Мы все с нетерпением ждали поездки в Индию; нам, британцам, казалось, будто мы хоть что-то знаем об этой стране, в отличие от Японии. В начале двадцатых британский монарх являлся одновременно императором Индии, и в те послевоенные годы все мы прекрасно осознавали этот факт. Мы с большим энтузиазмом прибыли в Калькутту в начале января и оставались там больше двух недель, танцуя в театре "Эмпайр". Должно быть, прошло немало времени с тех пор, как какая-нибудь балетная труппа выступала в Индии, если вообще когда-нибудь выступала, и, естественно, мадам имела большой успех. Но для нее лично Индия не стала таким уж успехом, под Индией я подразумеваю индийский танец, ибо ничто более не имеет значения.
Наверное, никогда не забуду удивительного представления, устроенного специально для Павловой, на которое ее с таким почтением пригласили. Вся труппа была приглашена приехать вместе с ней на утреннее представление танца Nautch в театр "Мадан". Nautch – одно из тех слов, которое несет в себе целую атмосферу, и, хотя каждый слышал об этом, думаю, даже очень немногие танцовщики могут сказать, что это означает. В те дни я был столь же невежественным в области индийского танца, как и в области Но и Кабуки. Я даже не знал, что nautch происходит от Natya (Натья), танцевальная драма, и что существуют еще и nrtta (нритта), стилизованные чистые танцевальные движения, и nryta (нритья), доставляющая эстетическое наслаждение. Тогда я еще не слышал об удивительной сокровищнице "Натья шастра" – большом руководстве, охватывающем около восемнадцати веков, характеризующем каждый жест и его значение в танце. Но для меня все это находилось в необозримом будущем. А пока перед нами были танцы Nautch. Трудно сказать, чего в точности мы ожидали – чего-то экзотического? Да. И в то же время чего-то эзотерического, дополненного старинным совершенством восточного религиозного искусства. Мы ожидали увидеть, по крайней мере, восточный вариант Кабуки.
Кто-то свистнул в полицейский свисток. Под звуки фисгармонии и барабанов со скрипом поднялся занавес; на сцене сидела группа музыкантов, а перед ними стояла ведущая танцовщица, готовая начать. Уже один ее вид нас разочаровал. Она была большой и бесформенной – ни намека на индийский идеал фигуры танцовщицы. Она даже не была красивой. Шаркающей походкой она вышла вперед, причем движения ее ног были совершенно лишены утонченности и являли собой нечто невразумительное. Ее вуаль, казалось, доставляла ей немало хлопот: постоянно падала с головы, и каждый раз, когда вуаль падала, танцовщица поворачивалась спиной к публике, ковыляла к музыкантам, смачно сплевывала в большую медную плевательницу, натягивала вуаль на голову и снова ковыляла вперед. Когда я вспоминаю об этом, мне кажется, будто она ничего не делала – только повторяла все это снова и снова. Однако среди прочих выделялась одна одетая в ярко-зеленый наряд солистка, отличавшаяся грациозными движениями рук и головы; но не могу сказать, действительно ли она была так хороша, или так казалось по контрасту с безобразием другой. Также исполнялся танец для троих: мужчины, женщины и карлика, на редкость ритмичный, но чрезвычайно вульгарный.
После нескольких первых номеров мы аплодировали из вежливости, но теперь нам не хватало мужества даже на это. Затем наступил перерыв. Из-за занавеса доносился громкий стук, и наши надежды возросли: может, вторая половина программы будет интереснее, чем первая. Занавес поднялся, и нам продемонстрировали piece de resistance. Мы совершенно лишились дара речи! Пред нами предстали тридцать или сорок девиц, многие из которых оказались мальчиками, переодетыми в девочек, одетых в розовые фланелевые платья, черные чулки и белые парусиновые туфли; длинные черные волосы распущены, на голове шляпы, похожие на ночные горшки, гармонирующие по цвету с их розовыми платьями. В руках они держали грозди маленьких колокольчиков, которые трясли под музыку, стоя группами, словно на гимнастическом выступлении в сельской школе. Время от времени они неуклюже перебегали из группы в группу. Затем наступил финал трагикомического зрелища. Прима-балерина принялась расхаживать взад-вперед перед рампой, помахивая маленьким носовым платочком и завывая пронзительным голосом: "Далеко до Ти-ип-перэри-и". Это уж действительно дальше некуда. Возможно ли такое? Никогда бы не подумал. Все время возвращался я мыслями к прелестной маленькой бирманской девушке, исполнявшей английскую песню с такой восхитительной грацией и чувством. Эта же странная женщина представляла собой какое-то бормочущее ничтожество. К концу представления мы утратили дар речи. Нам просто было нечего сказать. Я заметил, что Павлова и месье Дандре поспешно скрылись; и их стремительность была близка гениальности, на это их качество я обратил внимание еще в Соединенных Штатах.
Я оставался с друзьями в Калькутте и воззвал к ним о помощи, предполагая, что где-то должен существовать подлинный индийский танец, и мне хотелось увидеть его. В свою очередь, они обратились к своему главе бабусу, но единственное предложение, которое они смогли сделать, – пригласить труппу девушек, исполнительниц танца Nautch, домой для выступления. Поскольку у моих друзей остались жены в Англии, мы решили, что это может нанести ущерб их репутации, несмотря на неистовые протесты бабуса, по-видимому мечтавшего на этом заработать и с жаром утверждавшего, будто на сагибов здесь не может упасть и тени скандала. Тем не менее это спасло меня от опасности вновь услышать "Ти-ип-перэри-и" с еще более близкого расстояния. Нам сказали, что лучших танцовщиц нанимают, чтобы те танцевали частным образом для раджей, а у нас мало шансов увидеть их.
И если у нас не было индийских танцев, то, по крайней мере, была Индия. В свободное от репетиций, отдыха и выступлений время я старался осмотреть как можно больше достопримечательностей. Я осмотрел мемориал Виктории, который описал в своем дневнике как "огромный мраморный дворец, квинтэссенцию помпезности и бесполезности. Должно быть, стоит миллионы". Джайнистские храмы были великолепны и заставили меня ощутить, что я снова вижу нечто восточное. Похоже, на меня в то время произвела большое впечатление статуя королевы Виктории в мраморном дворце, которой я теперь совершенно не помню. Я описал ее для себя как "бронзовый колосс королевы Виктории, похожей на растолстевшую фею". Я даже посетил ритуал сожжения мертвецов, представлявший собой поистине болезненное зрелище, но это не беспокоило меня, по-видимому, я не смог связать его с реальностью. Я осмотрел индийский музей и Черную дыру. Каждый вечер друзья возили меня по городу и его окрестностям. В программе моего чтения внезапно возникла "Саломея". Мне кажется, мои дневниковые записи, касающиеся чтения, могут очень позабавить, если их перечитать. "Не пойму, что вызвало весь этот шум по поводу "Саломеи". Это всего лишь историческое свидетельство, поэтически изложенное".
К началу февраля мы проехали через Индию и достигли Бомбея. Когда мы уезжали из Калькутты, Волинин опоздал на поезд более основательно, чем в прошлый раз, так что на этот раз не было прыжка с платформы в последнюю секунду. По счастливой случайности, столь редкой в Индии, был еще один поезд, доставивший его в Дели вовремя к представлению. Наш костюмер Кузьма тоже опоздал на поезд, и это было намного хуже, поскольку на его попечении находились все наши постельные принадлежности. Они нужны были нам в Индии, чтобы иметь хотя бы минимальные удобства в поездах, часто они были необходимы нам в отелях, особенно когда мы приезжали туда после часа ночи. В Дели мы дали специальное представление перед вице-королем лордом Редингом, а затем Павлова настояла, чтобы все осмотрели Тадж-Махал, Агра-Форт и бессчетное число других очаровательных зданий.
Форт был исполнен великолепия и тайны. Высоко на зубчатых стенах разместился павильон Лотос с нишами для цветов, ламп и благовоний; его алебастровые стены инкрустированы драгоценными камнями, а цветы лотоса внутреннего фонтана, казалось, колыхались, когда на них падала вода. Нам показали шахматную доску, где супруги раджей играли в шахматы с невольниками на монетки, и огромную арену, на которой сражались слоны и тигры на потеху повелителя императоров. Наш гид отвел нас в сводчатую тюрьму, которую держали специально для неверных наложниц. Это ужасное место кишело летучими мышами, в центре находился ствол колодца, над которым несчастных изменниц подвешивали за волосы, где они висели до тех пор, пока волосы не обрезали, и тогда они погружались в свою водяную могилу.
Я вернулся из восточного турне с альбомом, полным открыток и своих фотографий. Как бы они ни выцвели и какими бы банальными ни казались сейчас, я не перестаю благодарить Павлову за то, что она организовала для нас эти посещения. Как просто было бы для нее предоставить нас самим себе и проводить свободное время, развлекаясь с местными сановниками. Но она искренне верила, что имеет обязательства перед своими молодыми танцовщиками. Я записал в своем дневнике: "Тадж-Махал. Никогда не забуду этого места".
Помню, как отправился с Павловой на прогулку в Бомбей. Она по-прежнему ощущала, будто не нашла Индию. Ей хотелось привезти с собой в Англию индийский танец и приступить к работе над новым балетом, который внесет восточное своеобразие в ее репертуар. Но в Индии что-то пошло не так. Павлова осматривала улицы с безобразными офисными зданиями.
– Если им необходимо сделать их похожими на английские, то почему не такими красивыми, как в Честере? – со вздохом вопрошала она.
Затем мы услышали о пещерах Аджанты. На Павлову произвели большое впечатление фрески и скульптура. Они обладали какой-то ритмической красотой, что ее вполне удовлетворило, и она преисполнилась уверенностью, что у нее появился материал для индийского балета. Павлова тотчас же принялась обдумывать его, и ее идеи позже оформились в балет, который она назвала просто "Фрески Аджанты".
Мы выехали из Бомбея в Каир на пароходе "Кай-зер-и-Хинд". Как-то вечером устроили маскарад, и лорд Данмор, путешествовавший первым классом, пригласил одну из наших девушек потанцевать, но капитан заявил, что пассажирам первого класса не позволяется танцевать с пассажирами второго класса. Не позволялось нам и зажечь сигарету после обеда. Единственное, что мне оставалось в подобных условиях, продолжать читать по своей программе, по какой-то неясной причине включавшей такие вещи, как "История двух городов", вслед за которой последовала "Если приходит зима". К тому же я стал более серьезно изучать русское искусство, а когда прочел в одной из своих книг главу о русской Польше, стал лучше понимать поляков.
В Адене, когда я зашел в салон, многие пассажиры собрались вокруг необыкновенно толстого арабского купца, облаченного в белые одеяния и феску, один глаз у него косил, нос был крючковатым, а борода с проседью. Брюхо его казалось огромным. Подойдя ближе, я увидел, что он продает нити янтаря. Когда я подошел, он показывал особенно хорошие бусы, затем спустил их обратно в свое "брюхо", оказавшееся огромной сумкой полной янтаря, настоящего и поддельного. Если покупаешь бусы, следует держать ухо востро, чтобы не подсунули фальшивые. Это был удивительный персонаж. Несколько лет спустя я увидел его стоящим у своей лавки в Адене.
– Старый черт, – сказал я ему, – в прошлый раз ты продал мне фальшивый янтарь.
– А внутри еще больше, – ответил он, расплываясь в улыбке.
В свое следующее посещение я с сожалением узнал, что он погиб во время пожара в своей лавке. Фальшивый янтарь легко воспламеняется.
Поездка по Красному морю оказалась не такой скверной, как мы опасались, только переезд через Суэцкий канал стоил нам всем бессонной ночи, всю ночь завывала сирена. Никто не сомкнул глаз ни на мгновение. Сонные, прошли мы на следующее утро через таможню в Порт-Саиде и поездом отправились в Каир, а вечером выступали в курзале "Далбажни". Теперь он стерт с лица Каира, жаль, что этого не произошло до нашего приезда. Условия за кулисами были ужасными, а на сцене полно дыр. Павловой совершенно не понравилось это место. Не знаю, что она сказала менеджеру, но позже я слышал, как он кипятился и жаловался, будто "она" хочет, чтобы он построил новую сцену. Но, что бы он ни говорил, этого было недостаточно, чтобы описать наши условия. Артистические уборные были настолько крошечными, что, даже если там находилось только двое, им казалось, будто они сельди в бочке. Мой сосед по уборной напился и весь вечер оскорблял меня, а весь следующий день извинялся.
Волшебство Египта таится в его сказочном прошлом. Отправляясь осматривать пирамиды и сфинкса, мы наняли верблюдов, и поездка произвела на меня столь же волнующее впечатление, как и чудеса света, она сама по себе походила на путешествие. Павлова тоже наняла верблюда, и мы все, наверное, выглядели до нелепого веселыми, передвигаясь по пустыне. Я вошел внутрь великой пирамиды и обнаружил, что воздух там чрезвычайно неприятный. Однажды ночью кое-кто из нас отправился туда после спектакля и увидел все снова при лунном свете. Сфинкс казался намного больше, а алебастр, покрывавший одну из пирамид, чудесно поблескивал. За несколько дней до этого группа американских туристов ночевала на вершине великой пирамиды. Думаю, им не хватало центрального отопления. Когда мы сидели на песке в тени сфинкса, пришел прорицатель и принялся предсказывать судьбу на песке. Все шло хорошо до тех пор, пока Тамара не засмеялась, тогда он замкнулся, словно моллюск, и отказался продолжать.
Как-то в воскресенье утром Павлову пригласили посмотреть танец дервишей. Я всегда сожалел, что меня там не оказалось, поскольку вскоре подобная практика прекратилась, и я так и не смог их увидеть. Я ходил в каирский музей, тщательно изучал портреты на саркофагах и обратил внимание на то, что глаза, которые смотрят на тебя над вуалями на улице, подведены почти таким же образом, как это делали в прошлом. Конечно же мы посетили цитадель и мечеть. Это был "современный" Египет, но каким же он казался далеким от нашего современного мира со всеми своими ремесленниками, плотниками и рабочими по меди и латуни, с ослами и верблюдами и всеми этими чертенятами, которые, казалось, возникали из ниоткуда и просили бакшиш. Гид, сопровождавший нас к мечети Мухаммеда-Али, был особенно красноречив, описывая бегство мамелюков.
Идея возродить "Египетский балет" для каирского сезона привела меня в ужас. Его в последний раз танцевали во время американского турне за год до того, как я вступил в труппу, когда Павлова отдала его Оленовой. Балету было шесть лет, и человеку моего возраста он казался настоящей древностью – Хлюстин создал его в Южной Америке в годы войны. Я испытывал отвращение к музыке Луиджини, и мне было чрезвычайно трудно отнестись к хореографии с необходимой серьезностью. Я просто не мог понять, почему Павлова решила возродить балет. Однако строгая оценка юности была сведена к нулю тем огромным успехом, который "Египетский балет" имел у каирских зрителей. Они утверждали, будто балет возродил фрески к жизни. И это было правдой, когда танцевала Павлова. На ней был облегающий костюм цвета индиго с золотом и завитой парик с золотым обручем, трико и балетные туфли. Да, она танцевала на пальцах с releves, pas de bourrees и pirouettes, со стилизованными под Египет движениями рук и заставила присутствующих поверить, будто они видят жрицу, танцующую перед Амоном-Ра во времена фараонов. Как ей удавалось сделать это посредством столь незначительных средств, оставалось такой же загадкой, как сам Египет. Это был еще один пример ее гениальной способности наполнять все, что она танцевала, подлинным чувством, воплощая в жизнь перед лицом труппы свое требование не просто играть роль, но воплотиться в нее.
Королева Египта посетила представление, и все отметили, что она была первой королевой Египта со времен Клеопатры. Помню, публика в Каире была весьма элегантной и хорошо одетой. Элегантными были и великолепные букеты, которые подносили мадам. Когда мы выходили на вызовы после "Русского танца", двое служителей сцены вынесли корзины цветов выше человеческого роста. Когда занавес опустился, Павлова, конечно, предложила всем взять цветы. Я пошел сначала переодеться, а когда вернулся, цветов оставалось уже мало.
Наконец мы уехали в Александрию и танцевали там в изысканном старом театре "Мухаммед-Али", где сплошные изгибы, красный плюш и позолота. Он был намного лучше, чем курзал "Далбажни", но все тоже очень пыльное. Однажды я зашел в гардеробную, где арабский помощник гладил белье, причем смачивал его, набрав полный рот воды и разбрызгивая ее на одежду, которую гладил! Отель был столь же старомодно роскошным, как и театр. У меня была самая большая спальня, какую я когда-либо занимал, с огромной кроватью под пологом.
После последнего представления в театре "Мухаммед-Али" я попрощался с Павловой, она собиралась в Италию, но согласилась выступить на благотворительном торжестве перед отъездом из Александрии. При прощании ничего конкретного по поводу следующего сезона сказано не было, только обычное "до встречи в Лондоне".
Те из нас, кто собирался прямо в Лондон, поспешили на ночной поезд в Порт-Саид. Я впервые плыл по Средиземному морю. Какое волнение я испытал при виде огней Реджо, мерцающих словно заплатки звезд на склоне скалы. Это был единственный известный мне раз, когда Бискайский залив подтвердил свою штормовую репутацию. Корабль так раскачивало, что я замирал от страха, мне казалось, что со следующей волной мы перевернемся.
Мама встретила меня на Фенчерч-Стрит, и мы поехали домой на Орсетт-Террас, куда она переехала в мое отсутствие. Я был очень взволнован, вернувшись в новый дом. Пришло время распаковывать колокольчики из разных областей Азии для коллекции моей матери; последнее приобретение, сделанное в Египте, напоминало медную подставку для яйца. Немного погодя нестройный звон зазвучал, отдаваясь в узком колодце лестницы. Джулия, всегда ударявшая в китайский гонг не с той стороны, нарушая его тон, объявляла о том, что обед готов.