Таким образом, аристократическая стихия коренилась искони в духе германцев и еще в первоначальном семейном быте образовала у них определенную власть. Но зато у славян, которые на ступени простого семейного быта не имели другой власти, кроме общины, легко и добровольно устанавливалась власть, когда наступала потребность в большем единстве: у каждого из мелких поколений, на которые в старину делилось все славянское племя, являлся князь сначала еще с малым и неопределенным значением, а затем какое-нибудь из этих поколений избирало такого князя, который владел бы как государь, как верховный глава и судья, и разрозненные славяне соединялись в народ и возникало государство. Между тем, над германцами тяготела их старая аристократическая власть и неодолимо противилась единству: оно могло образоваться у них только на чужой, покоренной земле, среди дружины, а на коренной германской почве устанавливалось не иначе, как насилием и завоеванием. Итак, общинный быт славянский был доступен единству государственной власти, а германский, аристократический – ей противен.
Глава XLII
Образ жизни балтийских славян. – Их племенные князья. – Древнейший образ жизни велетов (лютичей)
Эти противоположные начала, германские и славянские, смешались в быте балтийских славян. В основании его лежала славянская община; но к ней в сильной степени привились германские влияния. Эти ли влияния, или что-нибудь другое задержало у них естественный ход славянской жизни, но вышедши еще в доисторическое время за пределы первоначального семейного быта (их положение среди враждебных народов и непрестанные заботы о защите служат тому полным объяснением), они до позднейших времен чуждались настоящего единства народного и государственного, пребывая в каком-то шатком и неопределенном состоянии, через которое прочие славяне только прошли, и которое можно назвать племенным бытом. Каждое племя имело свою власть, своего князя, но, мелкое и завистливое, не сознавало себя членом единого народа (разве что перед неприятелем, в случае крайней опасности), и, напротив, враждовало и дралось с соседним племенем. Власть князя была непрочна, слаба, и возникала, можно сказать, сама собою, без особенного гласного признания или переворота в старинном быту. Князем становился, сколько видно, кто-нибудь посильнее, поумнее и побогаче, кому удавалось приобрести чем-либо в народе особенное уважение и влияние; и по естественному, врожденному славянам чувству, вовсе не аристократическому, но чисто семейному, примеры которого постоянно у них являются, это уважение и влияние переходило, опять-таки само собой, без гласного утверждения, от отца к детям: славянин говорит себе – кому быть ближе по достоинствам к отцу, как не детям? – и готов перенести на детей общественное значение отца; между детьми он часто, по тому же естественному чувству, предпочтет старшего прочим братьям, нимало не признавая, однако же, как германец, в знатности крови или в первородстве существенной стихии человеческого общества.
Весьма выразительно изображено появление князей у древних славян в рассказе первого чешского летописца, почерпнутом, очевидно, из народного предания: "Мало-помалу усиливалось в народе зло, – говорит Косма Пражский, описав водворение чехов в Богемии, – всяк должен был терпеть от других обиды все хуже и хуже, и не было ни судьи, ни князя, к кому бы обращаться с жалобами; потом, без чьего-либо требования или распоряжения, по собственному произволу стали стекаться к тому, кто в своем племени (можно перевести также: в своей общине) или роде считался лучшим нравственными свойствами и почетнейшим по богатству, и при нем, однако же без ущерба своей свободе, разбирали спорные дела и нанесенные друг другу обиды. Между ними (т. е. чехами) был некий муж, Крок, по имени которого и назван, как известно, город (castrum, т. е. укрепление), теперь заросший лесом, в Стибенском округе (Краков близ Ракониц в Чехии); был он муж между своими современниками совершеннейший, мудрый в суждении тяжб, и к нему, точно пчелы к улью, сбирался народ для суда, как от племен (или общин) в его собственной родине, так и со всей страны. Он оставил после себя трех дочерей, одаренных мудростью…". И к этим дочерям, далее рассказывается Космою, перешло значение отца. Как мы видим, пражский летописец ясно познавал это почти незаметное и негласное образование княжеской власти у мелких племен чешских, и два главные источника ее, мудрость и богатство; замечательно и то, что самого Крока, сделавшегося как бы общим главой чехов, он князем еще не называет; титул княжеский выступает лишь при его дочерях: старшую, Каси, Косма именует госпожой чехов, меньшая, знаменитая Любуша, является княжной, правительницей своего народа и у летописца, и в народной песне; она уже передает княжение своему супругу. Иногда, кажется, образованию княжеской власти способствовало основание города, т. е. огороженного, укрепленного места, каким-нибудь богатым, предприимчивым человеком: понятно, какое значение во всей окрестности "город" мог придать своему владельцу; Косма Пражский, мы могли заметить, связывает с Кроком древний "город" (castrum) Краков; Нестор говорит, что когда поляне еще жили особо, родами, Кий с братьями построили у них город, и род их стал княжить. Также и древние князья польские, предшественники Пястов, соединены в предании с именем города; первые же слова летописца Мартина Галла, кажется, выражают это: "был в городе Гнезне князь именем Попел".
Между тем как настоящие, призванные народом, государи, которым подчинялись племена славянские, уже осознав свое народное единство, каковы были Рюрик на Руси, Семовит, сын Пястов, у поляков, Сам и Премысл у чехов, своей новой властью быстро создавали государства, эти старинные князья, которых было бесчисленное множество, никак не могли стать основателями прочного государственного строя; если и бывали попытки, то все неудачные: оттого, очевидно, что именно они представляли и сосредоточивали в себе племенную особность, которая противилась государственному единству и которую это единство должно было уничтожить.
Таковы были князья у славян балтийских.
Когда велеты (иначе лютичи) выступают на поприще исторической деятельности, мы встречаем у них множество князей и знатных людей, независимых и из разных родов. Трудно только решить, были ли то предводители отдельных племен, на которые велеты действительно делились, или владетели тех многочисленных городов (т. е. укреплений), которыми славянское Поморье было усеяно. Во всяком случае, у некоторых из них с княжеским саном связывалось и владение городом, а также какая-то дружина.
Все это еще не представляет в велетах ничего несообразного со старым славянским племенным бытом; только существование знати подле князей что-то ему не свойственно. Но затем появляются в рассказах летописцев известия, которые прямо указывают на влияние германских начал. Между князьями и знатными людьми у велетов, по словам Эйнгарда, один был главный по знатности рода и старости; он был князь над князьями велетов; когда он преклонился перед властью Карла Великого, то все прочие князья ему последовали, и франки признали его правителем всей страны Велетской. Это уж очень похоже на быт германский: один старший князь из знатнейшего рода, под ним много мелких князей и знатных людей, в зависимости, но не в подданстве.
Лет тридцать спустя после похода Карла Великого на велетов, рассказывается следующее событие, которое бросает свет на другую сторону их быта. У велетов (по-видимому, только у западной их части) княжил Любый с братьями: страна была между ними разделена, но, будучи старшим, Любый имел верховную власть. Он погиб, и осталось от него два сына, Милогость и Целодраг. Народ поставил князем Милогостя, потому что он был старший брат, но потом, найдя его недостойным, сверг и вручил власть второму сыну. Мы видим здесь с одной стороны господство общины и деление княжеской власти между Любым и братьями, с другой – предпочтение старшего брата младшему, предпочтение естественное и свойственное, как было замечено, славянскому быту, но из которого у балтийских славян, под влиянием аристократических стихий, легко образовалось потом начало майората.
Глава XLIII
Древнейший образ жизни бодричей и стодорян
Таким образом, у велетов в древнейшее историческое время община властвует и ставит князей; князья многочисленны и мелки, по-видимому, владеют городами (т. е. укреплениями), есть знать, или, по крайней мере, знатные роды, братья делятся областями, но признается старшинство, а иногда даже наследство переходит в целости к старшему брату. Устройство это было общее всем балтийским славянам при их появлении в истории. У поморян оно сохранилось до позднейших времен, как будет ниже подробно показано. У бодричей и стодорян мы его вначале также находим. Подобно велетам, бодричи имели нескольких князей, один из них был главный, но когда он думал о единовластии, то встречал неодолимое препятствие в других князьях и в народе. Между князем и народом стояла знать, о которой летописцы говорят еще яснее, чем о той, которая была у велетов: часто упоминают они о знатных людях бодрицких. Особенно важно следующее известие: к императору Людовику Благочестивому пришли некоторые знатные бодричи (по другому списку – князья), и стали возводить разные упреки на своего князя Чедрага, отец которого постоянно служил Карлу Великому и который сам стал князем через франкское влияние; Людовик вытребовал его к своему двору, и, удержав у себя, отправил послов к бодричам узнать, хочет ли народ, чтобы Чедраг продолжал княжить; послы, воротясь, доложили, что мнения бодрицкого народа на этот счет различны, но что все лучшие и знатнейшие люди единодушно желают Чедрага, и Чедраг был утвержден в княжении. Значит, у бодричей также княжеская власть зависела от общины (иначе к чему бы служило посольство Людовика?), но была и знать, единодушная в своих мнениях, в противоположность остальному народу, и благоприятная князю, которого поставили немцы.
Наконец, при всей недостаточности сведений об их быте, мы знаем, что и у стодорян власть была раздроблена между многими князьями (в 939 г. было их тридцать, по словам летописца), и что княжение было наследственное, но зависело от народного согласия. Случилось так, что эти тридцать князей были все вместе вероломно убиты, и остался один бранденбургский князь, который, однако, властвовал только потому, что законный наследник, его дядя, находился в плену у немцев: когда тот вернулся, то был тотчас признан народом за князя, а племянник отставлен.
Глава XLIV
Позднейший образ жизни велетов (лютичей)
По всему видно, что у разных ветвей балтийских славян вначале племенной быт был более или менее одинаковый. Но потом, от того ли, что смешение стихий славянской и германской произошло не в равной мере и породило несходные отношения, или по иным причинам, развилась между велетами (лютичами) и бодричами резкая противоположность, которая и совпадала, замечательным образом, с их исконной, непримиримой враждой, известной западным народам еще при Карле Великом.
Княжеская власть у лютичей была, как мы видели, самая раздробленная и слабая. Со временем она исчезла совершенно; когда именно и каким образом, неизвестно. В X в. у них уже не было князей, и властвовала одна община, как в старом славянском семейном быте: всем распоряжался сход, и не было другой общественной власти, кроме единогласного решения схода. Никогда ни у одного славянского племени, сход и закон единогласия не имели такого значения, и никогда, может быть, во всей истории, начало семейного быта не было с такой исключительностью приложено к общественному устройству. Единогласие, которое требовалось на славянском сходе для решения, очевидно проистекало из быта семейного, будучи основано на любви, начале семейного союза: ибо оно предполагало, что все собравшиеся на сходе любят друг друга и любят истину, что истина, будучи всегда одна, как только появится, найдет согласное признание, и что ни в ком не будет ни страсти, ни ненависти, способных возбудить противоречие. Взгляд на человеческое общество простодушный и высокий, но какая возможность принимать его в обширном круге народа, вышедшего за пределы семейного быта и подверженного бесчисленным страстям самолюбия и корысти! А между тем у лютичей до позднейших времен все общественное устройство сосредоточивалось в сходе, и одно только единогласие собравшегося народа решало и постановляло во всяком деле: но зато какие злоупотребления, какие несообразности, чтобы восполнить начало добродушия и любви, которого не стало, как скоро исчезла первобытная простота!
Вот какими словами описывается в начале XI в. это гражданское устройство лютичей: "У всех тех (славянских племен), говорит Титмар, которые обыкновенно называются Лютичами, нет никакого особенного властителя. Общим советом рассуждая на сходе о своих нуждах, они решают дела единогласием. Если же кто из них на сходе противоречит решению, то бывает бит батогами, а если и впоследствии станет явно противиться, то либо от поджогов и беспрестанного разграбления лишится всего своего имущества, либо должен будет перед народом заплатить определенное количество денег, сообразно своему значению (или состоянию). Сами будучи вероломны и изменчивы, от других они требуют постоянства и большой верности… К нарушению мира их склонить легко даже и деньгами".
Такова была буйная и нестройная община лютицкая в начале XI в. и еще прежде, и такова она осталась до самого уничтожения этого народа, на исходе XII в. Она управляла у лютичей даже военными предприятиями. С отсутствием князя не могло быть у них и дружины, т. е. людей, совершенно посвящавших себя войне, и все их войско было не что иное, как народ, вооружившийся на время: как в продолжение мира, так и на войне, народ лютицкий решал все дела на общем сходе. Замечательно, что во множестве исторических известий, даже довольно подробных, начиная с XI в., ни разу не приводится имя предводителя или военного начальника у лютичей, словом сказать, не упоминается с этого времени ни о какой у них личности, тогда как средневековые летописи повторяют беспрестанно: "Толпа вооруженных Лютичей бросилась на такой-то город; Лютичи пошли туда-то войною; Лютичи сделали то-то", и т. п.: как будто у лютичей в самом деле и на войне не было другой власти, кроме общины.
Глава XLV
Общий сейм лютичей
Титмарово описание лютицкой общины относится, очевидно, к сходкам отдельных племен лютицких, которые, действительно, по своей дробности, могли собираться и решать дела всем народом. Когда и где собирались эти мелкие сходки, об этом не сохранилось никакого сведения; но по известиям о других балтийских славянах, можно заключить, что они происходили в положенные торговые дни и на местах, назначенных для рынка, под открытым небом. Кроме того, однако, было у лютичей, без сомнения, особенное собрание, на котором обсуждались дела всего лютицкого союза; ибо, как уже было сказано, четыре мелких племени, кичане, черезпеняне, доленчане и ратаре составляли союз лютичей или велетов; впоследствии к нему примкнули и другие ветви, укряне на северо-западе, стодоряне на юго-востоке. Для всего этого народа общая сходка была уже невозможна, и образовался сейм, состоявший, вероятно, из выборных или владык, как их называли древние чехи. Он собирался в городе Радигоще, общей святыне лютецкой, и, без сомнения, поставлен был под покровительство божества, которому поклонялось здесь все славянское Поморье. Когда нужно было о каком-нибудь общественном деле доложить лютицкому народу, то шли в Радигощ, созывали сейм, и сейм выслушивал и решал.
Свое общинное устройство лютичи старались распространять и на своих соседей славян. У бодричей и вагров они помогали той стороне, которая противилась княжеской власти и которая, по выражению летописца, "с известным своим вероломством добивалась свободы по Лютицкому обычаю". Стодорян им действительно удалось привлечь к себе: в конце Х в. они помогли им освободить Сгорелец (Бранденбург) и свою землю от немецкой власти, и с тех пор стодоряне уже не имели, как прежде, князей, управлялись общиной и совершенно слились с лютичами.
Глава XLVI
Искаженный характер общинного правления у лютичей и причины его господства
Что могло быть в лютицком общинном правлении источником его невероятного упорства, его удивительной власти над народом? Как могло оно, при всем своем губительном действии, при страшных кровопролитиях, которые оно так часто порождало, при разъединении, через которое предавало народ славянский в руки завоевателей, удержаться у лютичей целые столетия и укорениться так сильно, что это племя погибло, а со своим правлением не рассталось?
Хотя и основанная на древних славянских началах, лютицкая община не была, однако, чистым и беспримесным их порождением: мы знаем, что она произошла не прямо из того быта, в котором все славяне жили в доисторическую эпоху, а напротив, образовалась только в позднейшее время, заменив собою власть старых племенных князей. Власть эта, промежуточная ступень между простым господством общины и государством, в правильном развитии, – так было и в других славянских землях, – уступала место более обширной и сознательной власти государей, представителей народного единства; а вместо того лютичи возвратились от нее опять к простой общине. Явно, что в образовании общинного правления лютичей было что-то неестественное: оно имело в полном смысле характер противодействия прежнему порядку вещей и явилось несомненно вследствие какого-то глубокого преобразования, которым, если не вдруг, то мало-помалу, уничтожена была власть княжеская и возвышено другое начало, и начало это, видно, было крепкое, что оно столько времени властвовало над лютицким народом, и упорное до неподвижности, что оно противилось у него всякому развитию, всякому нововведению.