Очередной рабочий день в кабинете президента Абхазии Владислава Ардзинбы, единогласно избранного на этот пост парламентом республики 26 ноября, начинался с одного и того же: министры докладывали о том, сколько осталось килограммов муки, соли и крупы, литров бензина и солярки. Скудные запасы таяли на глазах, положение становилось все более угрожающим, не могли его поправить даже поставки из Адыгеи. Несмотря на все усилия ее президента Джаримова, большинство грузов застревало на складах российской таможни.
"Где взять хлеб?.. Где взять соль?.. Где взять мазут?" - повторял про себя как заклинание президент и рассеянно перебирал сводки, словно надеясь найти в них ответ. Но бесстрастные цифры говорили только об одном: запасы подходят к концу. Это был какой-то заколдованный круг, из которого ему пока не удавалось вырваться. Он с раздражением отшвырнул от себя эти ставшие ненавистными бумаги, встал из-за стола и прошел к окну.
За ним в серой пелене моросящего дождя свинцово-сизыми валами вздымалось штормовое море. Пенистые языки перехлестывали через парапет набережной и грязными лужами растекались по тротуару. Придвинувшийся к самой сухумской бухте горизонт был абсолютно чист. На нем давно не возникали дымы кораблей, последний турецкий сухогруз, отважившийся прорваться через блокаду и шторма, стоял на рейде полмесяца назад. И невольно теплая волна благодарности поднялась в груди президента к капитану корабля, его отчаянному экипажу и тем сотням, тысячам земляков-махаджиров, проживающих в Турции, которые и после окончания войны продолжали помогать словом и делом.
"Делом! Делом!" - повторил про себя Владислав Ардзинба, отошел от окна и пригласил из приемной дежурного телохранителя.
Ибрагим Авидзба, разгладив на куртке невидимые складки, прошел в кабинет и остановился у порога.
- Прикрой дверь, Ибо! - распорядился президент и задержал на нем потеплевший взгляд.
Еще тогда, в Гудауте, при первой встрече ему приглянулся этот доброволец-махаджир. В его тогда еще по-юношески наивных и открытых глазах он прочитал то, что больше всего ценил в людях - твердый характер и быстрый ум. Со временем симпатии к немногословному телохранителю еще больше возросли. Война, как огонь в горне кузнеца, закалила, но не ожесточила Ибрагима. Президент не раз ловил себя на мысли, что если бы у него был сын, то он хотел бы, чтобы тот походил на этого махаджира-добровольца. И сейчас, не считая нужным заходить издалека, Владислав Ардзинба прямо спросил:
- Урал Атыршба смелый парень?
- Да!.. - озадаченно ответил Ибрагим.
- А он рискнет с кораблем прийти к нам?
- Можете не сомневаться, Владислав Григорьевич, но с капитаном могут возникнуть проблемы, надо искать, - догадался, о чем идет речь, Ибрагим.
- Но в октябре он нашел?!
- Я думаю, и на этот раз получится, тем более там Кавказ. Мне надо с ними созвониться.
- Хорошо! Но это надо сделать поскорее, с запасами у нас совсем плохо, особенно с мукой и соляркой.
- Сегодня, в крайнем случае завтра ответ будет!
- Хорошо! Я надеюсь, что Кавказ с Уралом сделают все возможное и корабль с грузом не позднее середины декабря будет стоять у нас в порту.
- Они сделают и невозможное, Владислав Григорьевич! - заверил Ибрагим.
- Я верю в них! - ответил он и продолжил: - С оплатой тоже решим! Часть найдем здесь, ну и, надеюсь, помогут наши земляки в Турции. Я переговорю с Дженгизом Полем и Ирфаном Аргуном, а они подключат к этому вопросу кого надо.
- Владислав Григорьевич, мой брат тоже не откажет, - предложил Ибрагим.
- Аттила? - уточнил президент.
- Да!
- Спасибо! Даже и не знаю, чем мы сможем его отблагодарить! Он настоящий абхаз!
- Ему достаточно вашего слова, Владислав Григорьевич! Он это делает от чистого сердца, ради Абхазии!
- Хорошо, что у нее есть такие сыновья, как Аттила, Урал, Кавказ и ты, Ибо! Она никогда не забудет вас! - с теплотой произнес президент, и его суровый взгляд смягчился.
- Владислав Григорьевич! Владислав Григорьевич! - пытался что-то сказать растроганный Ибрагим.
- Не надо слов, Ибо! Мы мужчины! Пусть за нас говорят дела! - закончил на этом разговор президент.
В тот же вечер Ибрагим связался по телефону с Уралом и Кавказом. Братья Атыршба с ответом не задержались и не заставили себя долго ждать. Спустя неделю турецкий сухогруз, груженный соляркой и мукой, на рассвете причалил к пристани в сухумском порту. Урал сдержал свое слово и сейчас, сидя в кабинете президента, не знал куда деваться от похвал. На память об этой встрече он уносил на своей руке именные часы.
Два последующих дня Ибрагиму, Окану и Уралу пришлось крутиться как белкам в колесе. В среду к исходу дня все работы на сухогрузе были закончены, и они поднялись на борт. При себе Ибрагим имел девяносто тысяч долларов, которые Владиславу Ардзинбе удалось наскрести в банке и под свое честное слово получить у друзей Абхазии в России. Это была оплата в счет будущей поставки зерна и солярки из Турции. Такую огромную сумму ни Ибрагим, ни Урал, ни Окан не решились хранить при себе, тем более в сейфе капитана Исмаила. В случае перехвата судна грузинским сторожевиком они могли стать легкой добычей. Выход из положения нашел Урал. В его каюте они оборудовали тайник. К целлофановому свертку с деньгами, что лег на дно, добавились еще четыре гранаты и два пистолета. Их Ибрагим с Оканом прихватили на крайний случай.
Закончив с тайником, они снова поднялись на палубу. Здесь все было готово к отплытию, но капитан Исмаил выжидал, пока на море не опустятся сумерки. И лишь когда тусклое декабрьское солнце закатилось за горизонт, дал команду к отплытию.
Корпус содрогнулся от работы набравшего обороты дизеля, лопасти винта вспенили воду за кормой, в воздух взлетели швартовые канаты, и корабль, загруженный кругляком и металлом, той единственной валютой, которой могло расплатиться правительство Абхазии, отчалил от причала сухумского морского порта. Глубоко зарываясь носом во встречную волну, он обогнул западный мыс бухты и, продолжая оставаться в тени берега, взял курс на Сочи.
Ибрагим, Урал и Окан за день беготни по порту и нервотрепки, связанной с загрузкой корабля - то и дело стопорилась стрела крана, - валились с ног от усталости. С трудом досидев до конца ужина, они спустились в каюты и улеглись спать. Позже к ним присоединился свободный от вахты экипаж.
На палубе остались капитан Исмаил и самые опытные, не один раз ходившие в Абхазию члены команды. Им предстояло пройти в кромешной темноте, в которой невозможно было различить, где заканчивается море и начинается берег, участок в шестьдесят километров. Но Исмаил по каким-то только ему известным приметам безошибочно находил нужный курс. И сухогруз, подчиняясь его воле и твердой руке рулевого, как привязанный, повторял все изгибы берега. Позади остался выступающий далеко в море пицундский мыс, и из мрака ночи тусклой россыпью огней проглянули многоэтажки Адлера.
До российской границы было уже рукой подать, и только тогда капитан резко поменял курс. Сухогруз развернулся на девяносто градусов и на всех парах устремился в нейтральные воды. Через двадцать минут хода за горизонтом скрылись огни Большого Сочи, и рулевой взял курс на турецкий порт Трабзон. Теперь, когда самый трудный и рискованный участок маршрута остался позади, Исмаил мог позволить себе расслабиться и, уступив капитанский мостик помощнику, отправился отдыхать. Но в ту ночь ни ему самому, ни экипажу, ни Ибрагиму с Уралом и Оканом так и не удалось поспать. После полуночи подул сильный северо-западный ветер и поднял большую волну. Под ударами морских валов судно жалобно поскрипывало, угрожающе кренилось и черпало бортами воду. Старый, давно отслуживший свое дизель из последних сил грохотал изношенными железными внутренностями, чтобы удержать корабль на курсе. С каждой минутой это становилось делать все труднее. Ветер усиливался, а стрелка барометра все дальше убегала по циферблату влево, предупреждая о надвигающемся шторме.
К этому времени весь экипаж был на ногах. Капитан занял место на мостике и опытным взглядом оценил ситуацию. Ничего хорошего она не сулила. Идти прежним курсом, пробиваясь через набирающий силу шторм, было рискованно. Вздымавшаяся за бортом волна и трещавший под ее ударами по всем швам корпус будили в нем тревогу. Еще больше ее усиливали нарастающий грохот разболтавшегося в креплениях леса-кругляка. С таким опасным грузом бороться со штормом было равносильно игре в кошки-мышки с самой смертью. И чтобы избежать встречи с надвигавшейся стихией, у Исмаила оставался единственный выход - менять курс на юго-восток, но там могла подстерегать другая опасность - грузинские сторожевые корабли. Из двух зол капитан Исмаил выбрал, как ему казалось, наименьшее - курс на Батуми.
Подгоняемый попутным ветром и волной сухогруз все дальше уходил на юго-восток и перед рассветом, когда до турецкого берега оставалось не больше пятидесяти миль, напоролся на грузинский сторожевик. Его хищный силуэт появился в нескольких километрах за кормой. Надежда на то, что с ним удастся мирно разойтись, у капитана Исмаила быстро улетучилась. Яркий сноп света прожектора разорвал мрак, как сторожевой пес, "обнюхал" палубу сухогруза и остановился на рубке. Вид судна выдавал его с головой, поэтому рассчитывать на снисхождение не приходилось, и капитан Исмаил дал команду "Полный вперед!".
Бешеная тряска и топот ног по палубе сорвали с коек Ибрагима, Урала и Окана. Они выскочили на палубу. Хлестнувший в лицо ветер и ослепивший глаза луч прожектора сказали все без слов. Серый силуэт грузинского сторожевика неумолимо приближался. Капитан Исмаил предпринимал отчаянные попытки оторваться, но луч прожектора снова находил судно среди волн.
Сквозь шум моря и рев двигателя прорвался усиленный ваттами электроники голос. На английском языке с ужасающим акцентом он требовал остановиться. Ибрагим метнул взгляд на приборную доску, но суматошно мечущиеся стрелки ему ничего не сказали, и воскликнул:
- Капитан, сколько осталось до Турции?
- Миль тридцать!
- Успеем?!
- Не знаю, если только…
Капитан Исмаил так и не успел договорить. Пулеметная очередь зловеще прошелестела над палубой и рикошетом взвизгнула на мачте.
- Право руля! - закричал он, пытаясь в очередной раз вырвать судно из луча прожектора.
Палуба ушла из-под ног, и Ибрагим, вцепившись в поручни, едва устоял на ногах. В следующее мгновение он, а за ним Урал и Окан метнулись к трапу и спустились в каюту. Смахнув с крышки тайника хлам, Ибрагим запустил руку в щель, вытащил пистолеты и гранаты.
Окан вставил магазин в пистолет, передернул затвор и сунул в карман куртки, в другой опустил две гранаты. То же самое повторил Ибрагим.
- Ребята, и мне что-нибудь дайте! - попросил Урал.
- Тебе не надо! Береги деньги! - категорично отрезал Ибрагим.
- Но…
- Никаких но! Урал, это не просто деньги - это мука и солярка для Абхазии! - бросил на ходу Ибрагим и вслед за Оканом поднялся в капитанскую рубку.
Исмаил не сдавался и продолжал маневрировать, надеясь оторваться от грузинского сторожевика. Но с каждой минутой шансов становилось все меньше, расстояние между судами неумолимо сокращалось, а приближающийся рассвет делал сухогруз для него отличной мишенью.
Окан бросил нервный взгляд на часы и спросил:
- Капитан, сколько осталось до Турции?!
- Миль двадцать пять! - ответил тот и мрачно закончил: - Но мы не дотянем.
- Как - не дотянем?.. Должны! - рыкнул на него Ибрагим!
- На моей…
Пулеметная очередь оборвала речь Исмаила и бросила его, а вместе с ним Ибрагима и Окана на палубу. Осколки стекла из разбитой рубки посыпались им на спины. На этот раз со сторожевика вели прицельный огонь по сухогрузу. И здесь выдержка изменила капитану, он метнулся к переговорному устройству с машинным отделением и закричал:
- Стоп…
Рука Ибрагима зажала ему рот, а яростный вопль: "Вперед, капитан!" привел его в чувство.
И снова команда сухогруза принялась совершать маневры, стараясь уйти от прицельного огня сторожевика. Усилившаяся качка, а еще больше неуверенная стрельба пулеметчика пока помогали ей, пули чаще сбивали пену с гребней волн, чем попадали в сухогруз. Но так до бесконечности продолжаться не могло, это понимали как Окан, так и Ибрагим. Оба готовились к худшему, вставили запалы в гранаты, положили в карманы куртки и не спускали глаз с грузинского сторожевика. Его контуры все отчетливее проступали на фоне светлеющего на востоке горизонта. Он выходил на параллельный с сухогрузом курс.
- Шайтан! - разгадал этот маневр Исмаил и от ярости заскрипел зубами.
- Что такое, капитан?! - воскликнул Ибрагим.
- Отсекает нас от берега!
- Собака! - выругался Окан.
- Все равно надо идти вперед, может, прорвемся! - настаивал Ибрагим.
- Не поможет! Через полчаса перекроет ход! Лучше сдаться, пока трупами не сделали, - обреченно произнес капитан Исмаил.
- Что-о?! - взорвался Ибрагим и, выхватив из кармана пистолет, закричал: - Не останавливаться!.. Ты слышишь, не останавливаться! Вперед!
- Я… - только и мог произнести под дулом пистолета загнанный в угол Исмаил.
В машинном отделении сухогруза не слышали и не видели того, что происходило на палубе, и выжимали из старенького дизеля все, что могли. Гонка продолжалась. Грузинский сторожевик медленно, но упорно оттеснял их от турецкого берега. Окан, вцепившись руками в поручни, жег его ненавидящим взглядом и как молитву то и дело повторял:
- Ну где же они?! Где?
- Кто? Кто?! - переспросил Ибрагим.
- Наша береговая охрана!
- Береговая?! - воскликнул Ибрагим и через мгновение, схватив капитана за куртку, зарычал: - У тебя есть частоты военных?
- Да, - выдавил из себя тот.
- Так чего же молчал! Вызывай!
- Что передавать?
- Все!.. Что на нас напали! Что стреляют! Только быстрее! - кричал Ибрагим и подталкивал капитана к радиорубке.
И когда в эфире зазвучал писк морзянки, а на нее откликнулся турецкий военный корабль, Ибрагим и Окан перевели дыхание. Капитан Исмаил тоже приободрился, грузинскому сторожевику из-за сильной боковой волны пока не удалось перекрыть курс сухогрузу. Старая посудина трещала по всем швам, но не сбавляла ход и упорно пробивалась к турецкому берегу.
За этой гонкой ни капитан, ни команда, ни застывшие у левого борта Ибрагим и Окан не заметили, как подкрался рассвет. Горизонт прояснился, и у кромки, на западе, проступил силуэт турецкого военного корабля. Они все еще не могли поверить в свою удачу, но радист новой радиограммой рассеял последние сомнения. Заметили его и на грузинском сторожевике, и в бессильной злобе, огрызнувшись пулеметной очередью, легли на обратный курс.
И когда над сухогрузом навис мощный борт военного корабля, Ибрагим, Окан и Урал смогли с облегчением вздохнуть. Словно на чужих ногах, они спустились в каюту, без сил рухнули на койки, и навалившаяся свинцовая усталость быстро свалила в сон. Разбудил их сиплый гудок сухогруза. Сверху доносились отрывистые команды капитана Исмаила и топот ног: команда готовилась к швартовке. В иллюминаторе показался лес портовых кранов - это был Трабзон, и Ибрагим с Оканом поторопились избавиться от своего опасного груза. Пакет с пистолетами и гранатами, вывалился за борт и, булькнув, пошел ко дну. Они поднялись на палубу и с нетерпением ждали, когда сухогруз причалит к берегу.
Ибрагим с жадным любопытством всматривался в надвигающийся из утреннего тумана порт и быстро отыскал тот причал, с которого вместе с Гумом чуть больше полугода назад отправлялся в Абхазию. За это время здесь ничего не изменилось. У пассажирского терминала, как и тогда, толпились на посадку русские челноки, перед портовой гостиницей вился рой такси, но ему казалось, что с тех пор прошла целая вечность.
Война раз и навсегда круто изменила его жизнь, и он не без внутренней тревоги ожидал встречи со своим прошлым. Первым напоминанием о нем стал Эндер Козба. Здесь, в порту Трабзона, восемь месяцев назад с него для них с Гумом и начался путь в Абхазию. Сейчас он вместе с Кавказом прохаживался по причалу и что-то увлеченно рассказывал.
Команда капитана Исмаила заставила Ибрагима встрепенуться. Швартовые канаты взлетели в воздух и шлепнулись на пирс. Гребные винты последний раз вспенили воду за кормой и затихли. Он и Окан с трудом дождались, когда с борта спустили трап, и, крепко пожав руку Уралу и капитану, которым предстояло улаживать портовые формальности, поспешили навстречу пограничникам и таможенникам. Те вели себя на редкость великодушно, бегло проверили документы с вещами и разрешили сойти на берег. Там Ибрагим и Окан попали в крепкие объятия Кавказа и Эндера.
Измочаленный вид друзей без слов все сказал Кавказу, и он тут же потащил их в гостиницу, но Ибрагим, узнав про рейс в Стамбул, категорически отказался и потребовал немедленно ехать в аэропорт. Там несколько остающихся до отлета часов они провели в баре. Живой, словно ртуть, Эндер, как ни крепился, так и не смог себя сдержать и затерзал их вопросами, к концу разговора они отвечали уже невпопад и сонно кивали носами в тарелки. Ибрагим не расслышал, когда объявили посадку, их, полусонных, Кавказ и Эндер довели до посадочного терминала и, там простившись, возвратились на автостоянку. Им вместе с Уралом предстояла нелегкая работа - найти новое судно и экипаж, капитан Исмаил зарекся больше плавать в Абхазию.
Но это был уже вопрос времени. Отчаянные смельчаки еще не перевелись среди трабзонских моряков, и потому Ибрагим не сомневался в том, что рано или поздно, но Урал и Кавказ с помощью Эндера Козбы найдут таких. Откинувшись на спинку кресла, он спал сном счастливого человека - половина поручения президента Владислава Ардзинбы была выполнена. И еще особенным теплом его душу согревала лежащая в нагрудном кармане небольшая капсула с землей, взятой с могил Арсола и Коса Авидзба.
До конца полета он так и не проснулся. Не разбудили его ни рев турбин заходящего на посадку самолета, ни удар шасси о бетонку. И тем удивительнее, что только тихо произнесенное Оканом: "Ибо, мы дома!" подбросило Ибрагима с кресла.
"Дома! Дома!" - повторял он про себя и не замечал ни шаткого трапа, ни суеты пассажиров, не слышал разговора таксиста с Оканом. Его взгляд пожирал улицы и площади, купался в море рекламных огней, и, когда впереди показалась хорошо знакомая улица, сердце в груди забухало, как кузнечный молот. Простившись с Оканом, он, не дожидаясь остановки, выскочил из машины, перемахнул тротуар и, влетев под арку, остановился, чтобы перевести дыхание. Затем с замирающим сердцем взялся за ручку двери. Уже подзабытый мелодичный звон колокольчика напомнил еще раз, что это не чудесный сон - он дома… Дома!!!
Войти незамеченным Ибрагиму не удалось. На звук колокольчика из гостиной выглянула сестра и остолбенела, а через мгновение ее радостный крик: "Ибо! Ибо приехал!" поднял на ноги весь дом.