Начнем с простых слов, обязательно скажите, что любите ее, и сегодня сделайте тоже самое. Нужно настроить Лену на волну доверия. Мы ведь хотим ей помочь, правда? – Елена Васильевна заворожено кивает – Она все еще маленький ребенок, нуждающийся в защите. Я надеюсь, у меня получится достучаться до нее, пусть это будет стоить сколько угодно времени. Раньше не получалось поговорить как следует, Лена вечно убегала. А с вашей помощью, думаю, получится. Все в наших руках, мы не должны ее потерять.
Я говорю это так проникновенно, что Елена Васильевна пускается плакать, а меня начинает тошнить от этой ситуации, хотя в душе я понимаю, что вот-вот сам разрыдаюсь. В сущности, я бы с удовольствием поплакал вместе с этой идиоткой, если бы не принципы.
Мне по-прежнему страшно. Страшно, что ничего не получится. Вдруг маленькая идиотка просто психанет, и на этом все кончится? Я же не могу привязать ее к батарее? А если она убежит из дома или еще что-нибудь натворит? Надо признать, я надеюсь на чудо. Но если не надеяться на него, что тогда останется?
Мы прощаемся, я даю еще парочку советом, прошу не плакать, когда придет Лена, и наставляю прочей шнягой, которую знаю из института и книжек по психологии.
* * *
Через час я дома: играю, потягивая апельсиновый сок – алкоголь не лезет. Тем более, с утра нужно наведаться к Лене. Это главнее всего, поэтому напиваться не буду.
Я даже готов прекратить писать (хотя за эту неделю мне так и не удалось написать хотя бы строчку), лишь бы с прекрасной дурочкой все было хорошо. Готов целыми днями проводить с ней время, только бы образумить.
Сегодняшним днем доволен: словил ворох люлей, но появился шанс спасти ее.
Хотя по-прежнему страшно. Так же, как сегодня в ее квартире, как было ее мамаше, когда узнала про дочь-наркоманку.
Я пыжусь думать позитивно, и повторяю в уме простые фразы, рвущиеся наружу: "Все будет хорошо. Да, все будет хорошо. Я спасу ее, все получится. Она образумится и все поймет".
Наверное, со стороны я выгляжу жалко и удручающе, и меня должны бы жалеть: человек с геймпадом в руках, тыкая на кнопки и уставившись в ящик, отстраненно бормочит эти фразы.
Увидь кто – повертит у виска, да посмотрит долгим недобрым взглядом.
"Я спасу ее, все получится…"
На экране телевизора супергерой в цветастом костюме сражается с врагами, обделенными интеллектом, безжизненными.
Попса, одним словом. Мне кажется это символичным, я отождествляю супергероя с собой, и слова больше не выглядят как бред.
По обыкновению, на подобные игры я трачу время, если больно неймется опробовать их. В основном, к попсе я стараюсь не прикасаться вообще, но иногда, среди тайтлов такого рода получаются достойные вещи.
У меня есть прошитый бокс на такие случаи, и если приспичит, быстренько скачаю и увижу, что за дерьмо приготовили трэшодевелоперы. Если понравится, то и лицензию прикупить не грех. Но не в этот раз, болванка отправится пылиться на полку.
Мои размышления прерывает звонок с незнакомого номера:
– Алло?
– ДА КАК ЖЕ ТЫ ПОСМЕЛ, СУЧОНЫШЬ! КАК ДОДУМАЛСЯ К НАМ В ДОМ ЯВИТЬСЯ?! – из трубки вырывается просто неимоверный вопль безумной домохозяйки.
– Что случилось, что-то с Леной? – я искренне не могу понять, в чем дело.
– ДА КАК ТЫ ПАСМЕЛ, СВОЛАЧЬ, СУКА… КАК ТЫ ПАСМЕЕЕЕЕЛ НАДРУГАТЬСЯ НАД МОЕЙ ДОЧЕРЬЮ?! – Тут голос срывается в поросячий визг. Это раздражает, шокирует, и бросает в пот.
– Пожалуйста, успокойтесь. Я вас прошу, Елена Васильевна, я вам все сейчас объясню, просто выслушайте.
– Ты, сволоченышь, и дальше хотел издеваться над моей дочерью, да? Ты поэтому пришел? Лена мне все рассказала! Ты ее преследовал, чтобы опять ИЗНАСИЛОВАТЬ? – дуранутая опять срывается на поросячий визг. – Психологические занятия говоришь ты? Мне Лена все рассказала! Ублюдок! Мразь!
– Послушайте… это не то, что вы думаете, – я начинаю говорить как можно быстрее – дайте я все объясню. Лена вам наврала, я не насиловал ее, она это придумала чтобы…
– ДА ЧТО ТЫ ГОВОРИШЬ ТАКОЕ, МРАЗЬ!
– Успокойтесь и выслушайте! Лена манипулирует вами, я же говорю, она специально придумала про изнасилования, чтобы я с ней не общался, что бы держать меня на расстоянии. Она угрожала, что расскажет вам об этом. Но я уверяю вас, ничего такого не было. Вы же давно меня знаете!
– ЗАМОЛЧИ! ЗАМОЛЧИ МРАЗЬ! ЙА ВЕРЮ ДОЧЕРИ! ЙА ВЕРЮ ДОЧЕРИ! Ты все придумал, ты придумал про наркотики, моя Леночка не может этого делать, с ней все нормально! Ты, проклятый педофил!
У меня кончается терпение:
– ТЫ, ТУПАЯ СВИНЬЯ! ЛЮБИТЕЛЬНИЦА ДЕТЕКТИВЧИКОВ И МУЛЯЖЕЙ СУДЕБНЫХ ПРОЦЕССОВ! ДА НЕ НАСИЛОВАЛ Я ЕЕ! ЭТО ОНА МНЕ ДВА ГОДА МОЗГ ТРАХАЛА! Я ЕЕ НЕ-НА-СИ-ЛО-ВАЛ! КЛЯНУСЬ ВСЕМ, ЧТО У МЕНЯ ЕСТЬ!
Небольшая пауза. Такое ощущение, что она на какой-то момент поверила мне, ее отдаленная часть ума прислушалась к правде, мозг свиньи произвел верные вычисления, извилина задрожала.
– Если ты еще раз – тут она зачем-то хрипит – еще раз ты, сволочуга, придешь к нам, или я узнаю что ты преследовал мою дочь, я напишу заявление в милицию и тебя посадят! Понятно?
Свинья бросает трубку.
Честное слово, тупость овальной домохозяйки нисколько не удивляет; я даже был готов к тому, что провернет Лена. Но не могу понять, почему, если она уверена, что Я ИЗНАСИЛОВАЛ ЕЕ ДОЧЬ, всего-то – грозится написать заявление? Как можно такое допускать? Ей что, нужно повторное изнасилование? Для галочки?
Паршиво закончился денек. Паршиво. Теперь потерял не только машину, но и Лену. И что теперь делать? Действительно, только если приковать ее к батарее и следить, чтобы не жрала наркотики, да не резала вены. Черт, а я ведь этой тупой свинье про вены то не рассказал…
– Мам, это я порезалась
– Ага дочя, в следующий раз будь осторожней. Это ведь ты не бритвой себе вены порезала, потому что ты тупая идиотка?
– Конечно нет, мам!
– Ну и славненько! Иди, погуляй с подружками!
– Спасибо, мам!
* * *
Всю ночь снится убегающая Лена. Я гоняюсь за ней в огромном оранжевом зале с большими черно-розовыми плитами кафеля на полу; высокие белоснежные стеллажи с играми и приставками устремляются вверх, куда я даже не пытаюсь всматриваться.
Мне хочется поругать ее и убедить, чтобы она больше не резала себе ничего. Но Лена бегает быстрее, гораздо быстрее, чем в действительности, и когда мне кажется, что я вот-вот за нее ухвачусь, ускользает за белыми стеллажами. В один из таких моментов я поскальзываюсь и валюсь на кафель.
Я откуда-то со стороны наблюдаю за собой, распластавшимся на полу, и за Леной, в компании непонятно откуда взявшихся подружек. Они видятся мне разноцветной кучкой мусора холодных тонов. Разноцветная кучка хохочет над упавшей фигурой и тыкает пальцем, весело приговаривая что-то. Фигура не может встать.
Потом я оказываюсь в лесу. За мной гонится черный столб дыма. Дым издает загадочные, но узнаваемые сознанием звуки. Они перемешиваются в голове, я пытаюсь понять их, вкрадчиво прислушиваюсь, и на мгновение чудится, что дым говорит со мной.
Но потом, так и не догнав, дым скоро исчезает, не оставляя ни звука, ни отголоска былой погони. В лесу я остаюсь в холодном одиночестве.
Прилетают птицы. Они напевают невнятную мелодию, вокруг становится темно и мрачно. От страха я хочу проснуться, но не получается.
На счастье, темный лес сменяется утренним пляжем на берегу океана. На горизонте видно, как поверхность воды обволакивает разовое полотно зарева и расходится до берега, и дальше. Солнышко не печет, не сушит воздух, лишь только освещает, словно бы заботясь обо мне. По мне пробегает легкий, прохладный ветерок. Хочется остаться в этом сне навечно. Так хорошо…
7
Давным-давно, словно бы в забытом сне, когда я был совсем ребенком, мечтал попасть в игру. Вернее, мечтал, чтобы происходящие в ней события, случились со мной в реальности. И пусть мир игры был под завязку напичкан монстрами, радиацией, кровью и оружием – это нисколько не пугало и не препятствовало мечтам.
Не знаю, почему так получалось. Я много размышлял, каждый раз приходя к выводу, что случаться в действительности подобным кошмарам совершенно не следует и если бы что-то похожее и приключилось в реальном мире, то было бы чрезвычайно жутко, немыслимо. Да что там, целая катастрофа! Представляя эту катастрофу, делалось страшно: за себя, родных и близких, за знакомых и друзей, кого знал и не знал, за весь мир!
Но спустя некоторое время страх забывался, и я снова мечтал. Наверное, ни один человек в мире не способен просто взять и забаррикадировать в себе подобное состояние. Те, кто его испытывал, наверняка знали, что сопротивление бессмысленно. Слишком уж невыносимо рвется из тебя.
Чаще всего о таких катастрофах я мечтал перед какой-нибудь контрольной, или когда было необходимо на время становиться ответственным, собранным, принимать сложные и важные решения своим маленьким, глупеньким мозгом. Я думал, как стало бы круто, если взять, и жизнь заменить на игру… Все что тебя окружает, сложное и несправедливое – убрать, а на освободившееся место поместить игру, в которой неймется очутиться.
Ведь жизнь неустанно требует принимать никчемные, никому, в сущности, ненужные решения, вечно занимать голову ничегошечки не значимыми проблемами, бессмысленными вещами. Боже мой! Как же я не хотел всего этого!
Логика то была простая: зачем оно вообще нужно? Есть более важные занятия, например, спасать мир от инопланетных захватчиков, или в одиночку уничтожать террористическую группировку, выручать принцесс и бить драконов.
И что же? И я был прав! Все оказалось именно так, как я полагал в то время своим маленьким и глупеньким мозгом. Всю жизнь мы свершаем никчемные поступки, благодарим судьбу за подкинутую косточку на манер выплаты жалкой премии в размере двадцати процентов от зарплаты; благословляем, что она не наслала кару вроде сюжета с сокращением персонала, умиляемся самым несносным достижениям. А на деле хотим все того же: горы свергать, принцесс спасать, убивать чудовищ и прославляться, искать сокровища, участвовать в благородных и опасных приключениях, искренне и горделиво рисковать жизнью ради чего-то светлого, чего-то, что может изменить мир, или поможет ему измениться. Хотим, хотим…
Но вместо этого мы сперва выслушиваем жизненные установки от учителей в школе, до сих пор хранящих партбилет в тумбочке. Они, может быть, и достойны преподавать науки, но совершенно не имеют право учить жизни, потому как сами в ней не преуспели. Затем в институте нам вешают лапшу все те же учителя, может только чуть матерее. И все это время совершаем никчемные поступки, продиктованные нашей бесславной жизнью, пребывая в надежде, будто это приведет к чему-то стоящему. Чему-то, что всегда не терпится совершить, чтобы в старости, когда по вечерам, похлебывая горячий душистый чай в компании с внуками, рассказывать о своей жизни, и не стыдиться за нее.
И мы ведь надеялись и ждали. И что? А ничего! Ни-че-го! Школа, институт и кружок бальных танцев сменился работой, где идиот-начальник изощренно шепчет в уши, намекает, какое ты ничтожество, и ты все так же совершаешь никчемные дела, и все так же терпишь, ждешь и надеешься. Конец.
Получается, в современной жизни места подвигу нет? Не осталось того зазора, в котором могут проявиться настоящие, пусть и скрытые герои? Неужели у нас отняли право на подвиг?
Стране не нужны герои? Миру не нужные герои?
Выходит, что они нужны только начальникам, подлым и мерзким начальникам: подвиг на работе, подвиг… в офисе! Боже, как же это жалко звучит: подвиг в офисе! Это, в сущности, обесценивание подвига, обесценивание героев. Ради кого, ради чего совершать?
Стране не нужны герои. Миру не нужны герои.
Сегодня я наконец-то исполняю, чего хотел последнюю неделю – запираюсь в уютной комнатке, приспособленной под рабочий кабинет, и принимаюсь писать.
Мой рабочий кабинет представляет собой стол, кресло, компьютер с WI-FI и одну большую полку-стеллаж с книгами, распечатанными рукописями и прочими рабочими инструментами. Иногда я здесь просто люблю почитать, атмосфера располагает.
Признаться, сегодня все получается, и за утро я ваяю тридцать тысяч знаков. Мои книжки имеют скромный объем, но легко потягаются с самыми маститыми романами современности. Более четырехсот тысяч знаков с пробелами мой юный читатель обрабатывает своим активно развивающимся мозгом. Ну не круто ли? Вот что я называю… полезным делом.
В этой книжке я намного серьезнее подошел к тому, что люблю называть TheNatureoftheCharacters. Они уже личности, маленькие личности тринадцати – четырнадцати лет отроду, а не пустые болванчики из первых книг. Читатели растут. Растут вместе с любимыми персонажами.
Герои моих книг не сношаются в четырнадцатилетнем возрасте, как среднестатические сверстники, не бухают пиво на улице, не опорожняют мочевой пузырь в подъездах, не блюют в лифтах, заполняя до потолка. Они другие. И я хочу, чтобы читатели моих книг равнялись на тех персов, а не на сверстников, ставящих рекорды по дисциплине "кто раньше начал этим заниматься".
Я не навязываю что-то, Боже упаси. И вообще ненавижу, если кто-то что-то да кому-то навязывает. Я хочу дать выбор. Посмотрите, сравните жизни сверстников, и тех, о ком пишу; сопоставьте тех и этих, кучкующися под окном с бутылками пива и гыгыкающих на двадцать тысяч децибел второй час к ряду. Я испытываю настоящее благоговение, представляя моих читателей уже взрослыми людьми. Умные, красивые люди, может быть, иногда вспоминающие, может быть, даже благодарные за книги детства. Книги, которые помогли сформировать их взгляды, убеждения, повлиявшие на их мировоззрение. Те книги, которые они бы рекомендовали своим детям, мои книги. Хочется прожить эту жизнь и оставить что-то полезное, значимое.
Только ужасно понимать, что самые лучшие идеи ты реализовал, а свежих, увы, остается все меньше и меньше; начинать новую с каждым разом труднее. О чем еще? Все главное изложил, как мог, все, что хотел выразить – напечаталось и прочиталось. По второму кругу? Нет, это как на гордость наступить. Просто писать что пишется? Нет, графоманские высеры выдавать не хочется совершенно.
Хочу быть как моя любимая Джоан. Написать семь "Поттеров" и остановиться. Отдыхать. Ну, к финалу моей истории продаж как у Джоан конечно не достичь, чтобы потом жить безбедно. Поэтому придется…
Но тридцать тысяч за неделю совершенно не достаточно, пытаясь догнать Роулинг. Поэтому надо стараться, и чтоб не отвлекали всякие эмодибилки и прочие. Как в старые добрые времена – по десять тысяч знаков в день. Железобетонно.
Заиграла мелодия входящего вызова – незнакомый номер. Я всегда стремаюсь, когда вижу кучу незнакомых цифр. Внутри просыпается тревога, чувство угрозы и незащищенности. Наверное, это зародилось с детства: после очередного прогула школы, уже находясь дома с родителями, внезапно звонил телефон – громко, противно; и ты боялся, что на том конце провода классный руководитель. У тебя бегал взгляд, словно в поисках укрытия, а потом ты его прятал, и старался сам закопаться куда-нибудь на пару недель, дабы переждать последствия апокалипсиса. А когда все обходилось, не становилось легче. Ты ждал следующего звонка; понимал, что это придется пережить заново. Тот самый звонок неминуем, и лучше бы он произошел здесь и сейчас, дабы встретить его достойно, пока свежи силы, чем жить в постоянном страхе, оттягивать еще на неопределенное время. "Перед смертью не надышишься… Все тайное становится явным" – звучало в голове.
Еще хуже, когда звонили в дверь. Тут уж все! Сразу повесься и не мучайся! Иначе, станешь выслушивать нотации постороннего человека у себя дома, который увидит тебя совершенно беззащитного, вот этого ребенка в домашней одежде, без школьной брони, играющего на приставке; он только что сказал родителям, якобы сделал уроки. А ведь так хочется выглядеть достойно!
Потом смотреть на виноватое и испуганное лицо матери, обиженной враньем сына; отца, грозно взирающего, у которого даже щетина делалась вздыбленной, а в глаза было так стыдно, так страшно смотреть.
– Да.
– Милый. ПРИДИ ПОЖАЛУЙСТА!
– Что? Куда?
– Приди к нам! – На той стороне слышатся рыдания Лениной матери.
– Что случилось?
– Она на крыше! Она НА КРЫШЕ! ОНА ХОЧЕТ СПРЫГНУТЬ!! Она будет разговаривать только с тобой!
* * *
На крыше холодно, ветер воет натужено, сбивает с дрожащих ног. Вокруг нас стоит целый лес антенн, под ноги редко попадается мусор, и я решаю, что сюда частенько наведывается молодежь.
Еще эти маленькие домики, назначение которых не знаю и по сей день. Даже стыдно. Такие крохотные, уставленные по всей площади. Издалека они всегда казались заботливо выстроенными домами невидимых жителей. Целые мини-государства на крыше каждого дома. Наверное, вентиляция. Что еще?
Лену я не сразу увидел, когда поднялся. Вот сейчас она стоит на краю, я разглядываю ее худенькую спину и тонкие ножки. Такая маленькая и незаметная. Если убрать людей и машины внизу, то никто и не заметит маленькую девочку на краю пропасти.
Вероятно, Лена не может меня слышать, или не хочет. Во всяком случае, она не поворачивается. Да и я ее отсюда не слышу.
Смешно. Мне подумалось, что вся суть наших отношений сейчас воплотилась в цельную картинку, как паззл.
Я потихоньку крадусь к ней. Возникает простая надежда, что сейчас вот так подойду к ней, схвачу, и все закончится. Я герой дня, Лена жива и…
– Мы привели человека, которого ты просила. Он поднялся к тебе. Он будет с тобой говорить. – Провякали в рупор.
Привели, как же.
Лена быстро разворачивается. Сердце чуть не вылетает: она делает это так резко, вот-вот бы и упала! Но надо признаться, так уверенно, и так просто, до ангельского просто! Будто бы она гимнастка и всегда это делала. Я не могу понять своих чувств, но у меня изнутри тянется за нее гордость. Такое впечатление, что сейчас любой ее поступок, лишь бы не направленный в пропасть, вызовет у меня гордость, уважение, любовь.
Но одета она как всегда ненормально, даже для эмо: красно-зеленая арафатка на шее, розовая футболка, выглядывающая из под короткой земляной курточки до отказа увешанной значками; все те же узенькие джинсы синего цвета со свежими заплатками, ярко-розовый ремень с огромными заклепками, и черно-белые клетчатые "вэнсы" вместо нормальной человеческой обуви. Видимо, так Лена представляет себе наряд покойника. Господи…
– Лена… Леночка… – нет сил говорить. Слова даются с трудом, голос дрожит, сердце бьется, как никогда раньше: еще чуть-чуть и вылетит из груди, как в мультиках.
– Спасибо что пришел. Не подходи ближе. Не надо волноваться, все равно я сегодня умру. Не хочу, что бы тебе потом было плохо.
Плохо? Не хочешь? Устроила это все и теперь хочешь, чтобы не было плохо? Да я раньше тебя сдохну!
– Лен, – я пытаюсь успокоиться, – слезь с этой чертовой… оттуда. Давай нормально поговорим. Я не собираюсь тебя уговаривать, просто хочу поговорить.
– Я тоже хочу. Давай так. – Она по-детски улыбается. Будто это игра такая.
Ветер, тем временем, налетая порывами, меняет прически на ее милой головке. Я понимаю, что у меня открыт рот, и говорить я, в сущности, не могу.
– Ну… Господи, ну давай.
– Ты первый – она снова улыбается.