знал, что эта женщина примет его приглашение хотя бы затем, чтобы удовлетворить собственное любопытство. И поиздеваться, если случай выпадет.
Когда-то она ему нравилась… больше, чем просто нравилась.
Все ошибаются.
– Вы так на меня смотрите. – Леди Лоу протянула руку, позволяя поцеловать. Шелковая перчатка холодна, как змеиная кожа, и все же это ее прикосновение в чем-то нежное, двусмысленное.
Ей хорошо такие удаются.
– Любуюсь, – честно ответил Урфин.
Она и вправду стоила того, чтобы на нее смотреть. Смена облика ей не повредила, наоборот: лишенное привычного слоя пудры лицо больше не походило на маску. Собственные волосы Лоу – бледное золото, в котором проблескивает роса алмазных капель. И сетка, их удерживающая, незаметна. Золото с золотом сливается. Прическа выглядит небрежной, но эта иллюзия.
Все в ней – обман.
– Ваше внимание мне льстит.
Легкая улыбка с оттенком грусти. И очередное, уже явно неслучайное прикосновение.
– Да неужели? Мне казалось, вы меня ненавидите.
– Мне жаль, что мы тогда друг друга неправильно поняли. – Она умела говорить тихо, заставляя прислушиваться к каждому слову, наклоняться из опасения упустить что-то важное.
Урфин помнит.
И взгляды из-под ресниц, с тоской, с мольбой о защите. Разве можно отказать?
Ей нравилось смотреть, особенно в зеркала, которые с готовностью отражали ее совершенство. Или на худой конец в чужие глаза – в них она ловила восхищение. И, лишенная его, бледнела. Поэтому и таскала за собой девочку-тень.
Та и сейчас сидела на соседней скамье, неслышимая, невидимая… раньше у Урфина получалось забывать о ее присутствии. Сейчас он с трудом притворялся равнодушным.
– Но мы еще можем все исправить?
– Конечно, можем. – Урфин убрал ее руку с плеча. – Начнем с моей невесты…
– Твоей невесты… ты так быстро обзавелся невестой. А когда-то говорил, что никто, кроме меня, тебе не нужен. Помнишь, обещал сделать что угодно, лишь бы я была счастлива? Ты так легко раздаешь обещания.
– С тебя пример беру.
Леди Лоу отстранилась, скорее позволяя разглядеть себя. В этом платье из тонкого, слишком уж тонкого кашемира, она выглядела раздетой, хотя никто не мог бы упрекнуть, что платье открывает больше дозволенного. Скорее уж память дорисовывает то, что скрыто.
И Урфин удавил бы память, если б мог.
– Оставь Тиссу в покое.
– Иначе?
Очередная игра, в которую его вынуждают ввязаться.
– Просто оставь в покое. Дорогая, я знаю, что ты – злобная тварь и ненавидишь меня столь же искренне, сколь я тебя презираю, но при этом забываешь один момент. Я – не Кайя. Меня не остановит ни то, что ты по какому-то недоразумению считаешься женщиной, ни то, что я с тобой когда-то спал.
Не поняла. Слишком уверена в себе, в отце, в могуществе рода, в непоколебимости своего положения.
– Ты по-прежнему неравнодушен.
Почти приглашение.
– И мы могли бы заключить союз… ты бы помог исправить ошибку, которая случилась по твоей же вине. А я… я бы тоже что-нибудь для тебя сделала.
Рука касается бедра и на бедре же остается, но медленно скользит вверх.
– Ты меня хочешь.
– Конечно, – глупо отрицать очевидное, – ты красивая женщина. И я с превеликим удовольствием отымел бы тебя еще раз. Или два. Или как получится, но, видишь ли, есть один… нюанс. От таких, как ты, всегда есть риск подцепить что-нибудь нехорошее. А у меня сейчас здоровье слабое. Дядя беречься велел.
От пощечины Урфин увернулся и руку перехватил, сжал крепко, позволяя ощутить силу.
– Пожалеешь. – Леди Лоу продолжала улыбаться и смотрела прямо в глаза. – Мне еще не отказывали.
– Неужели? А мне показалось, что я и здесь не первый.
– Не хотелось бы тебя разочаровать, но ты нигде не первый. Или ты думаешь, что одна женщина чем-то лучше другой? Не будь таким наивным. Мы все умеем притворяться…
Он не стал уклоняться от поцелуя. Нежного, по-девичьи робкого.
Ядовитого.
– Радость моя, – Урфин вытер губы, – ты никогда не думала о том, что будет с тобой, если ты перестанешь быть такой… красивой?
– Угрожаешь?
– Нет. Просто с женщинами вроде тебя порой случаются… всякие неприятности.
– Какие же?
– Сифилис… красная рожа… это когда кожа шелушиться начинает и облезать. Или вот серая гниль, от которой выпадают волосы, зубы, а внутренности превращаются в кисель. В городе сейчас настоящий рассадник болезней, а твои друзья далеко не все разборчивы в связях. Я волнуюсь.
– Как мило с твоей стороны. – Леди Лоу вытащила из корсажа свернутые трубочкой листы. Тончайшая бумага, почти прозрачная, такую используют для снятия копий, и бледные чернила. Запах духов, пыльца золотой пудры. Красная ленточка. Она тщательно готовила этот подарок, и принимать его – безумие. – Возьми. В благодарность за заботу… мне кажется, ты оценишь.
Письма. Копии. И самое разумное – отправить их в камин.
– Жаль, конечно, что остальные Гийом унес с собой. Там много интересного…
Леди Лоу махнула рукой, подзывая тень, которая с радостью кинулась к ногам подруги.
– Знаешь, – леди Лоу коснулась светлых волос тени, и та засияла от счастья, – я никак не могу избавиться от мысли, что вот таким ты был бы удобнее в использовании… возможно, когда эта издохнет, я куплю себе мальчика. Светловолосого. Синеглазого…
Урфин все-таки сбежал. От этого смеха, от пустого взгляда тени, в котором не было ничего, кроме безграничной любви к одному-единственному человеку, от собственного страха.
Он врал, когда говорил, что не помнит кокона. Свет. Вспышка за вспышкой пробивается сквозь сомкнутые веки. И невозможно высчитать ритм. Урфин начинает, но сбивается. Гул, который нарастает, подавляя способность двигаться, чтобы оборваться в тишину, в звук, ощущаемый скорее разумом, чем ухом. Движение в неподвижном мире. И пространство безгранично расширяется… нет больше ни верха, ни низа.
Ничего. Включая самого Урфина.
И писем. С первых слов становится ясно, чьи они.
У девочки аккуратный почерк. Буква к букве. Строка к строке.
Не стоит читать чужие письма, особенно такие… нежные. И по-девичьи глупые. Бестолковые, как она сама.
…я умоляю вас забыть мое имя…
…и более никогда не беспокоить меня, если в вашем сердце есть…
У Гийома нет сердца.
И писем других не существует. Скорее всего. Имейся у Лоу что-то посерьезней, она бы не отказала себе в удовольствии поделиться. А если так, то… Что делать? Потребовать объяснений? Или забыть? Забыть не получится, а притвориться можно. Хотя бы попробовать.
Решить на месте.
Урфин вошел без стука, нарушая очередное правило, но к проклятым мирам все правила.
Тисса стояла вполоборота в шали из желтого шелка поверх сорочки. Руки подняты. Поддерживает копну волос, смотрит в зеркало, не замечая Урфина. У ног ее – смуглый парень, которого тотчас захотелось убить просто за то, что он здесь и сидит.
– …а талию предлагаю сделать чуть более завышенной. И не следует бояться декольте…
…всего-навсего портной.
Изольда его рекомендовала, но Урфин не предполагал, что этот портной настолько молод.
– Здесь… – Если бы парень коснулся Тиссы не деревянной палочкой, но рукой, Урфин бы эту руку сломал. – …Пустим атласную ленту. Сзади – три складочки и небольшой шлейф, который можно украсить…
– Шлейф. – Урфин понял, что еще немного, и он все-таки потеряет контроль над собой. – Шлейф – это хорошо…
Тисса обернулась. И ее взгляд, ее улыбка развеяли наваждение.
Письма… это глупость, повторения которой Урфин не допустит. А Гийом в любом случае не жилец.
– Мы… закончили? – спросила она.
– Да, леди. – Портной, поднявшись с колен, поклонился. – Но вы все-таки подумайте хорошо. Отказаться вы всегда успеете, а вот сшить бальное платье за несколько дней будет сложно…
Он ушел в спешке, забыв на ковре несколько булавок, белый лист с наброском и ленту.
Кажется, испугался.
И улыбка Тиссы тает. А в глазах появляется беспокойство.
Нельзя напугать ее еще больше. Спрячется. И будет снова вежливой, тихой, неживой.
– Что с вами?
– Ничего. Вспомнилось… неприятное.
– Не надо вспоминать неприятное. – Она подошла и коснулась щеки. – У вас кровь идет.
Точно. Опять льется из носа, а Урфин и не заметил. Вид у него сейчас наверняка жалкий. Защитник… себя защитить не способен.
– Идемте. Вам надо прилечь. – Тисса, придерживая шелковую завесу. – Урфину отчаянно хочется, чтобы та съехала, – берет его за руку. И вырываться, возражать нет желания.
Козетка для него тесновата, но если перекинуть ноги через гнутый бортик, то вполне терпимо.
– Запрокиньте голову, пожалуйста. Я сейчас.
Отсутствует она недолго и возвращается с миской холодной воды. Переоделась. И невольная мысль мелькает, что халат держится на одном пояске, который легко развязать. И девочка не станет сопротивляться. Она не поймет даже, что происходит, но… это подло.
Отжав хвост полотенца, Тисса пристраивает его на переносицу и пытается зажать пальцами, но силенок у нее маловато. И Урфин сам сдавливает нос. Она же вытирает кровь, осторожно, точно опасаясь причинить боль.
– Не испугалась? – Голос гнусавый, отчего самому смешно становится.