Однажды, имея двадцать шесть лет от роду, я взял автограф у японского музыканта – Нобуо Хара такой приезжал к нам. И у него большой оркестр, назывался "Sharps and Flats" – "Диезы и бемоли". Я пришел в гостиницу "Россия", где он остановился, – взять у него автограф. Меня – до сих пор не пойму, как таких тогда держали? – сцапал маленький рыженький пьяненький чекист: "Молодой человек, пройдемте". Ну, я пошел – у них резиденция была в комнате милиции, проверили – я не разведчик, не фарцовщик, ко мне прицепиться нельзя. Но они, как впоследствии я понял, написали соответствующую бумагу в институт. Я уехал на преддипломную практику, приехал, пришел в институт – оказывается, меня ищут с профилирующей кафедры. При каждом крупном предприятии и учебном заведении был так называемый первый отдел (отвечающий за идеологию. – Г. Л.). Из главного здания КГБ направили туда бумагу и написали, что я несоответствующим образом себя веду. Меня завкафедрой – а я у него был любимчиком – пригласил в кабинет. Он был осторожен и даже трусоват – попросил секретаря закрыть снаружи – и провел со мной беседу. "Расскажи, что случилось?" Я ему рассказал, и он говорит: "Э-э-э, обосрал институт". Я говорю: "Ну, как же? Когда наши музыканты где-то во Франции или в Польше находятся, у них берут автографы, и это нормально". Он говорит: "Францию и Польшу Гитлер подмял под себя за две недели, а об нас споткнулся". Он посигналил секретарю, та открыла. Я ушел. А зачет по преддипломной практике был автоматический, никто не проверял. Всем проставляли зачет. В результате по команде какой-то эту ведомость вернули в деканат, порвали, заново напечатали, всем поставили зачет, а мне – незачет. Потом меня пригласил замдекана, Валентин Владимирович Москаленко, он до сих пор работает в МЭИ. "Вот, до нас дошли сведения, что вы заискиваете перед иностранцами, что-то клянчите у них". – "Да нет, – я говорю. – У меня есть книга для автографа. Я – любитель джаза, коллекционер". – "Но это же постыдно для советского человека". – "Но если Рихтер или Ростропович едут на Запад, у них берут автографы, об этом пишут как о положительном явлении". – "Но это – Рихтер или Ростропович. Правда, я в джазе не разбираюсь, но меня не интересует, как там. Меня интересует, как здесь". Там уже решено было наверху. Меня хотели выгнать из комсомола – а я не комсомолец. Двадцать шесть лет – а я не комсомолец. Я выкрутился, как-то ответил и в результате должен был пойти поработать год-полтора – и не в НИИ, не в проектный институт, а на завод и принести характеристику. Что я и сделал.
А на завод я только пришел – ко мне подходит комсорг. Рабочие пареньки – они не особо вступали в комсомол. А я как раз ему создал фронт работы. Ну и потом, поработав на заводе, я защитил диплом.
У меня есть приятель – полковник КГБ на пенсии. И я ему задал вопрос: "Как все это произошло, что меня выгнали из института? Найти бы документы". Он говорит: "Таких документов нет". – "Слушай, но меня же выгнали из института". – "Им пришла бумага от начальства, они обосрались и приняли меры против тебя".
Юрий Дормидошин:
Власти начали репрессии. В противовес явлению были созданы комсомольские дружины под управлением КГБ. Достаточно жестко все было, были репрессии жесткие, избиения. Нельзя было носить красные носки, нельзя было носить узкие брюки, и когда ты проявлял себя слишком импозантно, с тебя снимали эти красные носки и разрезали эти брюки.
Лев Лурье:
Многие из рок-поколения будут говорить о том, как их преследовали за длинные волосы, но это была х…я по сравнению с тем, как преследовали стиляг. Стиляги, если хотите, были как геи. Это было некое заявление.
Советская власть никогда не была тоталитарной, даже при Сталине, но она стремилась так выглядеть. Она хотела какого-то порядка, но никогда его не достигала. И в некоторой степени вызов, брошенный власти стилягами, был похож на поведение воров в законе или шпаны. Ребята реально шли на риск.
Идиотским советским искривленным образом "буржуазный образ жизни" достигался невероятными героическими усилиями: для того чтобы пройти в узких брюках, требовалась реальная смелость. Но, как всякий пример героизма, это воспитывает!
Шпана против стиляг
Проблемы у стиляг возникали не только с милицией и комсомольскими патрулями, но и с обычной шпаной, которой, понятное дело, не нравились эти одетые "не по форме", странные молодые люди. Кроме того, как уже говорилось выше, милиция и комсомольцы часто сами натравливали приблатненную публику на стиляг. Стиляги в долгу не оставались и старались дать отпор.
Рауль Мир-Хайдаров:
Время было хулиганское. Когда появились стиляги, на улицах царствовала шпана. Но стиляги не давали себя в обиду, многие были спортсменами. Всегда стояли друг за друга. То, что резали брюки, стригли волосы, – это на официальном уровне, против власти не попрешь. А с блатными мы жестко разбирались. И шпана тоже начала перелицовываться. Хотя бы внешне. Кто-то раньше тельняшки носил, клеши по сорок пять сантиметров – все начало меняться.
Олег Яцкевич:
Конечно, приходилось и драться. Стыдно сопли распускать, кого-то о чем-то просить. Поэтому и в спорт пошли многие из моего поколения.
Отношения между стилягами и шпаной были самые плохие. Шпана всегда ближе к ворью, к самым темным элементам. У воров они – шестерки, фраерки, но приближенные. Главная шпана была на Лиговском проспекте.
О том, что Берия объявил в 1953 году амнистию уголовникам, я узнал существенно позже, посмотрев замечательный фильм "Холодное лето 53-го". А тогда в сентябре 53-го я с Хоттабом отправился на Бродвей – предстояла приятная свиданка со всеми вытекающими… За улицей Толмачева нас догнал Мишка Пекельный и принялся рассказывать, как он соскочил с призыва в армию: "Я уже постригся под ноль, но вызвали к военкому… дядя Зяма позвонил… Ой! К нам гости!"
Двое крепко дунувших блатных – клеши, фиксы, тельники и еще не отросшие волосы – приблизились вплотную. Пауза могла кончиться как угодно, но психоватый Мишка приподнял кепку и зашепелявил: "Кореша, мы все с зоны, сукой буду!"
И в тот же миг Хоттаб и я, абсолютно синхронно, врезали блатным по зубам. "Мой" отступил шаг назад и рухнул. Мишка с криком "Наших бьют!" нырнул на Толмачева; а мы рванули поперек Невского к "Катькину" садику. Отдышавшись, стали наблюдать за "полем битвы". Вокруг пострадавших уже толпились люди и указывали милиционеру почему-то в сторону Аничкова моста. Подъехал "воронок" с ментами, а вслед и "скорая помощь". В тот же миг две тяжелые руки ухватили нас за плечи, и голос сверху:
– Попались, шпана! Счас я вам срок намотаю!
Потом нас порознь вербовали в "стукачи", но лично я отказывался под предлогом, что интенсивно учусь и не знаю ни единого антикомсомольца на Невском.
– Ну, а проституток знаешь?
– Да! Сколько вам надо?
Комитетчик рассмеялся и выгнал меня.
Александр Петров:
Центр Москвы был загажен. Там были криминальные элементы, которые пользовались тем, что некоторые стороны поведения молодежи не одобрялись милицией. Они просто "кидали" и грабили стиляг.
Фестиваль молодежи
Одним из "светлых моментов" для советских стиляг стал Московский фестиваль молодежи и студентов 1957 года, когда в столицу приехало огромное количество западных людей – от джазовых музыкантов, поэтов-битников и художников-модернистов до представителей тогдашних западных субкультур – в том числе, "тедди-боев". Они привезли с собой книги, пластинки, журналы – такого мощного потока не было, пожалуй, с окончания Второй мировой войны. Пластинки тут же тиражировались на первых бытовых магнитофонах "Днепр", а журналы и книги зачитывались до дыр.
Алексей Козлов вспоминал: "Фестиваль сыграл громадную роль в перемене взглядов советских людей на моду, манеру поведения, образ жизни. До него страна жила по инерции в некоем оцепенении и страхе, несмотря на то, что Сталин как бы ушел в прошлое. Косность и враждебность советского общества по отношению ко всему новому, особенно западному, – это не один лишь результат советской пропаганды. Я на своем опыте убедился в том, что и без всякой агитации российской массе свойственна нетерпимость ко всему чужому, а также нежелание узнать получше и разобраться: а вдруг понравится?"
Фестиваль проходил на фоне хрущевской оттепели – ослабления государственного пресса и некоторой либерализации общественной жизни, наступившей после XXII съезда КПСС, который состоялся за полтора года до фестиваля. На съезде генсек Никита Хрущев развенчал культ личности Сталина, и его доклад стал катализатором "оттепели". Собственно, благодаря "оттепели" в СССР решили провести фестиваль – по крайней мере, в том виде, в котором он состоялся: Москву наводнили тысячи молодых иностранцев, и как власти ни старались ограничить контакты с ними местной молодежи, сделать это им не удалось. От иностранных гостей советская молодежь – причем ее широкие массы, а не только стиляги – перенимали многое: от музыки и элементов поведения до джинсов.
"Многие считают, что именно с фестиваля начался распад патриархального уклада и постепенная европеизация столицы, – пишет в своей книге "Рок в СССР" известный музыкальный критик Артемий Троицкий. – Москва уже не могла оставаться прежней. Стиляги тоже не могли быть прежними".
И действительно, фестиваль можно считать началом упадка движения стиляг. "Я подозревал об этом и раньше, но во время фестиваля все смогли убедиться, что и наш "стиль", и музыка, и кумиры – все это было дремучим прошлым, – вспоминает Алексей Козлов. – Какие-то стиляги оставались и после фестиваля, но это были отсталые элементы, запоздалые подражатели".
Нет, стиляги, конечно, не исчезли сразу. Более того, среди них выделились "элитарные" группы – "штатники", а позже – "айвиликовые штатники", к которым принадлежал и Козлов. Но количественный состав их был гораздо меньшим. Став ко второй половине пятидесятых массовой модой, охватившей весь Советский Союз, стиляжничество – подобно любой массовой моде – в конце концов сошло на нет.
Валерий Сафонов:
Фестиваль молодежи и студентов пятьдесят седьмого года тоже сыграл роль в этом плане. Были концерты по городу, мы там болтались туда-сюда. Видели эту молодежь. Многие знакомились в то время, потом у наших девушек рождались негритята.
Борис Алексеев:
Люди ходили, улыбались. Фестивальщики были раскованы, по-другому себя вели. Москвичи были какие-то собранные, не было, как сегодня сказали бы, такой развязности. А эта приезжая публика громко говорила, всякие песни пела. Хотя фестивальщиков старались все время возить на грузовых машинах или на автобусах – чтобы они не очень по улицам шатались, – они все равно гуляли. А жили они где-то в районе ВДНХ. И было сразу видно, что вот идет фестивальщик. Конечно, они повлияли, потому что могли так вот свободно идти, обниматься. Раньше у нас этого не было. Ну что вы, какое там – в обнимку ходить?
Александр Петров:
Приехало со всех стран много молодежи – и черные, и белые, и желтые. Я помню, в центре Москвы в автобусе ехали иностранцы, и, видно, индус какой-то – в чалме – всем руки пожимал. И я протянул руку – и даже испугался: он крепко схватил ее, и я не мог ее выдернуть и боялся попасть под машину.
Фестиваль стал окном в мир. Молодежь познакомилась с модой. Ведь мода западная отличалась от моды советской. И молодежь стала тоже стараться одеваться модно – где-то утрированно даже: молодежи, как максималистам, это свойственно.
Борис Дышленко:
Я как раз был в Москве и свидетельствую – произошел большой сдвиг. Советская молодежь впервые подверглась влиянию Запада. До этого все было очень тихо.
Георгий Ковенчук:
Никто не верил, что в джинсах ходят американские безработные. И вот теперь у нас в джинсах бомжи ходят. Джинсы появились сразу же после фестиваля молодежи. Это был пятьдесят седьмой год. Я тогда обратил внимание. Смотрю – все в каких-то таких красивых штанах. Я сначала думал, что это рабочие штаны – как комбинезоны простроченные. И все захотели такие джинсы тогда купить. И подделки появились – "самопалы" назывались. Доставали нашивки – "лейблы", нашивали. У многих портных получалось очень профессионально. Но зоркий глаз сразу отличал подделку. Были еще джинсы болгарские – их считали туфтой. Они какого-то цвета были травяного.
Родственные субкультуры
Советский Союз отставал от западных стран и в поп-музыке, и в киноиндустрии, и в индустрии моды. Но при этом первая субкультура в СССР – стиляги – появилась ненамного позже, чем подобные движения в Европе и Северной Америке. Ясно, что тогда еще слова "субкультура" никто не знал и первых парней, которые надевали узкие брюки и длинные пиджаки с широкими плечами, делали из волос коки и слушали джаз, большинство советских граждан воспринимало как молодых придурков, которым обязательно надо выделиться из толпы. Но примерно таким было отношение обывателя и к "дальним родственникам" советских стиляг – "зут-сьютс" сороковых годов в Америке или "тедди-боям" пятидесятых в Великобритании.
Считается, что "zoot suits" – костюмы с огромными, подбитыми ватой плечами и сильно суженными к щиколотке брюками (пиджаки и брюки стиляг в СССР десятилетием позже были очень похожи на них) – появились в тридцатых годах двадцатого века в Гарлеме, черном районе Нью-Йорка, и были связаны с местной джазовой сценой. Правда, там их называли "drapes". Само же слово "zoot", согласно оксфордскому словарю, – это искаженное произнесение слова "suit" – "костюм" – жившими в США выходцами из Мексики – "pachucos". Сленг "pachucos" был смесью английского и испанского, и именно благодаря им костюмы "zoot suits" вошли в историю.
"Pachucos" сделали его своей униформой, а главной задачей их субкультуры было сопротивление шовинизму со стороны белого населения США. Еще одним атрибутом "pachucos" был танец "pachuco hop": в нем парень практически не двигался (дабы не испортить костюм), он только подставлял партнерше руку, а она старательно вертелась вокруг него. Белые американцы с подозрением и опаской поглядывали на одетых в огромные пиджаки мексиканских парней, и многие считали "pachucos" криминалами. Конечно, криминалы среди них были, но считать бандитом любого, надевшего длинный пиджак с подбитыми ватой плечами было глупо.
В марте 1942 года Комитет военной промышленности США выпустил закон, ограничивающий количество ткани, используемое при пошиве одежды. Эти правила, по сути, запретили производство "zoot suits", и большая часть производителей прекратила выпускать и рекламировать эти костюмы. Тем не менее спрос на "zoot suits" не уменьшился, и сеть полуподпольных портных в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке продолжала их изготовлять. Ткань для костюмов приходилось доставать подпольными способами, так что в определенной среде ширина брюк "zoot suit" стала неким символом, а для многих американцев, в особенности для военных, тот же костюм стал ассоциироваться с непатриотичностью. В августе того же года произошли крупные расовые столкновения между "pachucos" и расквартированными в Калифорнии американскими военными, причем порой единственной виной мексиканцев, с которыми завязывались драки, было то, что они были одеты в "zoot suits". Мексиканцы ответили массовыми беспорядками. Насилие продолжалось еще около года, пока решение о расквартировании военных не было отменено. А костюм "zoot suit" и вся субкультура "pachucos" стали символом протеста против обывательского большинства и шовинизма.
В тридцатые годы в гитлеровской Германии (преимущественно в Гамбурге и Берлине) существовало движение молодых людей – в основном выходцев из семей среднего класса, – не желающих вступать в нацистскую молодежную организацию "гитлерюгенд", слушавших джаз и свинг и одевавшихся в соответствующем стиле. Их называли свинг-кидс (по-немецки – Swingjugend). При нацистском режиме заниматься подобными вещами было более опасно, чем быть стилягой в СССР: за "кок" и узкие брюки могли выгнать из комсомола и из института, но, по крайней мере, не сажали в тюрьму и не расстреливали. А нацистская идеология однозначно не принимала джаз, который исполняли главным образом черные музыканты. Вместе с абстрактной живописью джаз относили к категории "дегенератского искусства". "Свободная любовь", присутствующая в джазовой лирике, также противоречила "моральному кодексу истинного арийца". Поначалу свинг-кидс были аполитичны, интересуясь в основном музыкой и модой, но по мере того, как нацистский режим укреплялся, они все больше уходили в оппозицию к нему, относясь к атрибутам Третьего рейха с издевкой: например, они приветствовали друг друга "Swing heil!", прикалываясь над нацистским приветствием "Sieg Heil!". Кстати, одежда свинг-кидс вполне напоминала стиль американских зут-сьютс: длинные пиджаки, часто – в клетку, удобные для танцев туфли на резиновой подошве, шарфы ярких цветов. Девушки обычно носили длинные распущенные волосы и обильно использовали макияж. Между собой свинг-кидс общались на сленге, состоящем из множества англицизмов (позже подобный сленг появится и у стиляг СССР).
С 1941 года начались жесткие репрессии немецкой тайной полиции гестапо и "гитлерюгенда" против свинг-кидс. 18 августа арестовали более 300 молодых людей, часть из которых отпустили, предварительно срезав им волосы. Лидеров движения отправили в концлагеря. Принятый тогда же закон, который запрещал лицам младше двадцати одного года ходить в танцевальные клубы, еще больше загнал свинг-кидс в подполье. Теперь они слушали свою музыку и танцевали под нее на закрытых вечеринках – все это очень напоминало вечеринки стиляг в СССР. По некоторым данным, свинг-кидс участвовали в антинацистском сопротивлении, распространяя печатные материалы.
Известно о контактах свинг-кидс с гамбургским движением сопротивления "Белая роза", и хотя никакого фактического взаимодействия не было, нацистские власти позже обвинили свинг-кидс в анархистской пропаганде и саботаже, и только окончание войны спасло их от суда и смертных приговоров.
Моды и тедди-бойс, в отличие от свинг-кидс или зут-сьютс, были в гораздо большей степени модными, чем протестными движениями. Но поскольку они существовали примерно в то же время, что и стиляги в СССР, стоит упомянуть и о них.
Название "мод" (Mod) – сокращенное от "modernist", и субкультура "модернистов" появилась в середине пятидесятых в Лондоне. Моды – происходившие не из самых богатых семей – одевались в классические "континентальные" костюмы, слушали преимущественно негритянский соул, ямайский ска, британский бит и ритм-энд-блюз и катались на итальянских скутерах, стараясь, по выражению Пита Медена, в прошлом менеджера группы "The Who", "хорошо жить в сложных условиях". Позже словом "мод" стали на Западе обозначать все модное, популярное и актуальное. С субкультурой модов иногда ассоциируются фильмы режиссеров французской "новой волны", а также экзистенциальная философия.