Если молодой человек или девушка хорошо, со вкусом оделись, их все-таки крестят "стилягами". Становится обидно, что у нас не понимают современного стиля одежды и как лучше, удобней и красивей одеться. Почему девушке не носить красивую, яркую одежду с гармонирующими тонами, почему девушка не может надеть для прогулки весной или летом такой спортивный костюм, как курточка и брюки? Это удобно и красиво! Мы не "стиляги", мы работаем и учимся, и нам нравится современная одежда, конечно не испохабленная одежда "золотой молодежи"! Но нет, и этому виду одежды объявлена борьба, комсомольские организации борются со "стилягами" – это же преклонение перед Западом! А если действительно красиво, удобно и приятно! Почему бы не поучиться и у Запада, как надо красиво и хорошо одеваться? Почему мало, а то и совсем не ведется борьба с пьяницами и дебоширами, почему не объявлена "стилягами" молодежь, которая носит сапоги с брюками навыпуск, небольшую кепочку с непременно торчащим чубом? Почему в наших клубах, как клуб ДЖД, девушка под страхом драки и скандала не смеет отказать в танце какому-нибудь подвыпившему молодчику, на которого нет никакой управы? Почему же, наконец, человеку, хорошо и модно одетому, кричат в спину: "стиляга"!
Вот это непонимание и неправильное толкование слова "стиляга" и не совсем правильная борьба со "стиляжничеством" привела к весьма печальным и отрицательным результатам. Этим пользуются хулиганы, которых действительно надо было бы назвать "стилягами", они начали травлю людей, которые выделились своей одеждой. Эта "борьба" и привела к возмутительнейшему фактору произвола и разнузданности хулиганов, который при попустительстве органов милиции был совершен в воскресенье, 31 марта с. г. между 9-ю и 10-ю часами вечера в центре города перед зданием оперного театра.
Мы, компанией из 4-х человек (2-х девушек и 2-х юношей), в воскресенье вечером возвращались домой после прогулки. На центральной улице нашего города, Первомайской, неизвестный нам человек пытался нас сфотографировать. По всей вероятности, его привлекла спортивная одежда одной из девушек: на ней были брюки и спортивная курточка. Мы подошли к нему и спросили, почему он нас фотографирует. Он ответил, что ему так нравится. И далее он продолжал, забегая вперед нас, фотографировать. Его странное поведение стало собирать любопытных. Вокруг нас стал собираться народ, все время привлекаемый "фотокорреспондентом". Скоплением народа воспользовались хулиганы, которые начали кричать: "Стиляги, стиляги! Стиляг фотографируют!" Бей стиляг!" Эти выкрики все больше собирали толпу, и когда мы дошли до оперного театра, толпа запрудила всю улицу. Чтобы избежать нарастающих оскорблений, мы зашли в фойе театра, но и здесь нас не оставили в покое. Неизвестный с фотоаппаратом все пытался нас сфотографировать. Когда мы подошли к нему и спросили его фамилию и право нас фотографировать, то он вынул красную книжечку, но показать ее или назвать свою фамилию отказался. Чтобы выяснить его личность, мы обратились к стоящему рядом милиционеру. Но увидав, что мы приближаемся к нему с милиционером, неизвестный скрылся в толпе, которая стала настолько большой, что остановилось всякое движение на площади перед театром. Одна из девушек нашей компании (Малыжева Анна) бросилась в толпу, чтобы задержать неизвестного с фотоаппаратом, и мы ее потеряли из виду. Окружившие нас хулиганы стали всячески оскорблять нас. Мы решили сесть в такси и уехать, но они, приподняв заднюю часть машины, мешали тронуться с места. Когда мы все-таки вырвались из толпы, то за нами помчались на другой машине те же хулиганы, и только благодаря ловкости шофера нам удалось избавиться от преследования хулиганов, а девушка, которая бросилась за неизвестным в толпу, впоследствии сказала следующее: "Когда я очутилась сдавленной среди толпы, то меня стали со всех сторон толкать, пинать ногами, дергать за пальто. Может быть, я была одета в какой-нибудь ультрастильный костюм или была преступницей? Ничего подобного! Я считаю, что была одета посредственно. Откровенно говоря, мне бы хотелось гораздо лучше и красивей одеваться. На мне было пальто, которое я сшила 4 года тому назад. И вот меня за это стали толкать, бить в спину, крича: "Бей стилягу!" На мне порвали пальто. Распоясавшиеся молодчики затолкнули меня в подъезд, где пытались сорвать с руки часы и снять пальто. Я упала в какую-то яму, меня стали бить ногами, довели до такого состояния, что я не могла встать на ноги. Не знаю, что было бы со мной, если бы мне не помогли двое подоспевших студентов ЛГУ. Они помогли мне встать и переодеться, чтобы я могла уйти незаметно. Но уйти я не могла: на улице хулиганы, оцепив выход, кричали: "Выдайте нам стилягу!" Наконец сквозь толпу пробилась машина с милиционерами, которую не пускали хулиганы, меня посадили в нее и отвезли в 10-е отделение милиции".
За что избили эту девушку, за что оскорбили нас? Нам это до сих пор непонятно. Особую роль играла при этом милиция. Она появилась только тогда, когда вся площадь была запружена народом и была совершена расправа с девушкой. А кто-нибудь из хулиганов был задержан? Нет, этого не произошло. Встает вопрос, где же были в это время работники милиции, где были комсомольские патрули, почему вовремя не остановили распоясавшихся хулиганов, почему, наконец, создали в центре такой беспорядок?
Кто за это ответит? Ответить до сих пор никто не может, молчат все, молчит газета, ожидая каких-либо указаний, молчат работники милиции. Неужели нет виновных, неужели хулиганы не понесут ответственность за оскорбления и нанесенные побои?
Нам кажется, что в наших комсомольских организациях неправильно понимают борьбу со "стиляжничеством". В первую очередь обращают внимание на то, чтобы молодежь меньше носила модной одежды, а то иначе станут стилягами. Это боязнь нового – боязнь чеховского Беликова: "Как бы чего не вышло!" – боязнь, чтобы молодежь не преклонялась перед Западом. Но разве это преклонение? Нет, это не преклонение. Не заграничное клеймо красит человека, а красота одежды, сочетание красок, красивые модели одежды.
Почему на международной выставке моделей наши образцы заслужили перед Западом высшую оценку, а вот в массовом пошиве этих моделей не увидишь? Почему еще мало выпускают фабрики красивую, дешевую и модную одежду? Тогда и молодежь стала бы лучше одеваться, не кричали бы на каждого модно одетого человека: "стиляга!".
Хотелось бы, чтобы и милиция у нас была по Маяковскому: "…моя милиция меня бережет!", а не то, чтобы она берегла хулиганов, как это произошло в описанном нами случае.
Ответить просим по вышеуказанному адресу. Подписали:
Студент 5 курса Львовского политехнического института радиотехнического факультета Загартовский Б. М.
Инженер-лаборант завода железобетонных конструкций и стройдеталей Малыжева А. Г.
Ст. инженер Львовского автобусного завода Деменев.
Студентка медиц. института Малыжева И. Г.
20/IV 1957 г.
Алексей Козлов:
Началась кампания травли инакомыслящих в сорок седьмом году, с "ленинградского дела" (серия судебных процессов в конце 40-х – начале 50-х годов против партийных и советских руководителей в СССР. – Г. Л.), когда появилось понятие "инакомыслие", потом "низкопоклонство перед Западом" и "космополитизм", "космополиты безродные". И тут же товарищ Беляев подсуетился и придумал это слово – "стиляга", и дал пищу обывателю. Это была специально задуманная акция, чтобы дать широким массам читателей журнала "Крокодил" – а он был очень популярным – название для этих "отщепенцев". Это был бытовой термин. "Космополит", "низкопоклонство" – это все был политический уровень. А тут дали на бытовом уровне, чтобы простые люди травили тех, кто на них не хочет быть похожими. Уже Сталин умер, но все равно до пятьдесят седьмого года все правила игры оставались сталинскими. Все законы еще действовали, и КГБ такой же был. И я сразу понял, что надо завязывать с этим, и перестал ходить на Бродвей. Мы стали собираться просто узкими компаниями и слушать музыку, и уже на толпу не выходили. Появились организованные формы преследования – облавы. И в лучшем случае сообщали на работу или на место учебы, и человека выгоняли и давали ему "волчий билет", и он после этого попадал в армию, а можно было и в лагеря угодить. Иногда он попадал в дурдом, где его закалывали аминазином, и он уже никогда больше из этой системы не выходил. Делали укол аминазина, он начинал пускать пузыри и становился равнодушным ко всему на свете.
Психбольницы в советское время – отдельная тема. Человека просто брали на улице – устраивали провокацию, как будто он подрался. Провокатор, работавший под пьяного, затевал драку. Диссидента сажали на пятнадцать суток, там его тоже провоцировали, что он буйно себя вел, делали укол, после чего его помещали в дурдом, и дальше уже никуда из этой системы он не выходил. Психбольницы были как тюрьмы – с решетками на окнах. Изверги-врачи закалывали инакомыслящих.
Валерий Попов:
Были милицейские витрины "Боевого карандаша", и там карикатуры – как комсомольцы душат стиляг. Стилягу тащат две мощные руки. И написано: "Не за узкие брюки, а за хулиганские трюки". Стиляги в целом не нарушали Уголовный кодекс, но вызывали гораздо большую ненависть, чем настоящие хулиганы, потому что хулиганы были классово близкие: рабочие парни. Потом общество сообразило и стало хулиганов натравливать на стиляг. Помню, уже позже была какая-то выставка – первая неформальная выставка художников-абстракционистов, к шестидесятым ближе. И стояли такие как бы дружинники, а на самом деле – бандиты. И били всех, кто шел на эту выставку. Заговаривали – куда идешь? – и били. Народ натравливали на этих "диссидентов". Хотя из стиляг потом вышли вполне успешные люди. Потому что такой дерзкий дух – он способствует… Помню, в институте были джазисты, саксофонисты – и потом я их увидел доцентами, профессорами и так далее.
Анатолий Кальварский:
Я помню, как совершенно безвинно был оклеветан Жорж Фридман, совершенно порядочный человек, ныне – отец Жорж, католический священник. Он просто очень любил со вкусом одеваться; это вызывало у комсомольских патрулей и властей предержащих ненависть какую-то. Тогда люди не должны были отличаться друг от друга. Те, которые отличались в чем-то одеждой, уже вызывали нарекания со стороны властей, на них натравливались люди. Малоприятное время. Вспоминаю я о нем без удовольствия.
Олег Яцкевич:
Рисковали. Ведь грань между удовольствием купить себе костюм и сесть на год в тюрьму была очень тонкой.
Комсомольский патруль – первое, что вас ожидало. Вы идете с девушкой, к вам подлетают и располосовывают вам брюки. Или обстригают волосы. После того как вышел фильм "Тарзан", все завели себе длинные прически. Ну, на них и накидывались с ножницами, резали волосы. И галстуки отрезали. Как-то все неумно делалось. Вышибали из институтов.
Валерий Сафонов:
Нас преследовали, да. Я сразу форменные брюки, которые мне приобрели, перешил – я их сузил. И меня на комсомольское собрание вызвали. Пришлось все восстанавливать. Говорили: ты же комсомолец, позоришь таким вот образом коллектив, на себя ярлык навешиваешь.
Георгий Ковенчук:
У меня с узкими брюками была целая легендарная история. Я учился в СХШ – средней художественной школе – и уже с последнего класса делал иллюстрации в журнале "Нева", книжки в "Лениздате". И покупал одежду на заработанные деньги. А потом я стал работать в коллективе "Боевой карандаш", где делали карикатуры "Они мешают нам жить", в том числе против стиляг. У меня был костюм, который купили еще на барахолке – у Балтийского вокзала продавали что-то и стиляги, и торговые моряки. И я купил там австрийский костюм. Двадцать четыре сантиметра ширина брюк. И я шел в кино со своим приятелем, он учился в академии на архитектурном факультете. И около Аничкова моста нас кто-то схватил так грубо за локти. Я решил, что это какие-то хулиганы. И тогда говорю: "В чем дело?" Вижу – на руках у них красные повязки с надписью "комсомольский патруль". И такие с прилипшими папиросками на нижней губе, довольно такие хулиганистые ребята, в тельняшках. Шпана шпаной. "Вы откуда такие приехали?" "Как откуда? – говорю. – Мы здесь родились". И они: "Что это у вас за такие брюки – от долгов бегать?" Тогда так говорили – мол, удобно от долгов бегать в узких. А все ходили в широченных-широченных – это тоже была своя мода, надо было, чтобы брючина закрывала ботинок и не было видно ботинка. Их в свое время "клешами" называли и тоже запрещали, но не так сильно боролись, как с узкими брюками.
Отвели нас в штаб комсомольского патруля – пропали билеты в кино. Посадили нас на скамейку – там действительно были и хулиганы, и пьяные, и девицы всякие. И мы сидим. Неприятно было. Во-первых, по-хамски нас схватили, во-вторых, собирались в кино и билеты пропали. А в-третьих, я очень боялся, что сообщат в институт – мы на втором курсе были. Нам говорят: сейчас придут вас фотографировать и потом в газете поместят.
И вот приходит журналист из "Смены" и говорит: "В чем дело?" Дружинники отвечают, что вот этот пьяный валялся, этого задержали за то, что он там пи́сал где-то, эта вот приставала к мужчинам. "А этих за что?" – "За вызывающий внешний вид". Он удивился: "А в чем у них вызывающий внешний вид?" – "А вот посмотрите, какие у них брюки!" – "Какие брюки?" – "Ну вот посмотрите, какая ширина". И к нашему счастью, журналист тоже по-модному одевался. И он говорит: "И у меня точно такие же брюки. Отпустите их – вы неправильно их задержали".
И нас отпустили. Мы так были рады, что такой попался прогрессивный журналист – мог бы и другой попасться.
Анатолий Кальварский:
Брюки мне не разрезáли. Но убегать от комсомольских патрулей приходилось. Наш джазовый оркестр имел своих охранников. Обычно это были ребята очень спортивные, они нас предупреждали о том, что идет комсомольский патруль, и мы сбегали из тех мест, где играли. Но несколько раз нас залавливали. Однажды нас заловили в Доме культуры промкооперации на Каменноостровском проспекте. Комсомольский патруль стал спрашивать фамилии. Валя Милевский сказал "Циммерман" – ему вспомнилась дощечка на фортепиано, и он сказал "Циммерман". Я сказал "Эллингтон" – мы начали кривляться. А парень записывает. А мой приятель, Толя, саксофонист, который тоже как-то себя назвал, сказал трубачу, который пришел к нам играть первый раз и был из воспитанников военного музыкального училища: "Чувак, ну ладно, нас-то из институтов повыгоняют, а тебя-то за джазуху под трибунал". Тот испугался: "Что делать?" – "А ты то место, где у тебя на партитуре написано "буги-вуги", оторви и съешь". Тот оторвал кусок нотной бумаги и начал жрать. Тогда эти комсомольцы начали смеяться. "Ну вас, ребята, к е… матери, идите куда хотите".
Виктор Лебедев:
Меня дважды за внешний вид выбросили с вечеринок в холодильном институте и в Технологическом, потому что я не был одет как советский студент. У меня был кок такой большой, до колен пальто и узкие брюки – в общем, весь набор. Конечно, я выглядел очень смешно, родители ужасались, но нам тогда казалось, что эстетически мы соответствуем этому направлению.
Валерий Попов:
Советская власть пошла сразу грудью на это дело. Но страха расстрела уже не было. Ощущение приятной дерзости, приятного риска – оно, конечно, нами двигало. Борьба закончилась поражением советской власти – в очередной раз. Правда, она потом взяла реванш.
В России все вроде бы строго, и в то же время Бог спасает. Такой был Илья Банник – главный стиляга, и в то же время его очень любили учителя. Он веселый такой, обаятельный, хорошо учился, шикарно в баскетбол играл. И его только журили – ну что ты, убери свой чуб, немножко пригладь. Как-то все смягчается добродушием русским.
Борис Алексеев:
Дружинники могли вас схватить. Если вы в узких брюках – дудочках так называемых, – могли распороть. Там, где памятник Юрию Долгорукому, был московский центр добровольных дружин. Там и начальник сидел – чекист какой-то, гэбэшник. Однажды и сам я туда попал, потому что хотел взять у Бенни Гудмана автограф, когда он приезжал. Меня арестовали и увезли туда. Долго надо мной там издевались, измывались. Пытались спровоцировать, чтобы я "завелся" – и тут же сунуть пятнадцать суток. Но я отключался, сидел, как дурачок, и как бы ничего не понимал. Ну, они меня и отпустили. Правда, пластинку, которая у меня была с собой, себе оставили.
Борис Дышленко:
Комсомольские патрули стригли стиляг, в провинции такие "комсомольцы" вели себя просто грубо и вызывающе. Я не говорю о тех "черносотенцах", которых власти поощряли просто избивать, стричь, распарывать брюки. Делалось это и в Питере. Ловили, приводили в штаб дружины и делали все, что полагалось делать. Подглядывали в замочные скважины. Писали статьи в "Комсомольской правде" и других газетах. Якобы это критика, а на самом деле – это не критика, а просто поношение. Практически ни за что.
В Риге систематических гонений не было, но если ловили за "не таким" танцем, тут же выводили из зала.
Рауль Мир-Хайдаров:
Рискованно было. Могли тебя из комсомола исключить, из общежития выселить. В нашем городе кроме Роберта были еще Алик Прох – известный стиляга, Славик Ларин – у него очень хорошие записи были. Олег Попов, мой приятель, сейчас полковник КГБ в отставке – и из стиляг!
Александр Петров: