Восточнее от башни и ближе к северным воротам находится кузница. Ниже от кузницы, все по той же восточной стороне, расположены резиденция мэра и дома знатных горожан. Почти все торгуют и делом занимаются на дому. Товар дороже, чем на рынке, но качественнее.
Довершают панораму высокие кирпичные стены, огораживающие город неровным кольцом, которое увенчано небольшими башенками в четырех местах по периметру.
Этот город граничит с землями орков. Его построили после первой войны на захваченной территории по приказу самого короля: город имеет прямое стратегическое значение. Кроме него, поблизости есть (как раз тот самый, что в часе езды на лошади) небольшой городок и прилегающие к нему частные дворы, снабжающие продуктами половину региона.
Перед северными воротами вдали показывается телега, дозорный стражник дает сигнал обоим постовым. Телега приближается все ближе, так, что дозорный уже в силах распознать знакомого извозчика.
– Ооо-ткры-вааай! – протяжным, громким военным голосищем командует дозорный.
Привычными движениями постовые отодвигают засов и открывают две толстенные деревянные двери, внутрь въезжает скрипучая телега с бессильной лошадью. Постовой, тот, что справа, подходит к извозчику и запрашивает бумаги.
– Все верно, спасибо, – докладывает стражник, отдавая бумаги, и спеша к воротам.
– Ну, слезай, – сухо говорит пожилой извозчик и поворачивается к пассажиру.
– Благодарю, всего доброго, – молодой человек в доспехах выбирается из телеги и грациозно кланяется, добродушно улыбаясь.
Жест многое говорит о манерах юноши. Поэтому легко заметить ответную улыбку на лице извозчика. Тот в почтенном возрасте и точно разбирает: воспитанный перед ним человек или невежа.
После взаимного обмена любезностями, молодец с уверенной походкой, будто бывал здесь и раньше, шагает по направлению к центральной башни. Он идет к парадному входу огромной башенной пристройки.
Подступив, на входе молодец встречает пару стражей. Они одеты в полные латы, начищенные до блеска, отчего искрятся на солнце как хрусталь, переливаясь золотыми лучами.
Юноша уже решил, что столь замечательные доспехи здесь выдают исключительно по долгу почтенной службы именно в башне. Эдакая военная элита города.
Тут я замечаю, что батарейка безнадежно села, и продолжать игру не имеет смысла. Все равно минут через пять-десять отключится. Всегда забываю зарядить.
Направляясь к стойке бара, я снова наблюдаю странные взгляды маленьких сучек и педиков. Чего им надо, а? Может со мной чего не так? На голове что-то торчит?
Уже сидя за барной стойкой, я поворачиваюсь к ним, потягивая третий бокал виски. Они хорошенько растеклись по телу, и разглядеть, кто есть кто, в этом переездном зоопарке выходит с трудом. Я вглядываюсь, и картинка вырисовывает черно-розовых клоунов на жердочке, пугливых и шушукающихся.
И среди этих черно-розовых клоунов… Среди них Лена! Как это я сразу не заметил?!
Изрядно пригубив виски, с бокалом в руках я несусь к переездному зоопарку. Все братия тут же устремляет взгляды в мою сторону.
– Лена! Что ты тут делаешь? – громко спрашиваю я, пытаясь заглушить музыку.
Лена, восседающая посреди клоунов, – по сути, ничем от них не отличающаяся – деланно раздражается и открыто демонстрирует брезгливость, высокомерие ко мне. По всей гримасе можно усмотреть лишь дурные эмоции, злобу и даже отвращение.
Клоуны, в составе которых недомальчики с прикольненькими длиннекькими челочками, берутся пялиться на меня с большей силой, пытаясь изобразить полноценных юношей.
– Хахая тыбе разззницаа!? – ведьмочка удолбалась в хлам. Но на столе нет ни пива, ни других популярны напитков молодых дебилов. Не знаю, что ведьмочка приняла, но назвать глаза пьяными язык не поворачивается. Она, что называется – stoned.
– Ты офанарела что ли? Твоя мать знает, где ты? Она тебя случаем не ищет?
– Шево тыбе нада? Отыбись, я отрываюсь! Ни выдишь? – глаза у Лены словно провалились, она даже стала похожа на китаянку. Ее бледность пугает, а из-за развязной речи я едва ее понимаю.
– Так, встала и пошла со мной! Я тебя домой отвезу!
– Пашел ты!
Я подхожу к этой дуре, чтобы взять силой, но на меня наваливается толпа недодевочек и недомальчиков. Они закрывают Лену как свою Королеву.
Стакан падает из рук и разбивается где-то под нагами. Я бью по роже первому попавшемуся додику, отталкиваю супостатов с вагиной между ног, и пытаюсь пробраться к Лене – сучка пинается и орет. Я снова и снова бью гермофрадитов по лицу, и те рассыпаются. Больше не пытаюсь разбирать, кто есть кто. Все равно все одинаковы, долбанные уроды! Это они во всем виноваты, это они отняли ее у меня!
– "НА ПОМААААЩЬ!!!! ПАМАГИТЕЕЕ!!! – У Лены скривило лицо.
Почти пробравшись к Королеве крашеных оленей, я представляю, как подхвачу ее, положу на плече и они уже не смогут меня остановить. Я заберу ее отсюда.
В последний момент, когда моя рука уже касается Лениного плеча, сзади оттягивает другая: здоровенна, чужая, волосатая и непрошенная лапа! Я поддаюсь сдуру, и, обернувшись, получаю глухой удар в район правого глаза.
Господи, как же больно…
"Из глаз летели искры…" или как там? Боль такая, что голова натурально трещит и немного слышится звон, но не в ушах, а где-то внутри мозга; как после стрельбы из Калашникова, единственного реального оружия, которое я держал в руках.
Я в момент подкашиваюсь, размышляя над тем, что бил скорее профессиональный боксер, и меня, у которого через левый глаз видны только звездочки, а голова от алкоголя и сотрясения уже не соображает вовсе, берут за руки и оттаскивают от ложи Королевы.
По дороге заламывают руки, а я тем временем соображаю, что меня тащат не куда-нибудь для выяснения обстоятельств, но банально к выходу. Даже не знаю, хорошо ли это.
Я словно марионетка на ниточках: послушно совершаю движение, но так неохотно и коряво, что кажется – кукла взбесилась в руках хозяина и вот-вот вырвется.
У порога я получаю пинок, от какой-то лысой суки и через мгновение оказываюсь лежащим на асфальте возле входа во "Freeman".
Замечательный денек выдался. Просто замечательный. Весь день контактировал с идиотами, два раза избили, Лена торчит под наркотиком в компании клоунов и планомерно убивает себя. А я… я беспомощная рухлядь.
Боже, сколько раз я умолял ее не убивать себя. У нее такой прекрасный голос, она так замечательно поет, ей бы на сцене выступать. Да черт с ней, со сценой! Не нравится – занимайся, чем хочешь, что в голову придет! Но ведь не самоубийством же! А то, что она делает, самоубийство натуральное, причем изощренное. Лена убивает себя не разом, а в несколько шагов, растягивает, смакует все новые и новые фазы самоуничтожения.
Медленно поднимаюсь с еще заметными звездочками в левом глазу и направляюсь к машине. В салоне включаю печку, думаю что делать.
В общем-то, вариантов никаких. Либо я еду в милицию, либо к ее матери, пусть и рискуя при этом оказаться оклеветанным за что-нибудь. Уж кто-кто, а Леночка придумает.
* * *
Когда я подъезжаю к опорке, уже темнеет. Невозможный день погружается во тьму, как и следовало.
В окошке регистратуры, чрезвычайно полный и усталый мужчина с небольшой залысиной на голове, отправляет в кабинет 48, простив отсутствие паспорта. Перед этим он пристально всматривается в мое лицо, чешет подбородок и очень странно прищуривается, словно пытается чего-то углядеть, поймать растворяющуюся мысль в своей голове.
Чего этот лысый во мне интересного приметил? Может профессиональная выучка? Хотя какой там профессионализм с таким животом…
Вначале я долго жду, потом меня направляют к какому-то следователю/дознавателю с фамилией, смутно схожей по звучанию с Синенко или Вороненко: его, кто бы мог подумать, не оказывается на месте. Далее меня известили, что тот вот-вот будет, и я успешно ожидаю господина в томном одиночестве еще минут двадцать, после чего, наконец, попадаю в его кабинет, как на праздник.
Но праздник блеклый и сухой, как и многие вещи в этом мире. Я оказываюсь в душной комнатушке с небольшим деревянным окном. Стоят скучные шкафы с неизвестным наполнением, стоит потрепанный столик, за столиком сидит человек в форме.
Этот Вороненко или Сидоренко предстает молоденьким парнем примерно моего возраста, с короткой стрижкой, и похож он более на призывника, нежели на следователя.
Призывник вяло бросает взгляд в мою сторону, кисло смотрит, затем громко зевает, совершенно не стесняясь, достает сигарету из сине-белой пачки, на которой крупным шрифтом написано L&M, смачно затягивается, жестом приглашает за стол… и вот тут-то наступает предел и мне уже хочется уйти и не видеть рожу его, не пытаться откопать в кислом взгляде что-то мудрое, ну хотя бы чуть-чуть разумное, что поможет мне донести свои мысли.
Я нехотя опускаюсь на стул, и тот первым делом просит документы. Их у меня уже просили, но вновь я принимаюсь нервно отговариваться, бормотать в полголоса, мол, каждый день их не ношу, пришел в отчаянном состоянии, о документах не думал и все в таком духе. В ответ призывник настойчиво расспрашивает, откуда синяки на лице, делая уже знакомый, фирменный прищур. Я сделал вид, что знаю о наличии каждого и отверчиваюсь недавней потасовкой с гопниками, которой, понятное дело, не было в действительности.
Понимая тональность беседы, я, тем не менее, пытаюсь хорошо себя презентовать, но по его выражению лица становится ясно, что своим избитым фейсом и отсутствием паспорта, я все же подорвал впечатление добропорядочного гражданина. Вскоре он наконец-то позволяет мне рассказать, зачем я прибежал в объятия родной милиции.
– Понимаете, у меня есть подруга, я ее очень хорошо знаю. Она гораздо младше меня, связалась с плохими людьми – тут мне делается смешно от банальности своей зачинающейся истории, но я стараюсь держаться, ведь хохотать в такой ситуации придет в голову только дебилу – Их сейчас называют эмо. Они одеваются в черное с розовым, прокалывают себе все что можно, красят волос в черный цвет, отращивают челку, что бы она закрывала половину лица, ведут неразборчивые половые отношения…
Все это говорить мне ой как не в кайф. Но по-другому никак. По выражению глаз мента, я делаю вывод, что он не совсем обременен мозгом и пытаюсь разжевать всю ситуацию в полной мере, стараясь употреблять общеизвестные слова и обороты.
– Но по мне, – продолжаю я – настоящие эмо совершенно другие. Эти же просто хотят на них походить. Впрочем, я не это хочу сказать. Моя знакомая, ее зовут Лена, она была очень хорошим человеком, и я надеюсь, таким же останется. Дак вот, на нее очень плохо, очень пагубно влияет это… – я деланно закатываю глаза и развожу руками – "общение" с данной субкультурой, если данное сообщество можно так назвать. Хотя повторюсь, никакие они не эмо, а только кличут себя так, скрывая тем самым пакости, которые творят.
– По делу говорите.
– Да, да. По делу. Лена очень хорошая девочка, я ее знаю вот уже два года. Раньше она занималась вокалом, очень хорошо пела, у нее великолепный голос, замечательные природные данные. До того как стать эмо, она была культурна в общении, сговорчива, доброжелательна. Просто ангел. Отрада для ее матери, у который муж умер, когда Лене было лет пять.
– Я ж говорю. Давайте по делу.
– По делу. Дак вот оно, это дело! Нынче я встречаю ее в компании с этими ублюдками, – мент кидает на меня недобрый взгляд – взялась одеваться как они, бросила занятия по вокалу, курит, пьет, шляется по заброшенным стройкам, пустырям, скверно разговаривает. И я так подозреваю, ведет неразборчивую половую жизнь. Ей всего шестнадцать! А сегодня я видел ее в ночном клуб, в состоянии наркотического опьянения. У нее были такие глаза, такие… не похоже на то, что дело обошлось парой бутылок пива.
И…
– Ну это… вам к участковому надо. Пусть он с ней и разбирается. И вообще, по таким вопросам должна мать приходить. Ее ж ребенок. Вы-то ей кем приходитесь?
Родным человеком я ей, сука, прихожусь!
– Я… я просто друг и хочу помочь. Понимаете, она ведь себя убивает! И мать этого не видит. Поэтому она сюда и не придет! Она слепа!
– Инвалид что ли?
– Да нет же! Со зрением у нее все в порядке! Она не видит, что ее дочь занимается самоуничтожением!
Повисает пауза. Мент смачно затягивается дешевыми сигаретами, брови принимают положение фирменного прищура, и его рот преспокойно выпаливает:
– А вы-то, чего хотите?
– СПАСТИ ЕЕ Я ХОЧУ!!!
– Так, потише. – ментяра взъерошился от крика. Но это пустяк по сравнению с тем, что испытываю я.
– Да поймите же ВЫ! Если так дальше пойдет, она убьет себя! Она ведь наркотики употребляет! Это же статья, да?
– Ну, употребляет или не употребляет, это вы утверждать не можете. И за нее может решать только мать, потому что вы ей никем не приходитесь. Заявление то вы будете в какой форме писать? И вообще, без паспорта не положено.
– Но ведь нужно же что-то делать?!
– Я ж говорю, к участковому вам надо. Он пускай с ней и разбирается. Мы такими делами не занимаемся.
Замечательно, товарищ Пидоренко. Просто замечательно. Что б ваша фамилия оправдалась! Пять раз!
– А какие гарантии, что участковый что-то сделает? – я в полной растерянности, голос невольно делается жалобным – Какие гарантии, что он вообще станет меня слушать? Вы же не стали!
Дальше этот идиот строит несколько заученных предложений, связанных с уголовным кодексом, исполняя умный вид. Говорит такие фразы, как "положено", "обязан", "в установочном порядке", "не имеет смысла, если нет приказа" и прочую ментовскую ересь.
* * *
Набрав костяшками пальцев 151, ожидаю ответа:
– Да? – я узнаю голос Лениной мамы.
– Это друг Лены. Помните меня?
Дверь пиликает и поддается. Оказавшись на нужном этаже, звоню в дверь.
Открывает мама Лены. Внешне она всегда напоминала мне растолстевшую Mrs. Dursley, только ниже ростом. В остальном, имела с ней феноменальное сходство. Даже сейчас, вытянув длинную шею и состроив выражение на лице, будто встретила мертвеца, до неприличия напоминает ее.
– Что случилось? – спрашивает она дрожащим голосом.
– Лена вернулась?
– Нет, онна с подружками гуляет. А ккто… тебя избили? – Mrs. Dursley медленно опустила шею и прищурилась, рассматривая мои синяки.
– Да это не важно, я хотел поговорить о Лене. Ее нужно спасать, иначе она убьет себя. – Я говорю спокойно, словно ничего не испытываю. Сказывается разочарование, поселившееся после диалога с ментом.
– А ччто сс ней сслучилось? – ее голос задрожал сильнее. Еще бы: приходит избитый чувак и сообщает, что с Леной что-то случилось. Для нее это означает, что с дочкой дела обстоят еще хуже. Так и есть. – Заходи пожалуйста, – она впускает меня внутрь и нервно запирает дверь, будто прячется от кучи зомби, находясь в какой-то из современных игр.
Мы топчемся в коридоре. Видно как в зале по телевизору идут детективные расследования, с расчлененкой и интервью маньяков в тюремной камере. На диване лежат детективы Тети Даши, скромно намекая на активную умственную деятельность хозяйки квартиры.
Ей сейчас реально стремно! Насмотрелась, начиталась и теперь решила, что дочь уже мертва, а я приехал, чтобы отвезти ее и опознать тело.
Господи, чего я несу то!?
Думаю, нужно начать с самого серьезного. Доказывать, что знание с ублюдками пагубно влияет на Лену – бесполезно. Она все равно считает, что они невинно гуляют.
– Елена Васильевна, ваша дочь употребляет наркотики.
– Да ты что? – Домохозяйка прикрывает рот ладонями, отчего следующая фраза звучит как с набитым ртом. – Лена что, колоться начала?
Она реально думает, что наркотики это обязательно гонять по вене? Неужели в детективчиках, что она употребляет, нет про это хоть одной строчки? На худой конец, по ящику же об этом достаточно талдычат, верно?
Удивляет отсутствие хоть каких-нибудь знаний об окружающем мире у людей, кому за сорок. Вроде бы молодые люди, а уже не в теме. Словно застряли во вчерашнем совке, ей Богу! Стыдно. Ввести предмет "Окружающий мир для домохозяек" не помешало бы.
– Нет, что-то другое. Может таблетки, а может, нюхает. Но когда я сегодня увидел ее в ночном клубе, она была одурманена.
– А как это, нюхает? – слова про ночной клуб она почему-то пропускает мимо ушей.
– Кокаин. Его можно нюхать. Это не героин, но уже и не травка. Это серьезно.
– Боже мой! И че-ш теперь делать-то?
– Я был в милиции, мне ничего толком не ответили. Можно сказать, послали, потому как Лене я никем не прихожусь. Вы мать, к вам должны прислушаться. Но не думаю, что какой-нибудь участковый поможет в нашей ситуации.
Понимаете, суть в том, что мы в принципе ничего поделать с ней не можем, за исключением строгих мер. Нужно действовать кардинально.
– Строгих мер? А это как?
Ох, ты болванка, а! Нет, женщин без мужей оставлять решительно нельзя. Мозги начинают отсыхать, и они теряются в мире навсегда.
– Во-первых, Лену необходимо оградить от ее окружения. Вся ее эта тусовка, знаете ли… Ее подобает запереть в комнату как маленькую девочку и наказать. Да она и есть маленькая девочка, хоть и кичится своей взрослостью.
– Запереть… – мама Лены сделала такое выражение лица, будто ей придется запирать слона, или какого-то ужасного зверя из фантастических фильмов.
– Во-вторых, нужно ежедневно говорить с ней, убеждать, что вся эта ее тусовка – неправильно, и что у нее уже реальные проблемы. Тут именно вам нужно понять, что она больна. – Елена Васильевна опять закрывает рот ладонями, словно оттуда должно что-то вылезти. – Монотонно, долго, нудно и скучно, до последнего доказывать ей, переубеждать. Это будет сложно. Нет, это будет архи сложно, почти нереально. Но практика есть, и она помогает. Следует запастись терпением.
– И кто же это все будет делать? – Елена Васильевна медленно подняла брови.
– Я. А кто еще?
– А, ну да. Ты ж психолог как-никак… – отстраненно пробормотала она.
– Вот именно. И я, вдобавок, заинтересован в результате. Я ведь не наемный работник, мне денег за это не надо. И мне можно довериться. – тут я зря это сказал, Mrs. Dursley стала смотреть с непониманием.
Еще минут пять продолжаю ей втолковывать как можно более понятным и интеллигентным языком: нужны активные меры воздействия, Лену еще можно перевоспитать, это не конец, впору многое исправить. А мне, тем временем, страшно до чертиков.
Вот она, Леночка: наркоманка, без жизненных принципов. Сколько о ней я еще не знаю? Притоны? Оргии? Сколько могло остаться за кадром!
– Давайте так, – продолжаю я, – сперва, вы дождетесь ее. Наверняка она придет поздно. Я бы мог остаться здесь, с вами, и мне этого очень хочется, но нужно поступить умнее. Я приеду на утро, но перед этим вы мне незаметно позвоните, когда она еще будет спать. Тогда мы сможем собраться втроем и поговорить, я надеюсь.