К середине тридцатых годов власть возмужавшего владетельного князя настолько укрепилась в прибрежной Абхазии, что он решился перенести резиденцию в Лыхны, во дворец своего знаменитого деда Келешбея. Но это не объединило абхазов, Михаил княжил, но… по-прежнему не правил. Свободные горские общества псхувцев, далцев и цебельдинцев не признавали ничьей власти, кроме власти всевышнего и своего кинжала.
Походы войск генерала Розена в урочища Дал и Псху ненадолго приводили их к повиновению. Проходило время, и горная Абхазия снова выходила из подчинения. Одна за другой военные экспедиции отправлялись в горы подавлять восстания. После них на местах селений оставались обугленные развалины и опустошенные языческие святыни горцев. Те, кто уцелел, вынуждены были уходить все дальше и выше - в недоступные для артиллерии места или пробиваться к морю, где курсировали турецкие суда, и искать спасения в Турции. Так начался исход - махаджирство абхазов, убыхов и садзов, их свежая кровь еще на полвека продлила существование дряхлеющей Османской империи.
В 1856 году после унизительного и позорного поражения России в Крымской войне Турция снова предприняла попытку восстановить свое влияние в Абхазии. В октябре многотысячный десант Омер-паши высадился в Сухуме, штурмом взял крепость и, не встречая на своем пути серьезного сопротивления, двинулся в сторону Мингрелии. У реки Ингур их пытался остановить Гурийский отряд князя Багратиона-Мухранского, усиленный ополченцами-абхазами, но в коротком и кровопролитном бою они потерпели поражение и вынуждены были отступить.
Это были последние успехи Омер-паши. Кавказский наместник Муравьев, собрав в один кулак все военные силы, принялся мозжить им бритые черепа янычар. Турки не устояли, начали отступать, и к лету следующего года русские войска при поддержке ополченцев владетельного князя Михаила выбили их отовсюду и возвратились в столицу - Сухум- Кале. Это был последний бросок Османской империи на Абхазию, в дальнейшем она лишь короткими пиратскими набегами на побережье продолжала досаждать России.
К тому времени в другой непокорной части Кавказа царские войска после более чем двадцати пяти лет непрерывной войны с имамом Шамилем в Чечне и Дагестане наконец- то в августе 1859-го зажали остатки его отряда в ауле Гуниб и в ожесточенном бою пленили своего главного противника на Северном Кавказе.
За поражением Шамиля и усмирением Чечни наступил черед Западного Кавказа. Разрозненные отряды убыхов, дахов, абадзехов, кабардинцев и шапсугов не смогли устоять под натиском хорошо вооруженной, закаленной в боях и намного их превосходящей по численности русской армии. Они оставляли одно за другим разоренные селения и откатывались все дальше на юг, в высокогорную Абхазию. Теперь только она на всем Кавказе оставалась единственным оплотом отчаянного сопротивления горцев могущественной Российской империи.
Последним и самым трагическим в той великой драме, что разыгрывалась на Кавказе, стал 1864 год. Пятьдесят с лишним лет заигрывания с владетельными князьями показали русским императорам и их кавказским наместникам, что рано или поздно в горцах просыпался дух вольницы и Абхазия снова принималась жить сама по себе, по своим древним и неписаным законам.
На этот раз империя навалилась на последние свободные горские общества всей мощью своей военной махины. В ожесточенных боях с превосходящим противником отряды убыхов, абхазов и садзов все чаще терпели поражения. Некогда богатые и цветущие горные селения превратились в пустыню, где хозяйничали лишь ветер и дикие звери. Абхазия приходила в полное запустение, десятки тысяч беженцев-махаджиров искали спасения на южных берегах Черного моря. Османская империя, хорошо познавшая на себе силу горцев, охотно давала им приют, рассчитывая в дальнейшем использовать против своего заклятого врага - России.
К началу весны 1864 года в Абхазии непокоренными остались лишь свободное общество псхувцев и присоединившиеся к нему остатки племен убыхов и садзов. Последней защитой им служили неприступные горы Бзыбского хребта, но с приходом тепла, когда вскрылись южные перевалы и караванные тропы, русская пехота при поддержке казаков с упорством стенобитного тарана принялась долбить оборону горцев.
Экспедиционный корпус полковника Коньяра первым сумел пробиться в верховья реки Западная Гумиста, к селению Гума, и, несмотря на тяжелые потери, понесенные пехотой и казаками в только что закончившемся бою, с ходу ринулся форсировать реку. Коньяр спешил до наступления темноты добить остатки отряда абхазов и убыхов, чтобы не дать им уйти вглубь гор и там соединиться с псхувцами.
Стремительные воды Гумисты гневными бурунами вскипели у ног лошадей эскадрона есаула Найденова. Изрубив отряд Арсола Авидзбы, казаки в боевом запале бросились безоглядно преследовать горцев, отходивших за реку. Те, отстреливаясь, уносили с собой тела Арсола и еще троих воинов, которые его родному брату Гедлачу с уцелевшими воинами удалось отбить в последней отчаянной атаке.
Сотник Хоперсков с десятком казаков первым прискакал к броду и начал переправу, но лошади оседали на задние ноги и испуганно храпели перед ревущим потоком. Он дико гикнул и, пришпорив жеребца, направил к темневшему среди бурунов порогу. Вслед за ним ринулись в стремнину и остальные, но выбраться на противоположный берег им не удалось.
Плотный ружейный огонь горцев заставил остановиться казаков. Злым осиным роем над головами загудели пули. Справа от Хоперскова вскрикнул урядник Астахов и, бросив поводья, схватился за холку, но не удержался и пополз вниз. Лошадь, не чувствуя твердой руки раненого хозяина, рванулась к спасительному порогу, но задние ноги заскользили на отдраенных течением, словно зеркало, камнях и через мгновение, подняв фонтан брызг, она и всадник рухнули в злобно загудевший поток. Их головы промелькнули в водовороте и исчезли в воронке под скалой. Новый залп опрокинул в воду еще двоих казаков. На этот раз зацепило и самого сотника. В глазах Хоперскова потемнело от боли, нестерпимым огнем растекшейся по левому бедру. Горцы усилили стрельбу, в ответ по ним начала палить подоспевшая русская пехота. Под прикрытием ее огня казаки, потеряв еще двоих убитыми, начали отход к берегу.
Больше охотников преследовать отряд убыхов и абхазов не нашлось. Лишь есаул Найденов порывался отомстить "басурманам" за загубленных хлопцев, но полковник Коньяр решительно остановил эту отчаянную попытку, которая могла обернуться еще большими потерями. Опытный командир, он понимал, что сегодня его войска сделали больше своих сил. Противник оказался не настолько ослаблен, как это казалось в конце боя, и потому преследовать его в горах, тем более в ночь, было делом не только крайне опасным, но безнадежным. Этот жестокий урок Коньяр, тогда еще подпоручик, усвоил раз и навсегда двадцать лет назад - во время войны в Дагестане. Там он познал на собственной шкуре, что на Кавказе воюют не числом, а умением, и решительно приказал:
- Прекратить атаку!
Горнисты затрубили отбой.
По цепям атакующих прокатилось:
- Прекратить атаку!
Вслед за ней изнуренные непрерывными трехдневными боями офицеры и солдаты услышали долгожданный приказ:
- Привал! Разбить лагерь!
Горестно вздохнув, полковник Коньяр распорядился:
- Оказать помощь раненым! Захоронить погибших!
Похоронная команда, санитары и лекари разошлись по полю боя, чтобы собрать скорбные плоды войны. В лагере тем временем быстро налаживалась походная жизнь. У излучины реки квартирьеры и обозные команды принялись ставить палатки, разжигать костры и готовить в котлах неприхотливую пищу. Но едкий запах гари, исходивший от развалин догорающего селения, а еще больше удушающий смрад разложившихся от нестерпимого жара человеческих тел и трупов животных вынудили перенести лагерь выше, на поляну, где когда-то был выгон для овец.
Прошло несколько часов, и привычные к походной жизни пехотинцы артиллеристы и казаки закончили его оборудование. К этому времени повара приготовили пищу, и шеренги бойцов выстроились у полевых кухонь. Рассевшись у костров, они молча поедали запоздалый ужин. Горечь понесенных утрат не могли смягчить ни обилие мяса, ни пузатые бутыли со спиртом, из которых щедрой рукой разливали по оловянным кружкам расторопные интенданты. В тот вечер в лагере не было слышно ни песен, ни смеха. Помянув погибших и выпив за здоровье раненых, офицеры, солдаты и казаки разошлись по палаткам.
Полковник Коньяр, перекусив у походного котла, вместе с начальником штаба майором Вронским проверил ближние посты и возвратился к себе в палатку. В ней, за пологом, ординарец Спиридон подготовил дубовую бочку с горячей водой. Коньяр стащил с себя пропыленный, отдающий кислятиной мундир и с головой окунулся в пахнущую луговыми травами воду. Вместе с грязью, сошедшей с измочаленного тела, ушла и горечь от потерь - это извечное проклятие командира.
В соседней палатке, где располагались офицеры штаба, какое-то время раздавался монотонный гул голосов и лязг оружия, но вскоре и там наступила тишина. Лагерь забылся в крепком сне, и лишь в двух местах еще продолжали копошиться людские тени. У дальнего, вынесенного за пределы лагеря и наспех огороженного плетнем из орешника навеса десяток мрачных и неразговорчивых бойцов в свете факелов долбили кирками неподатливую каменистую землю, роя братскую могилу. В сотне метров от них, у горного разлома, под охраной караула другая похоронная команда засыпала камнями трупы горцев.
В центре лагеря тоже все еще напоминало о недавно закончившемся бое. В свете чадящих фитилей хирурги, забрызганные с головы до ног гноем и кровью, кромсали изболевшуюся от страданий человеческую плоть. Пронзительные крики и мучительные стоны, мольба и плач раненых разносились далеко за пределы лагеря, но на них мало обращали внимания те, кому сегодня повезло больше. Офицеры и солдаты, дворяне и крестьяне, не один год варившиеся в безжалостном котле Кавказской войны, давно сжились со смертью и воспринимали ее как неизбежное зло. Они знали, что за их жизни, здесь в горах, где стрелял каждый камень, а за поворотом тропы подстерегала засада, не могли поручиться ни полковник Коньяр, ни Кавказский наместник, ни сам Господь, и потому были рады одному тому, что остались живы.
Густая ночная мгла опустилась в долину, лагерь ненадолго забылся в коротком сне, и только часовые продолжали нести службу на постах и в дальних секретах перед перекатом реки и на горных тропах. Их напряженный слух ловил каждый подозрительный звук, каждый шорох. Но сумрачные горы и леса, уставшие от орудийного грохота и вида смерти, витавшего над лагерем, хранили скорбное молчание.
Луна выплыла из-за снежной шапки на вершине горы Химс, тусклым светом осветила узкую, местами разрушенную сходами лавин и камнепадами единственную дорогу. По ее туго закрученному серпантину медленно, напоминая огромную черную гусеницу, двигались колонна беженцев из селения Гума и остатки смешанного отряда убыхов и абхазов. Они отходили к высокогорному селению Псху - последнему оплоту сопротивления горцев в Западной Абхазии.
Скрип колес телег, плач детей и стоны раненых задолго до появления у передовых постов перед селением предупредили часовых о приближении страшной беды. Она подняла на ноги всех от мала до велика и объединила в безутешном горе. Женщины делились последним, а мужчины готовы были стоять насмерть, но не дать врагу захватить Псху. То, что бой был неизбежен, подтвердили и разведчики, вернувшиеся утром с берегов Гумисты. Передовые отряды полковника Коньяра пока еще не перешли реку, но приготовления, что шли в лагере полным ходом, не оставляли сомнения в предстоящем наступлении.
Дальше медлить было нельзя, и командиры псхувцев, убыхов и абхазов собрались на военный совет. В небольшой комнате дома Уруса Отырбы было не повернуться, но никто не роптал и не жаловался. Опытные и умудренные жизнью воины ясно представляли, что на этот раз матерый вояка Коньяр не отступит и сделает все, чтобы не дать им вырваться из кольца окружения. Обменявшись молчаливыми взглядами, они сошлись на самом опытном из них - это Коса Авидзба. Тот встал из-за стола, протиснулся на середину и, положив руку на рукоять старинного кинжала, перешедшего ему от отца, обвел взглядом притихших воинов и печально произнес:
- Братья! Будем смотреть правде в глаза! Коньяр наглухо закупорил ущелье и не сегодня, так завтра появится здесь.
- Проклятый пес! - процедил сквозь зубы Гедлач Авидзба.
- Пусть только сунется! Вышибем из него все потроха! - угрожающе зарычал Зафас Гума.
- Легко сказать - вышибем. А чем? У нас всего две пушки и меньше трехсот сабель. У Коньяра их в два раза больше и целая батарея, - остудил его пыл Коса.
- А что, лучше сидеть и ждать, когда нас перережут, как баранов?! - в сердцах воскликнул Зафас.
- Если умирать - так с честью! - присоединился к нему Апсар Атыршба.
В ответ послышался одобрительный гул. Самые горячие схватились за кинжалы, и проклятия посыпались на Коньяра и его солдат.
- Эти собаки захлебнутся в крови!
- Шакалы!
- Они здесь найдут свою могилу!
Коса сохранял выдержку и, дождавшись, когда погас гнев, продолжил:
- Я еще не закончил. Сидеть сложа руки никто не предлагает, но идти в лоб на Коньяра - это самоубийство. Зря положим себя и отдадим под нож детей и жен. Надо искать другой выход.
- А какой, если обложили со всех сторон? - кипятился Зафас.
- Еще остался Адзагшыпский перевал!
- Перевал?! - переспросил Апсар и, покачав головой, с сомнением произнес: - В апреле через него не пробиться. Там снега выше головы.
- Это наш единственный шанс, - стоял на своем Коса.
- А старики, дети, раненые?! - напомнил Зафас.
- С таким обозом от казаков не оторваться, - заключил Гедлач.
И этот последний убийственный довод, казалось бы, похоронил все надежды вырваться из капкана, в который их загнали войска Коньяра. Гнетущее молчание вновь воцарилось в комнате. Коса нервно теребил рукоять кинжала и напряженно искал выход. В их положении рассчитывать на чью-либо помощь уже не приходилось, а с теми силами, что остались, пробиться к морю было невозможно - он, как опытный воин, хорошо это понимал. Оставалось полагаться только на чудо.
- Коса, а если ударить с двух направлений? - нарушил затянувшееся молчание Апсар.
- А что это даст? Они легко перебьют нас поодиночке! В одном кулаке есть еще какой-то шанс, - возразил Гедлач Авидзба.
- Стоп! Не спеши! - остановил брата Коса и потребовал: - Апсар, продолжай!
- Надо собрать ударный отряд, зайти Коньяру в тыл и отвлекающим ударом оттащить от ущелья, - пояснил тот.
- А в это время основные силы, раненые, женщины и дети выскользнут из западни! - ухватился за мысль Коса.
- Так и надо сделать!
- Это выход!
- Если не себя, так детей и жен спасем! - дружно поддержали Апсара другие воины.
Общий вздох облегчения прошелестел в комнате. Это был призрачный, но все-таки шанс, и воины оживились, теперь все внимание заняла подготовка ударного отряда. От добровольцев не было отбоя, но Коса Авидзба и Апсар Атыршба оставались неумолимы. Они строго выполняли старый, установленный далекими предками закон - тот, кто был единственным в роде, не мог себе позволить чести умереть за других.
На следующий день восемьдесят бойцов были готовы пожертвовать собою и с наступлением сумерек выступили в поход. По тайной горной тропе, известной лишь абреку Абзагу Гумбе, отряд, которым командовал Коса Авидзба, стремительным маршем преодолел семнадцать верст и на рассвете вышел на правый берег Гумисты. Коньяр, видимо, был уверен в себе, и те редкие секреты, что стояли на основных тропах, горцы без труда обошли стороной. До лагеря оставалось еще около двух верст, но Коса решил не рисковать, и отряд, укрывшись в ущелье, сосредоточился для решающего ночного броска…
Спустя сто двадцать девять лет на тех же самых берегах все повторялось вновь. Разведгруппа Кавказа Атыршбы затаилась среди камней перед бродом через Гумисту. Он и с ним Ибрагим, Ахра, Окан и Масик напряженно вслушивались и всматривались в ночную тишину, пытаясь обнаружить вражескую засаду.
После минутного затишья подозрительный шум на противоположном берегу повторился, и в нем ухо опытного охотника Ахры различило характерный всхрап дикого кабана. Он перевел дыхание и шепотом передал по цепочке:
- Все нормально, ребята! Кроме нас и кабанов, никого нет.
- Отлично! Это хороший знак! - оживился Кавказ и распорядился: - Приготовиться к переправе! Ахра, разведай подходы к перекату и как следует проверь кусты!
- Может, заодно и раков пошарить? - хмыкнул тот. - Я…
- Шарить будем в другом месте! - оборвал Кавказ и приказал: - Масик, прикрываешь! Все, ребята, разговоры закончились, вперед!
Две серые тени разведчиков бесшумно соскользнули с крутого берега и растаяли в белесом тумане, поднимавшемся над рекой. Прошло несколько томительных минут, и из-под скалы с противоположного берега дважды ухнул "филин".
- Пошли, ребята, наша очередь! - позвал за собой Кавказ и первым спустился к реке.
Разведчики сняли ботинки с брюками, свернули в охапку и, страхуя друг друга, двинулись на перекат. Ледяная вода обожгла икры, и через мгновение Ибрагим от холода не чувствовал под собой ног. Подошвы скользили, словно по мылу, на обросших мхом камнях, а стремительное течение грозило опрокинуть в реку. Он старался не отстать от необъятной спины Масика, маячившей перед глазами, и, не обращая внимания на ссадины, пытался устоять, чтобы не свалиться в воду.
До берега оставались считаные метры, и тут непослушные ноги потеряли опору, но крепкие руки Кавказа не дали упасть. С трудом выбравшись на берег, Ибрагим кулем свалился на землю. От озноба зуб не попадал на зуб, а тело задеревенело.
- Это тебе не Анталья, - посочувствовал Ахра.
- Чего зубы скалишь! Лучше бы дал согреться! - цыкнул Масик, снял с пояса фляжку и предложил:
- Ибо, глотни, полегчает! Потом разотри ноги.
- Я… Я не… не пью, - стуча зубами, пролепетал тот.
- Аллах или кто там у вас главный, он все простит. Здоровье дороже, пей! - поддержал Ахра.
Ибрагим воротил голову от фляжки. От запаха спирта его тошнило.
- Пей! Нам не нужен паровоз под носом у гвардейцев! - насел Кавказ и силой затолкал в рот горлышко фляжки.
После второго глотка Ибрагим едва не задохнулся. Рот и горло обожгло нестерпимым огнем, а из глаз брызнули слезы. Кружка с водой, которую он опустошил одним махом, притушила заполыхавший внутри огонь. Прошла секунда- другая - и грудь обдало приятным теплом, голова закружилась. Ему стало тепло и легко. Он вскочил на ноги, и здесь его повело.
- Ибо, ты можешь идти?! - всполошился Кавказ.
- Э-э д… - заплелся язык у него.
- Похоже, лишку дали, - с тревогой произнес Окан.
- Закосел парень. Мусульманин, ну что с него возьмешь, - посочувствовал Ахра.
- Помолчи! - оборвал Кавказ и, подтолкнув Ибрагима в спину, подбодрил: - Держись! В дороге разойдешься.