Что до всего остального, то он был молод, темноволос и голубоглаз, как многие критяне, и, наверное, будь он помыт, побрит и здоров, выглядел бы весьма привлекательным мужчиной с четко очерченным носом, волевым ртом, крупными, умелыми руками и, как я догадывалась, недюжинной физической силы. На нем были темно-серые брюки и рубашка, когда-то белая, теперь же одежда его свисала грязными клочьями. Одеялом ему служили столь же потрепанная, мятая ветровка и еще какая-то старая штуковина цвета хаки, которую больной натянул на себя, словно ему было холодно.
Сощурившись, он взглянул на меня своими блестящими глазами. Казалось, он с трудом осознает происходящее.
- Надеюсь, Ламбис не причинил вам вреда? Вы… кричали?
И тут я вдруг поняла, почему казалось, будто он говорит откуда-то издалека. Хотя голос его звучал ровно и спокойно, чувствовалось, что это стоит ему заметного усилия. Он был очень слаб; создавалось впечатление, что он по крохам собирает свои силы, тем самым расходуя их. Он говорил по-английски, и столь смятенным было мое собственное состояние, что первое, о чем я подумала: до чего же хорошо он говорит по-английски. И лишь потом, испытав нечто вроде потрясения, я вдруг осознала: ведь он и в самом деле англичанин.
Само собой, это и было первым, что я сказала. Я ведь пока еще только разглядывала его - следы крови, свидетельствующие о ранении, провалившиеся щеки, грязную постель. И вот, пристально вглядываясь в него, я тупо произнесла:
- Вы… вы ведь англичанин!
Я едва осознала, что грек, Ламбис, отпустил мою руку. Машинально я стала потирать то место, за которое он держал меня. Потом, наверно, синяк будет.
Запинаясь, я произнесла:
- Но вы ранены! С вами произошло несчастье? Что случилось?
Ламбис протиснулся мимо меня к постели больного и замер там, словно пес, охраняющий свою кость. Во взгляде его по-прежнему читалась настороженность; наверное, он больше не представлял для меня опасности, но нож, однако, из руки не выпускал. Прежде чем больной смог ответить, он поспешно заговорил, словно обороняясь:
- Это ничего. Ничего страшного. Несчастный случай в горах. Когда он отдохнет, я помогу ему спуститься в деревню. Нет никакой необходимости…
- Ты можешь помолчать? - перебил его больной, переходя на греческий. - И убери этот нож. По глупости ты ее, бедняжку, до смерти напугал. Не видишь разве, что она к этому делу не имеет никакого отношения? Тебе не надо было показываться, и она бы спокойно прошла мимо.
- Она меня увидела. К тому же она ведь шла сюда. Вдруг она заглянула бы в хижину и увидела тебя… И растрезвонила бы по всей деревне.
- Ну теперь-то ты это наверняка обеспечил! Лучше помолчи и предоставь это дело мне.
Ламбис метнул на него взгляд, дерзкий и в то же время пристыженный. Нож он убрал, однако от постели по-прежнему не отходил.
Этот диалог на греческом между двумя мужчинами почему-то окончательно успокоил меня, впрочем, успокаиваться я начала - как ни абсурдно это звучит, - определив национальность больного. Но виду не подала. Чисто интуитивно, словно повинуясь инстинкту самосохранения, я решила, что для моего же блага мне не стоит выдавать свое знание греческого, ни к чему это… В какую бы историю я ни влипла, желательно мне как можно скорее из нее выбираться, и совершенно очевидно: чем меньше я буду знать об "этом деле", в чем бы оно ни заключалось, тем вероятнее, что они отпустят меня подобру-поздорову.
- Мне очень жаль. - Англичанин перевел взгляд на меня. - Ламбису не стоило вас так пугать. Со мной… с нами произошел несчастный случай, как он вам и сказал, и Ламбис несколько взвинчен. Ваша рука… он вам сделал очень больно?
- Да нет, ничего страшного. Но что с вами? Вы серьезно ранены?
Про себя же я подумала: наверное, это был очень странный несчастный случай, если из-за него человек набрасывается на незнакомцев таким манером, как Ламбис набросился на меня; но мне казалось вполне естественным проявить любопытство и беспокойство.
- Что же случилось?
- Камень упал и ранил меня. Ламбис подумал, что его по неосторожности столкнул кто-нибудь с вершины горы. Он клялся, что слышал сверху женские голоса. Мы кричали, но никто так и не появился.
- Понятно.
Я успела заметить, как Ламбис бросил на него быстрый удивленный взгляд и тут же опустил глаза. Для экспромта ложь была вполне недурна, если учесть, что придумано это человеком, который в настоящий момент явно лишен возможности ясно мыслить и воспринимать окружающее.
- Что ж, - сказала я, - по крайней мере, это была не я. Я только сегодня приехала в Агиос-Георгиос и еще не…
- Агиос-Георгиос? - На сей раз блеск в его глазах был явно вызван не только высокой температурой. - Вы пришли оттуда пешком?
- Ну да, от мостика.
- И всю дорогу шли по тропинке? Тропинка ведет прямо сюда?
- Думаю, нет. Я дошла по ней до лощины, а потом сошла с нее и направилась к этому источнику. Я…
В разговор вступил Ламбис, голос его прозвучал резко, отрывисто:
- Тропинка ведет прямо сюда? К хижине?
- Нет, - сказала я. - Говорю же вам, что я сошла с тропинки. Но вообще-то здесь все испещрено тропками - их овцы протоптали. Стоит подняться вверх по лощине - и тропинки разветвляются во все стороны. А я оставалась у воды.
- Значит, это не единственный путь к деревне?
- Не знаю, но, думаю, скорей всего нет. Хотя он, наверно, самый простой и удобный, если вы собираетесь спуститься вниз. Вообще-то я не очень обращала на это внимание. - Я раскрыла ладонь, в которой по-прежнему держала смятые сиреневые орхидеи. - Я смотрела на цветы.
- А вы… - На сей раз заговорил англичанин. Он вдруг умолк и несколько секунд выжидал. Его сотрясала дрожь, и он, стиснув зубы, пережидал, пока пройдет приступ. Он натягивал на себя куртку цвета хаки, словно ему было холодно, хотя на его лице выступили капли пота. - Вы никого не встретили по… дороге?
- Нет.
- Совсем никого?
- Ни души.
Наступила пауза. Он закрыл глаза, но почти тут же вновь их открыл.
- А это далеко?
- Деревня? Пожалуй, довольно далеко. Трудно судить о расстоянии, когда идешь в гору. А сами вы как сюда пришли?
- Другой дорогой. - Сказано это было тоном, ясно показывающим, что распространяться на эту тему он не желает. Однако затем, по всей видимости осознав, несмотря на бившую его лихорадку, излишнюю резкость собственных слов, он добавил: - Мы пришли со стороны шоссе. Оно там, дальше, к востоку.
- Но… - начала было я и тут же замолчала.
Пожалуй, сейчас не время рассказывать им, что я абсолютно твердо знаю: никакого шоссе к востоку отсюда нет. Единственное шоссе ведет сюда с запада, затем оно поворачивает на север, огибает перевал и снова возвращается в глубь острова. И на эту вершину Белых гор можно было попасть лишь по тропкам.
Я заметила, что грек пристально смотрит на меня, и поспешно добавила:
- Я отправилась в путь около полудня, но назад, под гору, конечно же, можно добраться быстрее.
Человек на постели болезненно дернулся, словно поврежденная рука не давала ему покоя.
- Эта деревня… Где вы остановились?
- В гостинице. Она там всего одна, ведь деревушка совсем маленькая. Но по правде говоря, я там еще не была. Я ведь и приехала-то сюда только в полдень, меня подвезли из Гераклиона, в деревне меня не ждут, ну вот я… я и отправилась сюда погулять, так просто, захотелось вдруг. Здесь так красиво…
Он закрыл глаза, и я тут же замолчала. Тем самым он давал понять, что не желает больше меня слушать, но не это заставило меня умолкнуть на середине фразы. Я вдруг отчетливо осознала, что главное не в том, что он не хочет меня слышать, - нет, его терзала какая-то затаенная внутренняя боль, гораздо более сильная и нестерпимая, чем та, которую причиняла раненая рука.
И тут, во второй раз за день, я поддалась внезапному порыву. Франсис, бывало, частенько говаривала, что мои порывы когда-нибудь доведут меня до беды. Ну что ж, люди ведь во всем любят убеждаться на собственном опыте.
Я резко повернулась, выбросила смятые и увядшие орхидеи за порог и решительно двинулась к постели больного. Ламбис мгновенно встрепенулся и попытался преградить мне путь, но я оттолкнула его руку, и он отступил. Я опустилась на одно колено возле раненого.
- Послушайте, - твердо сказала я, - вы ранены и больны. Это совершенно очевидно. Уверяю вас, у меня нет ни малейшего желания вмешиваться в дела, которые меня не касаются; вы явно не желаете, чтобы вам задавали какие-нибудь вопросы, да вам и нет нужды что-то мне рассказывать - я ничего не хочу знать. Но вам плохо, и, по-моему, Ламбис очень скверно за вами ухаживает, и если вы не займетесь своим здоровьем, то и в самом деле серьезно заболеете, можете даже умереть. Во-первых, повязка ваша очень грязная, а во-вторых…
- Все в порядке, - заговорил он, по-прежнему не открывая глаз и отвернувшись к стене. - Не беспокойтесь за меня. Меня слегка лихорадит, но скоро все будет хорошо. Вы лучше… держитесь подальше от этих дел, вот и все. Ламбису ни в коем случае не надо было… да ладно, ничего. А за меня не беспокойтесь. Спускайтесь вниз, к своей гостинице, и забудьте об этом… прошу вас. - Он повернул голову и вгляделся в мое лицо, щурясь от яркого света, причинявшего ему боль. - Так будет лучше для вас, я это хотел сказать.
Он пошевелил здоровой рукой, и я протянула ему свою руку. Он крепко сжал ее пальцами: ладонь его на ощупь была сухой, горячей и какой-то безжизненной.
- Но если вы все-таки встретите кого-нибудь, пока будете спускаться… или же в деревне… кого-нибудь, кто…
Ламбис резко перебил его, переходя на греческий:
- Она же говорит, что еще не была в деревне, никого не видела. Какой смысл просить ее? Пусть идет, и молись, чтобы она держала язык за зубами. У всех женщин языки без костей. Ничего больше не говори.
Казалось, англичанин едва его слышит. Я подумала, что греческие слова просто не доходят до него. Он по-прежнему не сводил с меня глаз, но рот его как-то обмяк, дыхание было затруднено - казалось, он совершенно обессилел и не в состоянии совладать с собой. Но его горячие пальцы все так же крепко держали мою руку.
- Может быть, они пошли в сторону деревни… - невнятно бормотал он по-английски. - И если вы туда идете…
- Марк! - Ламбис рванулся вперед, оттесняя меня в сторону. - Ты сошел с ума! Попридержи язык и вели ей уходить! Тебе надо поспать. - И тут же добавил по-гречески: - Я пойду и сам его поищу, как только смогу, обещаю тебе. Вполне вероятно, что он вернулся к яхте и ты понапрасну себя мучаешь. - Потом он обернулся ко мне и сердито сказал: - Ты что, не видишь, что он на грани обморока?
- Ладно, - сказала я. - Но только кричать на меня не надо - не я его убиваю. - Снова прикрыв безвольно обмякшую руку больного курткой, я поднялась и встала перед греком, глядя ему прямо в глаза. - Я сказала вам, что не собираюсь задавать никаких вопросов, но я отсюда не уйду и не брошу его в таком состоянии. Когда это случилось?
- Позавчера, - угрюмо ответил он.
- Он пролежал здесь уже две ночи?! - ужаснулась я.
- Не совсем так. Первую ночь он провел на горе. - И тут же добавил, предвосхищая мои вопросы: - До того, как я нашел его и привел сюда.
- Понятно. И ты даже не попытался обратиться за помощью? Ладно-ладно, не смотри на меня так, у меня хватило ума сообразить, что у вас какие-то неприятности. Да никому я ничего не скажу, обещаю. Неужто думаешь, мне и впрямь хочется влипать в ваши дела, о которых вы к тому же наплели с три короба?
- Наплели? Какие коробы? Не понимаю…
- В общем, вмешиваться в ваши проблемы я не желаю, - раздраженно бросила я. - Меня это не касается. Но как я уже сказала, уходить отсюда и оставлять его вот так я тоже не намерена. Если ты не сделаешь что-нибудь, не поможешь ему… как там его зовут? Марк?
- Да.
- Ну так вот, если ты не поможешь своему Марку немедленно, прямо сейчас, он умрет, и уж тогда действительно будет о чем горевать и беспокоиться. У вас здесь есть какая-нибудь еда?
- Есть немного. У меня был хлеб и немного сыра…
- Чудесно, ничего не скажешь.
В грязи возле постели валялась пластиковая кружка, облепленная мухами. Наверное, когда-то в ней было вино. Я подняла ее.
- Пойди и отмой ее. Принеси сюда мою сумку и кофту. Они лежат там, где я их бросила, когда ты накинулся на меня со своим мерзким ножом. Там есть еда. Конечно, это не диетическое питание для больного, но продуктов много, и они свежие. Да, подожди-ка минутку, там я еще видела что-то вроде котелка - наверное, им пользуются пастухи. Если ты нальешь в него воды, я смогу разложить из деревяшек и прочего хлама костер…
- Нет!
Оба вскрикнули одновременно. При слове "костер" Марк сразу же открыл глаза, и я заметила, как мужчины обменялись молниеносным взглядом, который, несмотря на слабость Марка, произвел впечатление электрического разряда. Я молча переводила взгляд с одного на другого.
- Неужто все так плохо? - наконец произнесла я. - Значит, в самом деле наплели с три короба. Камень свалился, чушь какая. - Я повернулась к Ламбису. - Так что же это было, нож?
- Пуля, - ответил он так, будто смаковал это слово.
- Пуля?
- Да.
- Ну и ну…
- Так что, сама видишь, - продолжал Ламбис, на смену его угрюмости пришло чисто человеческое удовлетворение, - тебе стоит держаться подальше от этого дела. А когда уйдешь, никому ни слова. Здесь опасность, очень большая опасность. Где одна пуля, там найдется и другая. А если скажешь в деревне хоть слово обо всем, что здесь видела, я сам тебя убью.
- Ладно, ладно, - раздраженно ответила я, едва слушая его. Вид Марка не на шутку испугал меня. - Но все-таки сначала принеси мою сумку, хорошо? И вымой кружку, да потщательнее.
Я протянула ему кружку, и он взял ее из моих рук, словно под гипнозом.
- И поспеши! - добавила я.
Он переводил взгляд с меня на кружку, потом на Марка, потом снова на кружку и затем, ни слова не говоря, вышел из хижины.
- Да… - тихо произнес Марк из своего угла. - Нарвался на себе подобного. Нашла коса на камень. - По его измученному лицу пробежала едва уловимая тень улыбки. - А ты девушка ничего себе, а? Как тебя зовут?
- Никола Феррис. Я думала, ты опять потерял сознание.
- Нет. Я в полном порядке, можешь не беспокоиться. У тебя правда есть немного еды?
- Да. Послушай, а пуля прошла насквозь? Она вышла? Потому что в противном случае…
- Вышла, вышла. Задета лишь мякоть. И рана чистая. В самом деле.
- Ну, если ты в этом уверен… - с сомнением заметила я. - Не скажу, что я спец по огнестрельным ранениям, так что если мы не можем согреть воды, то лучше я поверю тебе на слово и не стану трогать рану. Но у тебя жар, это и дураку видно.
- Всю ночь… под открытым небом, вот в чем причина. Потерял много крови… и дождь шел. Скоро буду в норме… через день или два.
Вдруг он резко дернул головой, и в движении этом сквозило какое-то отчаянное и беспомощное нетерпение. Я увидела, как исказилось его лицо, но, подумала я, не от боли.
Я тихо сказала:
- Постарайся не волноваться ни о чем. Если ты сейчас поешь хоть немного, то скоро отсюда выберешься. Знаешь, у меня ведь есть еще термос с горячим кофе… А вот и Ламбис.
Ламбис принес все мои вещи и тщательно отмытую кружку. Взяв у него кофту, я снова опустилась на колени возле постели.
- Закутайся в нее.
Марк не протестовал, когда я убрала грубую ветровку и укутала ему плечи теплой, мягкой шерстяной кофтой. Ветровку я набросила ему на ноги.
- Ламбис, там в сумке термос. Налей ему кофе, хорошо? Спасибо. Ты можешь немного приподняться? Ну-ка выпей.
Марка бил озноб, зубы его стучали о край кружки, и мне приходилось следить, чтобы он не обжег рот - с такой жадностью он глотал горячую жидкость. Казалось, я даже ощущала, как она проникает в его тело, согревает и оживляет его. Выпив полкружки, он остановился, чтобы перевести дыхание, и вроде бы даже дрожь его унялась.
- А теперь постарайся поесть. Ламбис, мясо слишком жесткое, можешь его порезать? И корку сверху срежь. Давай-давай, пошевеливайся, разве это так трудно?
Понемногу Марк все съел. Казалось, он был безумно голоден и в то же время неохотно тратил усилия на то, чтобы поесть. Из первого факта я с радостью сделала вывод, что он не так уж серьезно болен и, если обеспечить ему должный уход, очень быстро поправится. Ламбис не отходил от нас, будто желая удостовериться, что я не подмешаю яда в кофе.
Когда Марк съел все, что мы смогли в него впихнуть, и выпил две кружки кофе, я помогла ему снова улечься на постели и укутала его так называемыми одеялами.
- А теперь спи. Постарайся расслабиться. Если поспишь, очень быстро поправишься.
Вид у него был сонный, но я видела, что он силится что-то сказать.
- Никола…
- Что такое?
- Ламбис сказал тебе правду. Это опасно. Я не могу объяснить. Но держись подальше от этого… пойми, ты тут не поможешь. Очень мило с твоей стороны, но… тут не поможешь. Ничем. Нельзя тебе ввязываться вместе с нами… Не допущу.
- Если б я понимала…
- Я сам не понимаю. Но… это мое дело. Не лезь в него. Прошу тебя.
- Хорошо. Не полезу. Если я действительно ничем не могу помочь…
- Ничем. Ты и так много сделала. - Он попытался улыбнуться. - Этот кофе спас мне жизнь, правда. А теперь спускайся в деревню и забудь о нас. Никому ни слова. Это вопрос жизни и смерти. Мне приходится тебе доверять.
- Можешь на меня положиться.
- Ты милая девушка.
Внезапно я поняла то, чего прежде не заметила из-за его неопрятного и болезненного вида: он был очень молод, пожалуй, немногим старше меня. Сколько ему? Двадцать два? Двадцать три? Искаженный страданием взгляд и напрягшийся рот мешали увидеть, как он молод. Так странно: он изо всех сил старался говорить властно и решительно, а его юный возраст проглядывал словно плоть сквозь щель в кованых латах.
Он откинулся назад.
- Ты бы… лучше шла своей дорогой. Еще раз спасибо. Мне очень жаль, что ты так напугалась… Ламбис, проводи ее вниз… сколько сможешь…
Точнее, сколько осмелишься… Никто не произнес этого, но было яснее ясного, как если бы он громко прокричал это. И вдруг ни с того ни с сего меня снова охватил страх, как в тот момент, когда тень неожиданно упала на цветы. Тем не менее я тихо сказала:
- Не нужен мне проводник. Буду идти вдоль реки. До свидания.
- Ламбис тебя проводит.
Марк произнес это шепотом, но все так же удивительно властно, и Ламбис, подняв мою сумку, двинулся ко мне, решительно заявив:
- Я провожу тебя. Ну, пойдем.
Марк произнес "до свидания" таким умирающим голосом, словно окончательно прощаясь. Оглянувшись от двери, я увидела, как он открыл глаза и отвернулся, натягивая на себя мою кофту и закутываясь в нее. Или он начисто позабыл о ней, или же ему жалко было с ней расставаться.
Что-то в этом его движении, в том, как он ткнулся щекой в белую мягкую шерсть, тронуло меня. Он вдруг сразу показался мне таким юным, моложе, чем был на самом деле, и гораздо моложе меня.
Я решительно отвернулась и вышла из хижины. Ламбис следовал за мной по пятам.