Брейсвелл потерпел неудачу, поставив перед собой цель преуспеть. У него была хорошая репутация, но она не сделала продаж, достаточных чтобы оправдать двадцатитысячные авансы. Именно пресса дала ему возможность поддерживать стиль жизни среднего класса. Многие писатели соблазнены деньгами, которые делаются на журналистике. Брейсвелл был умён, он не устраивал душевный стриптиз своего подсознания, вспенивая откровениями газетные и журнальные колонки. Очерки в пять тысяч слов в многотиражной прессе стали его специальностью, и его имя по-прежнему содержало в себе соозначение слова "качество". Брейсвелла не сбивали с толку литературные фигуры, поддерживавшие его ранее, он не Колин Уилсон или Иэн М.Бэнкс. Его первые издатели до сих пор гордятся им.
Восьмидесятые канули в лету, большинство писателей той эры более или менее забыты. Если работа Брейсвелла, как писателя, сравнивается с музыкальными достижениями Duran Duran или Сulture Club, то его знакомые авторы, дрейфовавшие по десятилетию этого стиля, преданы забвению и не котируются даже рядом с такими ничтожествами, как Sigue Sigue Sputnik. В связи с этим Алан особенно выделил Джона Уайльда. Такой жалкий писака, как Уайльд, только и может быть сравнен с ансамблем, который ничего из себя не представлял и имел название, которое ничего не значило. Следуя в кильватере Брейсвелла, лучшее, на что шелкопер, типа Уайльда, мог надеяться, так это на интервьюирование увядающих знаменитостей в позднейший период их жизни, фриланс-фантазия без начала или конца. Уайльд был зомбирован колдунами вуду и обезглавлен, попав в капкан в самом отъявленном кошмаре, которого Брейсвелл удачно избежал посредством охранительных чар.
Алан захотел сыграть шутку со Сьюзи. Он позвонил ей из телефонной будки и получил приглашение зайти в ее квартиру. Мне же надо было собрать компанию знакомых ей людей. Она жила рядом с кампусом, и множество студентов проходило мимо окон ее квартиры на втором этаже, направляясь в центр города. Алан объяснил Сьюзи, что всегда хотел заняться сексом с женщиной, пока она высовывается из окна, беседуя со своими друзьями. Та повелась на это предложение. Алан целовал и прижимал ее к себе, затем снял с нее трусики и потрогал клитор. Как только выступил сок, Сьюзи высунулась посмотреть, кто был на улице. Я разговаривала с Джил под окном ее гостиной. Сьюзи поприветствовала нас и спросила, чем мы занимаемся. Я поведала ей, что мы обсуждаем романы Айена Синклера и обе думаем о тесной связи нарочитой двусмысленности его прозы с поп-артом Энди Уорхола.
Сьюзи высовывалась из окна, тюлевые занавески ниспадали на ее спину. Я не могла видеть Алана, но знала, что он задрал на талию ее юбку, пристроился за ней и шпарит вовсю. Я устроила так, что по улице шаталось великое множество знакомых Сьюзи и вскоре там уже собралась толпа человек в двадцать, желающих с ней побеседовать. Ее лицо покраснело и речь была бессвязной. Сьюзи не нравился Майкл, парень, живший над ней, потому что он по ночам ставил альбомы Боба Дилана. Майкл учился со мной на одном курсе в университете и я позвонила ему, прежде чем мы с Аланом занялись каждый своим делом. Он согласился пойти и постучать в дверь Сьюзи, как только наша орава соберется на улице. Алан прошептал ей, что разберется с тем, кто постучал. Он вышел из гостиной, прошел в коридор, привел в порядок свою одежду и пустил Майкла в квартиру.
Сьюзи не знала, что тот занял место Алана сзади нее. Майклу она всегда нравилась и он был рад представившемуся шансу выебать ее. Сьюзи пыталась поддерживать беседу, так что не могла заметить изменение ритма, когда двое мужчин поменялись местами. Алан же отправился на улицу и присоединился к нашей компании. Он посмотрел вверх на Сьюзи, окликнул ее и спросил, помнит ли она его по прошлому вечеру. Она стала мучительно припоминать, на её лице отразилось смущение. Потом она вскрикнула. После того, как Сьюзи кончила, Алан объяснил шутку, которую он сыграл с ней и с Майклом, все еще наяривающим сзади. Это обеспечило достаточную стимуляцию, чтобы доставить моей подруге второй оргазм.
Сьюзи пригласила всех в ее квартиру и предложила парням вставить ей хоровой пистон. Я стояла за то, чтобы устроить оргию, но Алан удержал меня. Он заметил, что теперь очередь Сьюзи быть в центре внимания, и я не должна лишать ее этого мгновения славы. Алан просмотрел книги Сьюзи. У нее их было не так много, но он был впечатлен, когда наткнулся на "Избранные политические труды Розы Люксембург", под редакцией Дика Хаурда, опубликованные Monthly Review Press. На время своей публикации, 1971-й, это была "радикальная американская книжка". Вместе с тем Алан был озадачен, когда обнаружил, что у Сьюзи есть "Я люблю Дика" Крис Краус. Эта книга бессвязно излагала сексуальную одержимость автора Диком Хебдиджем, английским профессором, бывшим интеллектуальной знаменитостью в восьмидесятые на волне успеха "Субкультуры: Значение стиля".
"Субкультура" - первая книга Хебдиджа - была опубликована в 1979 году, в то время, когда студенты все еще наивно полагали, что политехнический лектор невероятно хипповый, раз может говорить о молодежной культуре. Алан пришлось объяснить мне это, потому что к тому времени, как я поступила в университет, уже каждый кампус кичился своими местными знатоками этого вопроса. Алан был озадачен, что 20 лет назад Хебдидж воспринимался скорее как объект желания, нежели эксперт по потребительскому фетишизму. Он находил тенденции развития академических издательств невероятно увлекательной темой, и раз уж ему пришлось сказать свое слово о Хебдидже, то нельзя было пройти мимо Джудит Уильямсон. Либо тогда, либо немного позже я поспорила с Аланом, настаивавшим, что истинная ценность "Я люблю Дика" состоит в том, как она обнажает бедность академической жизни и поливает грязью не только Дика Хебдиджа, но даже Феликса Гваттари и Тони Негри. Я же утверждала, что наиболее ценной в "Я люблю Дика" была глава о Ханне Уилк, хотя также высоко ставила ее как пародию на пост-модернистское теоретизирование. Как только все присутствующие парни отымели Сьюзи, кто-то предложил нам пойти в паб. Люди начали уходить, разбредаясь в разных направлениях.
Алан хотел продать некоторые из его книг, так что мы отправились за ними в его квартиру на Юнион Грув. Она выглядела в значительной степени такой же, как мы ее оставили - то есть помойкой. Он начал разбирать книги. Составлять пачки из первых изданий. Перекладывать экземпляры в мягких обложках. Он продолжал тасовать работы Жана Бодрийяра, как будто они были козырными картами. Рассказал мне, что перечитывал Брейсвелла, потому что ему был интересен путь трансформации психоанализа, сокративший представления 19 века об описании характера и литературной глубине. Потом перешел на моду восьмидесятых. Перелистывание страниц "Я люблю Дика" Крис Краус в квартире Сьюзи не помогло. Краус была замужем за Сильвером Лотрингером, сыгравшим огромную роль в переводе, публикации и общем навязывании Бодрийяра англоязычным читателям в восьмидесятые. "Я люблю Дика" была дешевым рыночным американским эквивалентом Бодрийяровских "Бесстрастных воспоминаний", где было дозволено свалить все в одну кучу. К тому же афористичность писателя просто не выдерживала никакой критики.
Согласно Бодрийяру все стало очевидным, непристойным, и не было больше никаких секретов. Алана не убедили эти заявления, хотя Бодрийяр вне всякого сомнения обеспечил Краус и ее муженька, хипстера Лотрингера, теоретическим оправданием публикации их литературного хорового пистона. Алан не хотел жить после оргии, он даже не хотел пережить смерть оргии, для него оргия истории не имела ни начала, ни конца. Он хотел деконструктивировать деконструкцию, принести в жертву жертвоприношение, совратить совращение и симулировать симуляцию. Он читал Жирара, Батайя, Маркса, Гегеля, Делеза, Лукача, Хоббса, Вирильо, Жижека и Иригарари. Алан хотел быть непоследовательным в своей непоследовательности. Чем больше он читал, тем меньше ему нравилось чтение. Деррида стал огромным разочарованием. Изучив последователей Дерриды, ему не было нужды доставлять себе раздражение чтением "О грамматологии". Он усвоил содержание раньше, чем потребил его, и после Дерриды казалось бессмысленным перечитывать Руссо или Леви-Стросса. Чем больше Алан читал, тем меньше ему нужно было читать. Это была наркомания.
Я бросила взгляд на чревовещательскую куклу, сидевшую развалясь в кресле, и прошептала ее имя. Алан взял "Представления о приматах: виды, раса и природа в мире современной науки" Донны Харауэй и завопил, швырнув ее через комнату. Это был большой том, почти 400 страниц, и прежде чем грохнуться на пол, он опрокинул с полки несколько книг в мягкой обложке. Алан жаловался, что даже не начинал читать Джудит Батлер, не говоря уже о Донне Харауэй. Ему, наверное, вообще не надо было читать, раз уж он проглотил Сади Плант "Нули и единицы" за один заход, а затем начал поносить её. Где он мог найти время для всего этого чтения? Казалось, будто он никогда не закончит жить (третий раздел в "Бодрийяр вживую: Избранные интервью", под редакцией Майка Гейна, был озаглавлен "Я перестал жить"; в "Я люблю Дика" Крис Краус утверждала, дескать, в то время, когда она преследовала Хебдиджа, он заявил ей, что не читал ничего в течение двух лет). Была ли это месть магического кристалла? Алан не знал, все это становилось перебором. Такой французский теоретик, как Бодрийяр, мог быть переведен на английский каким-то незначительным издательством, типа Semiotext(e), с минимальной корректурой и распространением, и ты даже не успевал узнать об этом, как тут же переводы изблевывались издательствами Verso, Polity, Pluto, Stanford и Routledge. Сходные вещи случались с Делезом и Дерридой, тогда как Барт и Фуко становились классикой "Пингвина". Тебе не надо было следить за этим. Если бы ты даже захотел это отслеживать, то все равно бы не смог.
Иногда мне становилось интересно, было ли происходившее между мной и Аланом, обменом субъективностей. Во время моего второго визита в его квартиру я впервые слабо заподозрила это. Мир Алана становился моим миром. Читая своего Гваттари, Алан хотел стать женщиной, и в этом процессе я чувствовала себя так, словно превращаюсь в мужчину. Почему же я хотела приобрести все книги, которыми владел Алан, когда они, несомненно, не принесли ему ничего хорошего? Все, чему Алан научился от своего чтения, так это более красноречивым способам объяснений, что он ничего не знал. Он приобретал культурный капитал, но по довольно-таки дорогой цене. Это была фаустовская сделка, абсолютно бессмысленная. Бесконечное перетасовывание текстов и Алан буквально бежал вприпрыжку над книгами в этом процессе. На полу валялись издания в мягких обложках. Он оступился, я поймала его. Отчаяние Алана, пытавшегося избавить себя от этих объектов и одновременно забыть о словах, слетающих с языка с их помощью, планомерно возрастало. Работа была словно создана для него. Без начала или конца, и это происходило, когда я появилась. Альтернативная версия такова: Алан хотел исчезнуть, хотел сам стать объектом. Так как он не придерживался религиозных верований, то был неспособен принести свою тень в дар дьяволу, а вместо этого попытаться навязать свою субъективность мне. Алан хотел стать машиной.
Он показал мне пожелтевшую газетную вырезку из Independant on Sunday, от 21 июля 1996 года. Она была озаглавлена: "Тонущий в мире слов: по мере роста числа академических журналов, как предполагает Ноэл Малькольм, профессура пишет меньше, а думает больше". В конце статьи стояло примечание, подтверждавшее, что этот текст был перепечатан из тогдашнего свежего номера Prospect. Суть эссе заключалась в том, что профессора и преподаватели были неспособны придерживаться своих собственных специализированных областей исследования. Из-за того, что карьерное продвижение зависело от публикаций, профессура была вынуждена выдавать бесконечный поток статей. В вырезке предполагалось, что в среднем академическая статья имеет только пять читателей, но не прояснялось, входят ли в список читателей редактор и два референта - стандартные составляющие этой части издательской индустрии. Алан не имел никакого отношения к науке, и если специалисты не могли придерживаться их собственной области интереса, то какие надежды мог питать обыкновенный читатель с интересами сразу в нескольких областях?
Книги, которые Алан хотел продать, были дважды перетянуты тесемками и помещены в большой рюкзак. Он разбрасывал их по всей квартире, но, как хороший потребитель понимал, что должен представить скидываемый им книжный мусор в надлежащем виде, как будто о нем заботились. Мы не задержались в "Старом Абердинском Книжном". Алан взял деньги, которые ему предложили, не торгуясь. Как только мы оказались на улице, он сказал, что цена соответствовала его ожиданиям. Очевидно, в Лондоне он смог бы проделать эту операцию с большим успехом. Пока мы были в магазине, я купила "Шлюху Штази" Энтони Бобарзински, и теперь, выйдя на улицу, дала ее Алану, как символ моей любви. Мы прошли вниз к перекрестку, и Алан поймал проезжавшее мимо такси. Расплатившись с таксистом в Хейзелхэд Парке, мы отправились на поиски лабиринта. Алан читал о нем, но был здесь впервые.
Лабиринт был закрыт, однако проволочная ограда у входа была прорвана, и мы без особых проблем миновали поврежденное заграждение. Паззл лабиринта был сложным и мы блуждали взад и вперед почти час, прежде чем достигли цели. Живая изгородь, образовывавшая стены лабиринта находилась в хорошем состоянии, и, оказавшись в центре, мы никого не смогли увидеть, хотя и слышали голоса, раздававшиеся в парке повсюду вокруг нас. Я помнила окончание моего сна прошлой ночью. К тому моменту я еще не записала его в свой дневник. Мне надо быть осторожней, сны драгоценны и легко забываются. Алан упомянул вчера днем лабиринт Хейзелхэд. Я никогда не слышала о нем, и Алан показал мне его описание в "Путеводителе по лабиринтам Британии" Адриана Фишера и Джеффа Соурда. Так как в книге перечислялись лабиринты в алфавитном порядке по месту нахождения, то Хейзелхэд, находясь в Абердине, был описан самым первым.
В своём сне я занималась сексом с Аланом на месте цели одного из двух лабиринтов Саффрон Уолден. Я полистала несколько книг Алана о лабиринтах, и ознакомилась с разного рода измышлениями, связующими их с ритуалами плодородия. Это чтение, а также неистовая ебля, которой я занималась, вне всякого сомнения, объясняли содержание моего сна. Мы сидели на зелёной парковой скамейке, поставленной в центре лабиринта. Цвет скамейки сам по себе наводил на мысли о ритуалах деторождения. Я склонилась над Аланом и ощупала его ширинку. К тому времени, как я вытащила член из его штанов, он уже стоял. Я опустилась перед ним на колени, игриво пощипывая его мускул. Я стала обрабатывать его губами, языком и зубами. Кроме этой скамейки в центре лабиринта ничего подходящего не нашлось, и, поскольку у меня не было желания заниматься сексуальными экспериментами на сырой почве, я заставила Алана кончить в мой рот.
После того как он привел себя в порядок, мы прошли к остановке, и, болтая, стали ждать автобуса, чтобы отправиться назад в город. Алан говорил о писателях, чей прозаический стиль сознательно изменялся с каждой написанной книжкой. Среди критиков существовала тенденция характеризовать такого рода современных авторов, как умышленно извращенных, и, пока они достигали культового статуса среди знакомых писателей, широкая читательская публика оставалась для них недостижимой. Показательный пример - Линн Тиллмэн. Барри Грэхэм - также хорошая иллюстрация. Первый роман Грэхэма "О тьме и свете" был стилизацией под хоррор, опубликованный Bloomsbury. Ко времени выхода его третьего романа "Книга человека" он уже публиковался Serpent`s Tail. Этот пародийный пересказ жизни Александра Троччи получил поддержку от Ирвина Уэлша, Денниса Купера и Линн Тиллмэн, написавших рекламные фразы на задник обложки. После этого Грэхэм переехал из родной Шотландии в США, где подписал контракт с Incommunicado, выпустившей роман "До того", в котором Алан изощрённо вычитывал гетеросексуальную пародию на Денниса Купера. Алан не был знаком со вторым романом Грэхэма и, отдавая должное способности автора переключаться с одного стиля на другой и менять тематику, не испытывал никакого желания узнать, на что же это было похоже.
Благодаря нашей увлекательной литературной беседе время прошло быстро, и вскоре мы были уже в "Вашингтоне", кафе на приморском бульваре. Я заказала яичницу, чипсы и фасоль. Алан остановился на сырном омлете с чипсами и горохом. Я пила кофе, Алан чай. Наш тет-а-тет продолжался за трапезой. Алан упомянул "Болезнь движения" Линн Тиллмэн как пример книги анти-путешествий. Это был ее первый роман, опубликованный на Британских островах. Ему предшествовал сборник рассказов "Отсутствие правит сердцем", датированный 1990-м г., побудивший большинство английских литературных критиков заклеймить ее как отъявленную порно-экстремистку. Первая британская публикация Тиллмэн вышла с рекламными фразами на задней обложке от Гарри Мэттьюса, Гэри Индианы и Эдмунда Уайта. Ее первый роман "Наводненные призраками дома" был опубликован в США в 1987-м с фразами на обложке от Кэти Экер, Эдмунда Уайта, Гарри Мэттьюса и Денниса Купера.