Переговоры о заключении советско-японского политического соглашения в виде пакта о нейтралитете (инициатива исходила от Токио) между Молотовым и послом Того Сигэнори начались незадолго до назначения Мацуока. Нарком дал понять, что Москва в принципе не против, но требует экономических уступок - прежде всего отказа от нефтяных и угольных концессий на Северном Сахалине, полученных Японией еще в 1925 г., при установлении дипломатических отношений с СССР (теперь Сталин и Молотов считали предоставление концессий недостойным великой державы). Вступив в должность, Мацуока сразу же заявил о необходимости улучшить отношения с Москвой, но его практические действия дали обратный результат. Во-первых, новый вице-министр Охаси Тюити был настроен резко антирусски, что проявилось в его, прямо скажем, хамском обращении с советскими дипломатами. Во-вторых, Мацуока затеял глобальную кадровую перестановку, поменяв почти всех послов и посланников, что на время дезорганизовало работу МИД.
В докладе на седьмой сессии Верховного Совета 1 августа Молотов был сдержан: "Относительно Японии можно сказать, что в последнее время наши отношения начали несколько нормализироваться… Можно признать, что вообще есть известные признаки желания японской стороны к улучшению отношений с Советским Союзом. При взаимном признании интересов сторон, поскольку обе стороны поймут необходимость устранения некоторых потерявших значение препятствий на этом пути, такое улучшение советско-японских отношений осуществимо".
5 августа Того сообщил Молотову, что новый кабинет желает скорейшего заключения договора. 14 августа нарком передал ему ответ, в котором Кремль расставил точки над i:
"Предлагаемый договор предоставляет Японии максимум выгод, улучшает ее позиции на севере для того, чтобы она могла развить активные действия на юге, тогда как для СССР, который как страна не воюющая получает лишь незначительную выгоду, должны возникнуть новые сложные вопросы в его взаимоотношениях с другими державами. Заключая с Японией договор о нейтралитете, СССР рискует ухудшить в известной степени свои отношения с Китаем, и с рядом государств, имеющих серьезные интересы в бассейне Тихого океана и Южных морей, что, следовательно, может нанести Советскому Союзу существенный ущерб, и не только экономический. Между тем японское правительство, выдвигая предложение о заключении договора о нейтралитете, не проявляет внимания к этому обстоятельству, затрагивающему важные интересы СССР, чья мирная политика всегда учитывает также интересы соседних государств (звучит великолепно, особенно с учетом времени написания! - В.М.). Ввиду вышесказанного Советское правительство раньше, чем заключить соглашение с Японией о нейтралитете, хотело бы получить от японского правительства разъяснение о его позиции по вопросу о мерах, могущих свести к минимуму тот ущерб интересам СССР, который может быть нанесен Советскому Союзу заключением договора о нейтралитете между СССР и Японией". Кроме того, возражения Москвы вызвали ссылки на Портсмутский мир и Пекинскую конвенцию как основу дальнейших отношений (14).
Сталин и Молотов предлагали поторговаться, поскольку Японии в тот момент договор был нужен больше, чем СССР, - для "продвижения на юг", на которое можно было отважиться, только имея надежный тыл на севере.
Но серьезные переговоры не успели начаться, как 29 августа Того был отозван. Мацуока пошел на это, руководствуясь исключительно соображениями личного престижа и не думая о национальных интересах. Новым послом стал отставной генерал-лейтенант Татэкава Есицугу.
Во время прощальной беседы Того с Молотовым 17 октября разговор, разумеется, зашел о Тройственном пакте. Посол заявил, что он "ничуть не затрагивает политику СССР", т. е., надо полагать, никак ему не угрожает, поскольку вовсе "не затрагивать" интересы самой большой евразийской державы он не мог. Молотов ответил несколько уклончиво: "Поскольку можно судить по теперешним данным, пакт не является препятствием для улучшения и дальнейшего развития отношений (СССР. - В.М.) с державами, подписавшими пакт. Вместе с тем тов. Молотов подчеркнул, что пока тот пакт еще не дал и таких результатов, которые свидетельствовали бы о благоприятном влиянии пакта на развитие отношений участников пакта с другими странами" (15).
30 октября, через неделю после прибытия в Москву, Татэкава сообщил Молотову новое предложение: заключить пакт о ненападении, аналогичный советско-германскому, а потом решить все прочие вопросы. Нарком решил довести аналогию до логического завершения: "Напомнив послу, что в 1939 году между СССР и Германией не просто был подписан пакт о ненападении, но одновременно была достигнута договоренность о существенных интересах обеих сторон, я сказал, что в связи с этим хотел бы получить пояснения по вопросам, затронутым в нашем ответе от 14 августа… Татэкава ответил, что японское правительство желает заключить пакт без каких-либо компенсаций" (16).
Мацуока явно недооценил партнеров. Может, был уверен, как некогда Гитлер и Риббентроп, что Москва с радостью ухватится за его предложение и не потребует ничего взамен? Если так, то новый министр был крайне наивен, а в это поверить трудно. Очевидно, решил поблефовать - авось, выйдет - но Москва сразу дала понять, что с ее условиями придется считаться. Молотов четко повторил Татэкава все то, что уже говорил Того: о неприемлемости дальнейшего сохранения Пекинской конвенции и тем более Портсмутского мира в качестве основы двусторонних отношений и о необходимости параллельного рассмотрения пакта и "ряда практических вопросов, интересующих обе стороны". Цену согласия, которой посол немедленно поинтересовался, нарком пока не назвал.
Он назвал ее 18 ноября, вернувшись из Берлина, где Москва - по согласованию с Токио - получила приглашение присоединиться к "союзу трех". "Заключение пакта о ненападении с Германией в 1939 году привело к тому, что СССР вернул ряд территорий, ранее утерянных нашей страной, а потому общественное мнение нашей страны заключение пакта о ненападении с Японией также, естественно, будет связывать с вопросом о возвращении утерянных территорий. Если поставить вопрос о заключении пакта о ненападении между СССР и Японией, то обязательно встанет и вопрос о возвращении Советскому Союзу таких утерянных ранее территорий, как Южный Сахалин, Курильские острова и уже во всяком случае на первый раз как минимум встанет вопрос о продаже некоторой группы северной части Курильских островов".
Скажем прямо: Сталин и Молотов зарвались. Теперь можно задуматься о наивности советских руководителей, полагавших, что Япония готова расстаться хотя бы с частью своей территории, тем более полученной в ходе победоносной войны. Может, какие-то земли или "интересы" в Китае она бы уступила, но взятое с боем можно было получить обратно только с боем. Однако кремлевские вожди все-таки старались придерживаться принципов Realpolitik. Понимая неприемлемость такого варианта, они припасли запасной:
"Если Япония считает целесообразным поднимать эти территориальные вопросы, то тогда можно будет говорить относительно заключения пакта о ненападении, но так как я не уверен, что Япония будет считать это целесообразным, то со своей стороны считаю возможным сейчас не будоражить много вопросов, а заключить вместо пакта о ненападении пакт о нейтралитете и подписать отдельно протокол о ликвидации японских нефтяной и угольной концессий. При этом я (Молотов. - В.М.) указал, что пакт о нейтралитете с одной стороны достаточен для того, чтобы сделать серьезный шаг в деле улучшения японо-советских отношений, а с другой стороны он обеспечивает все необходимое для развязывания рук Японии для ее деятельности на Юге".
Послу были вручены проекты пакта и протокола о ликвидации концессий (17). Ответ был дан незамедлительно: заявив об "исключительной сложности" (что в вежливом японском языке означает "невозможность") ликвидации концессий, Мацуока 20 ноября телеграфировал Татэкава предложение о продаже Северного Сахалина. На следующий день посол был у Молотова, которого долго, но тщетно уламывал. Еще через день нарком сообщил полпреду Сметанину: "Беседа показала, что пока с нашими переговорами ничего не выходит. Мы, во всяком случае, подождем, ускорять события не имеем желания" (18).
Следующий разговор 13 декабря прошел на повышенных тонах: "Т. Молотов подчеркивает, что если Япония думает оставить без изменений на веки вечные Портсмутский договор, на который в Советском Союзе смотрят так же, как в Западной Европе смотрят на Версальский договор, то это является грубой ошибкой… О принятии предложения… не может быть и речи" (19).
Тогда Мацуока решил сам поехать в Москву, Берлин и Рим с целью добиться создания единого блока на континенте. Коноэ поддержал его. Принц настороженно относился к сближению с СССР напрямую, но охотно согласился на "пакт четырех" в надежде, что, во-первых, он скорее предотвратит вступление США в войну, а во-вторых, многосторонний характер комбинации помешает Советскому Союзу в одностороннем порядке "давить" на Японию (20). Вояж был рассчитан на шесть недель, поэтому Мацуока попросил премьера на это время официально взять на себя обязанности министра иностранных дел.
Добираться до Европы можно было через Америку, как то делало большинство дипломатов, или по транссибирской магистрали, как Гото, а позже Того. Министр выбрал второй вариант, дававший уникальное преимущество: вести переговоры в Москве и до, и после встреч с Гитлером и Риббентропом. То есть он получал возможность под конец визита сделать некий шаг, на который в Берлине повлиять уже не могли.
Первый заезд Мацуока в "красную" столицу не выходил за рамки обмена любезностями, хотя его сразу же принял Сталин (21). Затем была помпезная встреча в столице рейха. Низкорослый министр терялся на фоне внушительных фигур Риббентропа, Геринга и особенно двухметрового шефа протокола Дернберга (по комплекции гостю идеально подошел бы доктор Геббельс), а также пространств Имперской канцелярии, но его энергия и разговорчивость сразу же привлекли всеобщее внимание.
Разумеется, зашел разговор о России. Риббентроп заявил: "Сталин - трезвый и умный политик, который не помышляет ничего против нас предпринимать, в основном из-за нашей военной мощи… Мы наблюдаем за развитием событий на Востоке внимательно и очень спокойно… Нынешние отношения с Россией являются, безусловно, корректными, но не слишком дружескими. После визита Молотова, когда ей было сделано предложение о присоединении к Тройственному пакту, Россия выставила неприемлемые условия… Зная Сталина лично, он не думает, что тот пойдет на какие-то авантюры, но полностью быть уверенным в этом нельзя… Если Россия займет такую позицию, которая может представлять опасность для Германии, фюрер сокрушит ее… Имперский министр иностранных дел подчеркнул, что он, однако, не верит в то, что Сталин будет проводить неразумную политику. В любом случае фюрер рассчитывает не только на договоры с Россией, но прежде всего на свой вермахт". "Мацуока не может доложить императору по возвращении в Японию, что конфликт между Германией и Россией невозможен", - многозначительно заключил хозяин.
Стало ясно, что "союз четырех" в планы Берлина не входит. Риббентроп даже попытался сделать вид, что таких планов никогда не было: "Близкое сотрудничество с Россией абсолютно невозможно". С каждым словом лицо гостя становилось все более и более обеспокоенным. Он понял, что над его далеко идущими честолюбивыми замыслами нависла колоссальная угроза, и осторожно спросил Риббентропа, "стоит ли ему на обратном пути подольше задержаться в Москве для переговоров с русскими на предмет пакта о ненападении или о нейтралитете… Имперский министр иностранных дел ответил, что о присоединении России к (Тройственному. - В.М.) пакту не может быть и речи, и порекомендовал Мацуока по возможности воздержаться от обсуждения подобных вопросов в Москве, поскольку это не вполне вписывается в нынешнюю ситуацию" (22).
На "континентальном блоке" поставили крест, и Мацуока это понял. В Москве он сразу предложил Молотову заключить новый всеобъемлющий договор, добавив, что о денонсации Портсмутского мира и Пекинской конвенции "нельзя ставить вопроса", сохранить концессии, продать Северный Сахалин и завершить работу пограничных комиссий. Молотов, не услышавший ничего нового, ответил отказом, согласившись лишь на продолжение переговоров.
Следующий разговор Мацуока начал с того, что "решил взять обратно свое предложение - заключить пакт о ненападении и согласиться на предложение Молотова - заключить Пакт о нейтралитете". Молотов выставил непременным условием ликвидацию концессий, оставив за японцами право выбирать форму документа (открытый или конфиденциальный протокол). Начался торг. Мацуока заверял наркома в стремлении решить все вопросы полюбовно и ко взаимной выгоде, но ссылался на существующую в Японии оппозицию ликвидации концессий и рассказывал о своем вкладе в развитие двусторонних отношений. Впечатления это не произвело, и в ход пошел следующий аргумент: "Если бы ему, Мацуока, не удалось осуществить улучшения отношений между Японией и СССР, то это означало бы, что принятие им поста министра иностранных дел потеряло бы свой смысл". В общем, со щитом или на щите.
Третья, заключительная встреча с Молотовым 11 апреля тоже закончилась ничем. Мацуока горестно заявил, что санкции на отказ от концессий у него нет, но предложил подписать при заключении пакта специальное письмо о скором заключении торгового и рыболовного соглашений и о готовности сторон решить спорные вопросы "в духе примирения и взаимных уступок". Молотов ответил, что позиция СССР остается прежней. 12 апреля гость осматривал достопримечательности и побывал на "Трех сестрах" во МХАТе. Из театра его неожиданно пригласили в Кремль, где в течение двух часов были приняты политические решения огромной важности. Записи беседы Мацуока со Сталиным и Молотовым опубликованы и не раз комментировались исследователями, поэтому остановимся на главном.
Поблагодарив за радушный прием, словоохотливый гость заявил, что "заключение пакта с Германией должно улучшить японско-советские отношения" и что "коренное разрешение отношений между Японией и СССР нужно разрешить под углом зрения больших проблем". "Его предложение заключается в том, чтобы СССР и Япония вместе изгнали влияние англо-американского капитализма из Азии".
Однако его позвали слушать Хозяина:
"Тов. Сталин говорит, что СССР считает принципиально допустимым сотрудничество с Японией, Германией и Италией по большим вопросам. Об этом т. Молотов заявлял г-ну Гитлеру и Риббентропу, когда он был в Берлине и когда стоял вопрос о том, чтобы пакт трех сделать пактом четырех. Г-н Гитлер заявил тогда т. Молотову, что он в военной помощи пока не нуждается. Но пакт четырех есть пакт взаимопомощи. Если Германия не нуждается в помощи, то это значит, что пакт четырех еще не назрел… Тов. Сталин считает ввиду этого, что только в том случае, если дела Германии и Японии пойдут плохо, может встать вопрос о пакте четырех и о сотрудничестве СССР по большим вопросам. Поэтому… мы и ограничиваемся теперь вопросом о пакте нейтралитета с Японией. Этот вопрос, безусловно, назрел. Это будет первый шаг, и серьезный шаг, к будущему сотрудничеству по большим вопросам".
Верил ли вождь в это на самом деле? Есть основания полагать, что не верил и хотел застраховать СССР от войны на два фронта - как в свое время Гитлер. Но в любом случае здесь Сталин проявил себя большим евразийцем, чем его потенциальные партнеры.
По проекту пакта о нейтралитете разногласий не возникло. Напомню содержание его основной части:
"Статья 1. Обе Договаривающиеся Стороны обязуются поддерживать мирные и дружественные отношения между собой и взаимно уважать территориальную целостность и неприкосновенность другой Договаривающейся Стороны.
Статья 2. В случае, если одна из договаривающихся сторон окажется объектом военных действий со стороны одной или нескольких третьих держав, другая Договаривающаяся Сторона будет соблюдать нейтралитет в продолжение всего конфликта".
Оставались концессии. И тут решающий ход сделал Сталин: "Он не хотел бы затруднять положение Мацуока, который вынужден довести до конца борьбу со своими противниками в Японии, и готов облегчить его положение, чтобы он, Мацуока, добился здесь дипломатического блицкрига". Он согласился на конфиденциальное письмо вместо протокола, но предложил определить срок ликвидации концессий в два-три месяца. Мацуока выбил компромиссную формулировку "в течение нескольких месяцев". За несколько минут были согласованы последние поправки. Министр попросил обеспечить ему прямую телеграфную связь с Токио, что и было сделано. Премьер Коноэ, в обход кабинета и Тайного совета, запросил санкцию на подписание договора непосредственно у императора и сразу же получил ее. Тут уж никакой оппозиции быть не могло.
После подписания состоялся банкет. Сталин собственноручно расставлял на столе тарелки и бокалы. Мацуока основательно "принял на грудь", так что на вокзале уже еле стоял на ногах. От вина ли или по какой-то другой причине Сталин и Молотов тоже были в крайне благодушном настроении. Сфотографировались на память: Мацуока держит Сталина под руку. Распрощались. Провожать министра на вокзал поехали заместитель Молотова Лозовский и шеф протокола Барков. По неизвестной причине отправление поезда задержали на час (есть версия, что японскому гостю дали время прийти в себя после банкета). Вдруг на перроне к неподдельному изумлению собравшихся - главным образом, послов стран "оси" - появились Сталин и Молотов. Раньше такой чести не удостаивался никто. На прощание вождь обнял и расцеловал Мацуока, сказав ему: "Европейские проблемы решатся естественным путем, если Япония и Советский Союз будут сотрудничать". "Не только европейские, но и азиатские", - откликнулся отъезжавший гость. "Весь мир будет обустроен!" - воскликнул Сталин. Растроганный до слез Татэкава махал носовым платком и повторял по-русски "Спасибо, спасибо" (23).
Столь же демонстративное внимание было оказано германскому послу. "Сталин громко спросил обо мне, - сообщал Шуленбург, - и, найдя меня, подошел, обнял меня за плечи и сказал: "Мы должны остаться друзьями, и вы должны все для этого сделать!" Затем Сталин повернулся к исполняющему обязанности военного атташе полковнику Кребсу и, предварительно убедившись, что он немец, сказал ему: "Мы останемся друзьями с вами в любом случае". Сталин, несомненно, приветствовал полковника Кребса и меня таким образом намеренно, и тем самым сознательно привлек всеобщее внимание многочисленной публики, присутствовавшей при этом". Несколькими строками ранее Шуленбург писал: "На вопрос итальянского посла, поднимался ли во время переговоров Мацуока со Сталиным вопрос об отношениях Советского Союза с Осью, Мацуока ответил, что Сталин сказал ему, что он - убежденный сторонник Оси и противник Англии и Америки" (24).