Через десять минут он был в правительстве и, хотя уже наступило время обеда, застал на местах премьера Сергея Багапша и председателя парламента Сократа Джинджолию. Передав им пакеты, направился в администрацию президента, по пути встретил Кавказа и вместе с ним поднялся в приемную. В ней было непривычно тихо, кроме самой Раисы Погорелой в углу на краешке диванчика скромно занимал место миниатюрный - язык не поворачивается назвать стариком - абхаз.
На вид ему было не больше шестидесяти пяти. Под летней рубашкой, сверкающими снежной белизной брюками, стрелки которых, казалось, резали воздух, угадывалось еще крепкое и жилистое тело. Лишь легкая рябь морщинок, покрывавшая открытый высокий лоб, и седые усы выдавали возраст. Светло-голубые глаза напоминали позднее сентябрьское небо. В них отражалось то же величавое спокойствие, которым, несмотря на неистовые июньские грозы, изнуряющую июльскую жару и свирепые августовские штормы, дышала и манила к себе бесконечная небесная высь над горами.
Старик цепким взглядом прошелся по Ибрагиму с Кавказом, и они склонили головы в уважительном поклоне. Он ответил легким кивком и тут же, словно улитка, замкнулся в себе. Ибрагим прошел к столу, принял у Раисы Николаевны почту для президента. Уложив ее в папку, она поинтересовалась:
- Как Владислав Григорьевич?
- Нормально! Скучать никому не дает! - дипломатично ответил Ибрагим.
- Здесь когда будет?
- Даже не знаю. А что, есть что-то срочное?
- Как сказать, - замялась Раиса Николаевна и, бросив взгляд на старика, пояснила: - У меня, Ибо, к тебе одна небольшая просьба.
- Пожалуйста! - охотно согласился он.
- У Давлета Чантовича Кандалиа личное письмо к президенту, если не затруднит, то передай.
Старик встрепенулся, на удивление легко поднялся с дивана и слегка надтреснутым голосом произнес:
- Оно у меня там! - И поспешил в коридор.
Ибрагим с Кавказом вслед за ним вышли в холл. Давлет Чантович снял с полки холщовую сумку, пошарил в ней, нашел почтовый конверт, достал отпечатанное на пишущей машинке письмо и предложил:
- Можешь почитать, там нет ничего такого!
- Ну что вы!.. Зачем? Это же вы написали президенту! - отказался Ибрагим.
- Да, президенту! Одна надежда на него, что поможет мне и моей старухе! Остальные палец о палец не ударили и одними обещаниями кормят.
- Не волнуйтесь, я все сделаю, - заверил Ибрагим, положил письмо в папку и предложил: - Может, вас домой отвезти?
- Домой, говоришь, сынок? - переспросил Давлет Чантович и с горечью произнес: - Нет его у меня.
- Как это - нет?! - удивился Кавказ.
- А вот так! За свои восемьдесят восемь не заслужил!
- Родственники же остались? - поинтересовался Ибрагим.
- В Мерхеули, и те давно на кладбище лежат.
- Это где родился Берия?! - некстати вспомнил Кавказ про зловещего наркома НКВД и тут же пожалел.
Тихий и благообразный старичок на глазах превратился в клокочущий вулкан. Лицо Давлета Чантовича пошло бурыми пятнами, губы судорожно задергались, и с них в адрес Берии понеслись проклятия:
- Гад! Чтоб ему гореть в аду синим пламенем! Сволочь! Пол-Абхазии в крови утопил! Кровосос хе…в!
Этот взрыв эмоций обессилил старика, и Ибрагим с Кавказом не на шутку переполошились, но он на удивление быстро пришел в себя и зашуршал бумагами в сумке. На стол один за другим ложились пожелтевшие и потерявшие цвет документы: справка об освобождении из казанской спецтюрьмы, прошение о реабилитации, копии писем к маршалу Ворошилову, генеральному прокурору Руденко. И когда уже не осталось свободного места, Давлет Чантович сгреб их в кучку и с ожесточением произнес:
- Вот тут вся моя жизнь! Как в тридцать седьмом заклеймили - "враг народа", так до сих пор отмываюсь! Эти сволочи берии и гоглидзе всю мою жизнь изговняли!
- Неужели сам Берия?! - поразился Ибрагим.
- Если бы он один! Такие твари в те годы как вши плодились! Потом, когда мне "вышку" заменили "четвертаком" и закатали в лагерь под Магадан, я только тем жил, что ждал, когда их, гадов, в распыл пустят. И дождался!
Кавказ с Ибрагимом деликатно молчали, боясь причинить лишнюю боль старику, а тот, оказавшись во власти того жестокого времени, уже не мог остановиться.
- На второй месяц после ареста Берии меня освободили, и я сразу домой. Домой?! - Болезненная гримаса искривила лицо Давлета Чантовича. - От него за семнадцать лет и четыре дня, что меня гноили в лагерях и на пересылках, одно название осталось, - старик снова не удержался от крепкого слова: - Сволочь! Хотел уничтожить даже дух абхазов! Вы только представьте, в сорок третьем, когда немцы брали перевалы у Красной Поляны, а в Псху наши бойцы выбивали их хваленый "Эдельвейс", по приказу Берии мингрельцев переселяли в Абхазию. В Гудауте и Очамчыре, в самом сердце Абхазии, как грибы после дождя вырастали "бериевки" - эти деревянные "курятники". Для самих абхазов, тех, кто не угодил в тюрягу, как я, или не попал на фронт, на запасных путях в Поти и Зугдиди стояли под парами сотни эшелонов.
И тут его маленький сухой кулак обрушился на стол.
- Антихристы! Хотели сгноить абхазов в Сибири, но Господь снова не бросил наш народ и остановил руку Сталина. Хозяин не подписал план Берии о депортации абхазов, наверное, что-то шевельнулось в его каменном сердце. Может, вспомнил, как под Сухумом в девятьсот шестом после налета на пароход "Цесаревич Георгий" прятался от жандармов и полиции в абхазском селе. Да чего сейчас гадать, прошлое не вернуть и не исправить. В общем, в Мерхеули делать мне было нечего, и я рванул в Сухум, а там прямиком попал в МГБ, потом оно стало КГБ.
В те времена таким, как я, без их разрешения даже в сортир нельзя было сходить. Короче, привели меня к полковнику Шелии, плохого про него ничего не могу сказать, понапрасну нашего брата не гнобил и липовых дел не шил. Но все равно поначалу попер на меня: "Ты почему, Кандалиа, из Мерхеули сбежал?!" А я, дурной мой язык, в ответ: "А чего там делать? Один осел остался и тот у армянина Ашота". Как он тут зыркнул - а мне наплевать, надоело бояться, - но орать больше не стал, вызвал подполковника Шенгелию и приказал: "Возьми этого абрека на пару часов и как следует обработай!" От тех слов меня прошиб холодный пот, заныли отбитые почки и заломило в затылке. Грешным делом подумал: "Берию посадили, а в "живодерне" ничего не поменялось".
Вышел из кабинета, иду по коридору, руки по привычке за спину, ног под собою не чую. Опомнился, когда живой и невредимый оказался не в подвале, а на улице. Привел меня Шенгелия в парикмахерскую, что на набережной, сейчас там одни развалины, усадил в кресло и приказал мастеру привести в порядок. Тот с перепугу даже усов не оставил, побрил до самой макушки. Я, конечно, упирался, а Шенгелия мне говорит: "Давлет, какой ты упрямый, лучше бороду потерять, чем голову!"
И вот там, в парикмахерской, я понял. Все, конец их власти! Они, эти шелии и шенгелии, как были, так и остались кровососами, но задницами почувствовали, что, после того как Хозяин коньки отбросил, их время кончилось. Ну а когда шлепнули Берию, то даже последний вертухай на дальней зоне в Магадане допер до этого. По инерции "живодерня" еще продолжала скрежетать и пугать, но в ней не стало главного - смазки - нашей безвинной крови. Раньше за одни те мои слова про армянского осла они бы живьем с меня шкуру содрали, а тут промолчали!
Здесь Давлет Чантович горько улыбнулся и с иронией заметил:
- С тех пор и пошла гулять байка, что в "конторе" нашего брата больше "в расход" не пускают, все патроны при Берии перестреляли. Но стричь всех под одну гребенку тоже будет неправильно, среди них, правда редко, попадались люди. Взять того же Шенгелию, после того как меня "обработали" в парикмахерской, зашли в ресторан "Рица", там хорошо посидели и по-людски поговорили, а когда расходились, он напоследок предупредил: "Ты, Давлет, лучше держи язык за зубами! Сейчас тебя за "осла" не шлепнешь, но жизнь попортить мы еще сможем. Хозяина уже нет, но система еще нас с тобой переживет, и потому твоя правда о Лакобе кой-кому как кость в горле".
Давлет Чантович помолчал немного и снова вернулся к рассказу о том суровом времени:
- Но такими они стали после пятьдесят третьего, а тогда, в тридцать шестом, Берия со своими дружками-энкавэдэшниками Рухадзе, Гоглидзе и братьями Кобуловыми в Тбилиси и Сухуме королями ходили. Еще бы, любого в бараний рог могли согнуть, но Нестор спины перед ними не прогибал, и тогда они обложили его, как медведя в берлоге.
- Лакобу?! Нестора Аполлоновича? - переспросил Кавказ.
- Его самого, - подтвердил Давлет Чантович.
- А вы его знали? - оживился Ибрагим.
- Не только знал, но и работал у него. Сначала дежурным водителем, а потом телохранителем.
- Вот это да! - поразились Ибрагим с Кавказом.
- Жаль, что мало поработал, какой был человек! Он, как сейчас Владислав, за народ готов был жизнь положить! - печально произнес Давлет Чантович и продолжил: - Так вот эти бериевские холуи Рухадзе и Гоглидзе рогом рыли землю, чтобы найти на него компромат. Начало тридцать шестого ничего хорошего Нестору не сулило. Война с ними отнимала все силы, тем более в Москве надеяться было уже не на кого. Сталин после его отказа стать главным палачом - наркомом НКВД перестал даже звонить. А Берия тут как тут - в конце лета стал давить планом "Абхазпереселенстроя": хотели отправить в Абхазию двадцать тысяч мингрел. Нестор, конечно, встал на дыбы: "Только через мой труп!" Берия тоже закусил удила, я уж думал, что задавят Нестора, но здесь ни с того ни с сего подобрел Сталин, два или три раза, точно сейчас не скажу - столько прошло времени, вызывал Нестора Аполлоновича в Москву. Однажды даже пригласил на Ближнюю дачу, и было это, - Давлет Чантович напряг память, - где-то в двадцатых числах декабря. Я хорошо запомнил ту поездку в Москву. В те дни слишком многое решалось для Абхазии, и Нестор пахал без сна и отдыха, часто говорил по телефону с Серго Орджоникидзе, и тот пробил встречу у Сталина.
В командировку Нестор Аполлонович отправился с легким сердцем, видимо, в глубине души рассчитывал, что в личной беседе с Хозяином сумеет убедить вынести на февральский Пленум ЦК предложение о выводе Абхазии из состава Грузии. В Москве остановились в гостинице "Метрополь", и Нестор сразу же отправился по делам, а я остался в номере - принимал звонки, записки и посетителей. Три дня Нестор крутился как белка в колесе, возвращался поздно страшно усталый, но довольный: встреча со Сталиным и беседы в ЦК укрепляли уверенность в положительном решении вопроса по Абхазии. Перед самым отъездом в номер заглянул Серго с компанией земляков. Все были навеселе, много шутили и говорили, что скоро гадюке Берии вырвут поганое жало, потом дружно поехали на вокзал.
В Сухум Нестор вернулся в приподнятом настроении, перестал обращать внимание на грязную возню Рухадзе и принялся готовить материалы к февральскому Пленуму ЦК. До Нового года оставались считаные дни, в доме уже стояла елка, и тут Берия вызвал его в Тбилиси по каким-то партийным делам. - Здесь Давлет Чантович прервал рассказ и горестно поник.
Кавказ с Ибрагимом хорошо понимали старика, заново переживавшего прошлую трагедию, и не торопили. Собравшись с силами и с трудом находя слова, он продолжил:
- Все было против той поездки! Понимаете, все! Не зря говорят: любящее женское сердце - это вещун. Нестору нездоровилось, простыл в поезде, когда возвращался из Москвы, мог бы остаться и не ехать в Тбилиси. С другой стороны, а что бы это изменило? Наверное, ничего! В те времена если машина НКВД запущена, то ее уже не остановить.
Перед отъездом пришлось заскочить домой за лекарством. Встретили нас Сария с сыном Рауфом, и когда она узнала, что Берия вызывает, даже в лице переменилась. Кинулась к Нестору и стала отговаривать. У того тоже на душе кошки скребли, но он не подавал виду, с тяжелым сердцем простился и поехал на вокзал.
Там, как сейчас, никто из начальства перед ним не расшаркивался, сели в обычный вагон. Проводники подсуетились и принесли чай - наш, абхазский, такого сейчас не найти. Выпили, о жизни поговорили, потом он взял у меня портфель с документами и сел за работу. Что-то писал, зачеркивал и снова писал, похоже, встреча с Берией не давала ему покоя. Легли поздно, я вполглаза спал. Как-никак охрана, по-нынешнему - телохранитель. Нестор над этим частенько посмеивался. Лучше него в Абхазии никто не стрелял: с двадцати шагов с первого выстрела из пятака делал бублик.
Тбилиси встретил нас промозглой погодой и пронизывающим ветром. С вокзала на машине представительства Абхазии проехали в гостиницу "Ориант". Нестор Аполлонович, как обычно, поселился в тридцать первом номере, я занял тридцать второй. По соседству жили работник ЦК Азербайджана Озеров и врач-армянин, помню, что звали Сетрак. Нестор в гостинице не задержался, привел себя в порядок и отправился в ЦК, но не прошло и часа, как вернулся обратно. Заглянул ко мне в номер, на нем лица не было, швырнул папку в угол и распорядился отвезти в дом Рамишвили - был такой театральный деятель - веселый и хлебосольный мужик.
К нашему приезду у него уже собралась компания. Мне сразу не понравилось то, что в ней терлись Гоглидзе и наш Агрба, к тому времени этот змей подколодный перебрался в тбилисское НКВД. Кроме них было еще человек пять, некоторых я встречал в Сухуме, но, кто такие, не знал. Нестор Аполлонович остался, а мне сказал, что позвонит, когда за ним заехать.
Я возвратился в гостиницу и весь вечер провалялся в номере, но так и не дождался звонка. Где-то ближе к десяти привели, а скорее, принесли Нестора двое, наверное, из НКВД, потому что у подъезда стояла машина Гоглидзе. На него страшно было смотреть, весь в грязи и едва мог говорить, ругал кого-то, что долго возили по городу.
- Ясное дело, чтобы яд подействовал, - вспомнил Ибрагим гулявшую по Абхазии версию смерти Лакобы.
- Это я потом понял, - согласился Давлет Чантович и снова возвратился к событиям того трагического вечера: - В номере ему стало совсем худо, я взял на руки, усадил на подоконник и открыл окно - не помогло, стал звать на помощь. Прибежали Озеров с Сетраком, ну тем доктором-армянином, и они тоже ничего не могли сделать. Нестору становилось все хуже, и мы повезли его в больницу. По дороге он, наверное, смерть свою почувствовал, но даже тогда думал не о себе, а об Абхазии и приказал мне, если что с ним случится, чтобы я забрал портфель с документами и любой ценой доставил в Москву. Так и сказал: "Давлет, если жизнь придется положить, то не бойся, за народ ее отдать не страшно!" - И потерял сознание.
Когда подъехали к больнице, в то время она носила имя Камо - был такой боевик, перед революцией вместе со Сталиным в Тифлисе банки как орехи щелкал, - к Нестору вернулось сознание, но поговорить нам не дали. У подъезда поджидал Гоглидзе с оравой энкавэдэшников. Гад! Быстро узнал, в какую больницу едем!
- Следили! - предположил Кавказ.
- Конечно. В те времена, если попал под колпак, то без хвоста никуда! - подтвердил Давлет Чантович и продолжил рассказ: - Занесли мы Нестора Аполлоновича в приемную, но дальше порога меня с Озеровым не пустили, а Сетрак с врачами остался. Энкавэдэшники нас на улицу выгнали, сколько мы там времени протолкались, не скажу - не до того было, за Нестора переживал. Под утро вышел Сетрак, и на его лице все было написано. Нестора не стало!
Тут как тут появился Гоглидзе, увидел меня, подозвал и спрашивает: "Тебе что покойник говорил?!" - а зенками, как рентгеном, просвечивает. Я понял: дело плохо, дураком прикинулся и говорю: "А что, Сергей Арсентьевич, разве покойники разговаривают?" Тот ничего не сказал, зло зыркнул, и на том расстались.
- Это работа Берии! - категорично заявил Кавказ.
- Может, и так. Потом слухи разные ходили. Берия, конечно, сволочь, каких еще свет не видел, но не осел, чтобы глупо подставляться, и грязные дела так обделывал, что потом не подкопаешься. Правда, Бога не обманешь, тот все видит! Свое этот мерзавец получил! - с ожесточением произнес Давлет Чантович и, порывшись в сумке, достал вырезку из газеты "Правда".
За долгие годы она выцвела, а некоторые буквы едва читались. На первой странице крупным шрифтом был набран приговор Верховного Суда СССР Берии и его подручным: Меркулову, Рухадзе и братьям Кобуловым.
Старик потряс ею в воздухе и воскликнул:
- Семнадцать лет я ждал этого! Целых семнадцать!
- Извините, Давлет Чантович, а что стало с портфелем и документами Нестора Аполлоновича? - деликатно напомнил Ибрагим, заинтригованный всей этой историей.
Лицо несчастного человека вновь исказила болезненная гримаса, и он, собравшись с духом, возвратился к воспоминаниям:
- К утру я еле живой добрался до гостиницы, чтобы исполнить его последнюю волю - забрать портфель с документами и отвезти в Москву к Поскребышеву.
- Секретарю Сталина!? - изумился Ибрагим.
- Алексею Иннокентьевичу, ему самому, - подтвердил Давлет Чантович.
- А он что, вас знал?! - не менее Ибрагима был поражен Кавказ.
- Думаю, запомнил, когда отдыхал в Абхазии, я его возил в Новый Афон и на горячий источник в Приморское.
- Вы, наверное, и Сталина знали?! - в один голос воскликнули Кавказ с Ибрагимом.
Откуда?! Я человек маленький, видел всего два раза, да и то от страха толком не успел разглядеть. Первый раз это случилось, когда Хозяин приезжал на госдачу в Сухум, но здесь ему что-то не понравилось, пришлось перебираться под Гагру, на Холодную речку. В тот день основного водителя Нестора - Гриши Амиржанова на месте не оказалось, и вместо него поехал я. Второй раз дело было под Хостой, там у охраны Сталина ЧП случилось.
- Покушение?! - загорелся Кавказ.
- Нет! Охрана "зевнула" Хозяина, и к нему рванула толпа.
- А-а, - потерял Кавказ интерес к этой теме, и вместе с Ибрагимом они снова принялись теребить Давлета Чантовича про портфель Лакобы.
Тот невесело усмехнулся и с сарказмом произнес: