Такси остановилось в полста шагов от них. Шофёр говорил с баварским акцентом, в котором Митя уловил нотки высокомерия и какого-то превосходства над иными.
– Вы знаете клуб "Оранжевый слон"? – спросил у таксиста Гордон Сакс.
– Допустим. Вам туда?
– Везите, – нетерпеливо попросил литературный агент, будто ему хотелось поскорее покинуть это замкнутое пространство автомобиля. Особенно Саксу действовало на нервы наличие распятия в виде кулона на задней стенке водительского сидения. Никакой тебе толерантности, подумал Гордон.
Офисный планктон стремительно передвигался в места своего труда. Среди этих людей были и те, кто знал Митю, но их было ничтожно мало, если сравнивать с Саксом, хотя количество не подразумевает качество. Скажем так, чем грязнее источник, тем более он стремиться к чистой воде. Об этом знают не только японцы.
У клуба, на фасаде коего, как и ожидалось, был нарисован оранжевый слон с цветком в хоботе. Это бросалось в глаза, так, что Митя сделал даже памятный фотоснимок.
У Сакса зазвонил мобильник, но он выключил его, даже не взглянув на имя абонента.
– Везде найдут, хоть в ад уйди, – бросил он небрежно, протягивая охраннику пригласительный билет. Охранник взглянул Саксу прям в упор, пытаясь что-то рассмотреть в его глазах. Непоколебимая сила саксового зрения работника клуба слегка обескуражило.
– Вас ждут. – произнёс секьюрити говорящего чурбана.
В фойе их встретил живой лев. Митя недобро помянул своего спутника, заведшего его в опасное место. Вот если бы здесь была тишина египетской пустыни, вот если бы здесь было ощущение одиночества, которое в последнее время так не хватало Мите.
Их провели по высокой лестнице в полутёмное помещение, пахнущее воском высокого качества. В канделябрах горели синие свечи. Красная ковровая дорожка скрадывала шорох шагов.
Сотня людей, и абсолютная тишина. Мите показалось, что он очутился в ранне-утреннем сновидении, где он играл не последнюю роль.
– Мистер Дмитрий Пурин и мистер Гордон Сакс! – это была едва ли иерихонская труба и голос этот был удивительно красив.
Митя сел в предоставленное место у стола с явствами. Напротив него расположился низенький толстячок в чёрных очках.
– Рад, рад вам. Меня зовут Максимилиан. Можно просто – Макси, это удобнее. Удобство – приоритет нашего века.
Митя был весь во внимании.
– Начну с главного, – продолжил толстяк, поедая мороженое в вазочке в виде древнерусской ладьи.. – Я, можно это и не скрывать, самый грешный человек – если я вообще этот самый "человек" – на земле.
– Вы – дьявол? – усмехнулся Митя.
Макси подхватил эту усмешку, забавно вздёрнув нос.
– Ну, это как сказать. Что вы могли бы сказать о человеческом существе, если бы узнали, что оно, ради сексуального любопытства, вставляло себе в анус весьма объёмистый плод баклажана?
Митю едва не вырвало. Он почувствовал, как галстук обхватывает его горло, давит на кадык. Боже, это отвратительно, нет, это безобразно!
– Вы говорите… о себе? – сказал Митя.
– Допустим. Мне есть что вам рассказать. Но начнём мы с женщины, ведь именно слабый пол даёт нам большинство ответов на наши сексуальные запросы. – Макси потёр переносицу, чтобы не чихнуть. – Нас рождают любимые женщины, а медленно убивают нелюбимые. Это я понял тогда, когда женился в четвёртый раз.
Но я начал познавать себя в восемь лет. Однажды, проснувшись, я понял, что проспал всю ночь без нижнего белья. Это было откровение, потрясшее меня до корней волос. Я родил своего бога и этот бог был прекрасен.
В девять я увидел, как мои родители занимаются любовью. Это нечто схожее с балетом. Балет и половой акт – два сына одной матери. А моя мать, с бледными сосками, с тёмным низом живота – она стала искушением, бороться с которым было выше моих сил. На следующий день я закрылся в подвале со своей 5-летней сестрой и ощупал свою малышку Китти с ног до головы.
Накануне десятилетия я разбил соседское окно рад любопытства, что они могут противопоставить сталепрокатному магнату Френсису О`Коннору и его сыну Максимилиану. Они безмолвствовали, как вообще безмолвствует народное быдло. Маленький Макси торжествовал!
В тринадцать я потерял невинность на старой заброшенной мельнице своего прапрапрадеда. Я вставил в задний проход бедненькой Мэгги и кончил как из пушки. Мэгги едва не умерла от стыда, но мне было на это наплевать.
Через год я убил кошку, что принесла с улицы рано повзрослевшая, но оставшаяся дурой сестра Китти. Я вытащил из кошки все внутренности и развесил их на заиндевевших деревьях. Вы слушаете меня?
Митя кивнул.
– Во всех этих делах я наслаждался не результатом, а самим процессом. Я глотал самоудовлетворение, питаясь импульсами, исходящими от Китти, Мэгги, мучившейся кошки. Это схоже с электричеством, что питает всё человечество. Без этих происшествий, без этих удовольствий не было бы меня.
В восемнадцать я впервые услышал голоса. Они называли меня величайшим из всех ныне живущих и внушали, что весь мир крутится вокруг меня: мои ссоры вызывали войны, мои изнасилования оборачивались тайфунами и землетрясениями, и прочее, и прочее. Я едва не свихнулся от всего этого!
Как то вечером я стащил с кухни большой баклажан и уйдя в свою спальню, стал забавляться с этим овощем, представляя себя в образе бездушной блудницы. Я сувал этот плод в свой анус, стонал, матерился, бил руками об подушки Мне было важно понять, что чувствовала та самая Мэгги, которой я едва не порвал задницу.
Максимилиан глотнул тоника и закурил. Снял очки. Костяшки пальцев его побелели, словно он хотел кого-то ударить.
– Я потом удовлетворял своим ртом нашего почтальона, считая его член самым вкусным из всех, что родила земля. Да, мой друг, вы уже начинаете меня ненавидеть, но остановитесь: самое безжалостное преступление – сиюминутный порыв разума.
Учась в престижном английском колледже, я убил двух молодушек, вырезал им груди, ибо они пугали меня своей необъяснимой силой притяжения. Мучения этих дурочек, прогуливающихся в четыре часа утра, были мучениями Христа…
– Не трогайте Бога! – вскричал Митя а едва не упал вместе с креслом. Ноги и руки его дрожали. Одна из свечей погасла.
– Хорошо, как скажете. Что касается их влагалищ, они были сухи и неудобны.
– Чудовище! – захрипел Митя. – Вас мало убить!
Макси невинно потупил взгляд, словно совершил маленький детский проступок.
– Знаете, чем пахнет разлагающееся человеческое тело? Моими мыслями. Мои мысли – помойка, морг, геена огненная. Прощайте, я был рад возможности рассказать вам своё дьявольское житие. Хотя, если бы вы хотели, вы бы и мне раскрыли свои мыслишки, но, увы. Вы молчали, я говорил. Я бог, вы мой раб. Прощайте, я не пожму вам руку, но гримаса вашего лица – вот мой вам подарок.
Глава 13
Покинув злополучный, и так потрясший его "Розовый слон", Митя ввалился в "линкольн" Гордона Сакса, как тот самый слон – в посудную лавку. Митя почувствовал грубое опустошение, словно его вывернули наизнанку и забыли вернуть в прежнее положение. Возможно, тоже самое ощущает женщина, родившая мёртвое дитя.
Сакс причмокивал губами, слушая бессвязную речь этого нахального писаки, возомнившего себя восходящей звездой мировой литературы. Чёрт возьми, да прежде чем что-то писать выдающиеся, нужно это самое выдающиеся воплотить в жизнь, сотворить себе имя, не сходящее с уст у простой толпы, и вот тогда тебя будут, куда они денутся, читать, давиться твоей писаниной, даже если там и будет одно неудобоварение. Это закон бытия: слава-деньги. А они пачкают тонны бумаги, надеясь на скорую славу! Дудки вам, господа!
– Вы первый, кто заявляет что-то недовольное об этом клубе, – съехидничал Сакс. Их машину обтекал сильный попутный ветер. Прохожие держали разномастные зонты – лил проливной дождь, переходящий в безумный шторм.
– А вы ждали другой реакции? – не унимался Митя. – На вас выливают ушат помоев, а вы будете петь "Джинг белс"?
Сакс свернул на 42-у и остановился у магазина подгузников.
– Вы так много и с такой охотой плачете, что я решил: вам надо купить набор для новорождённых. Так плачут только лишь беременные, и то те, что в первый раз и по залёту, – Сакс захохотал навзрыд.
– Зря вы так, – Митя старался попридержать свой гнев. – Где можно пропустить стаканчик-другой текилы? Ответе как отвечает "Гугл" – быстро и находчиво.
Американец закурил сигару.
– Куда уж мне до этих продвинутых стэнфордских парней! Могу порекомендовать "Пеликан и Зарю". Давно пьёте эту бурду?
– Как только оказался в этом адском городе.
– Ну, Нью-Йорк требует к себе внимания. И понимания. Но у писателя должна быть шкура-броня, а то не выдержать потока вдохновения. Возьмите себя в руки. У вас всё впереди: и шедевр, и слава, и Бог весть ещё что…
Но повёз Гордон отнюдь не в "Пеликан". Он решил встряхнуть этого сердобольного русского основательно, выбив из него весь мох и пыль. Всему виной это православное воспитание, думал Сакс, эти толстые и никчемные тома бородатых стариков, превращающих человека в раба. Уйди от мира, проживи всю жизнь словно евнух, и получи жизнь вечную. А кто сказал, что она есть, кто докажет, будто земная жизнь не имеет смысла? Мужчине нужны удовольствия, для него созданы все эти девки, зазываючи нарядившиеся в такие нескромные наряды. Мы поедем к Чарли, тот сделает из этого горе-писателя хомо сапиенс!
Чарли встретил их в рваных трусах. Усатый и тощий, он был похож на таракана. Пять лет он занимался сутенёрством и сбытом героина, три из которых превратил в сплошные калигуловские кутежи. Славя всех римских и греческих богов и богинь удовольствия, Чарли мог удовлетворить любую прихоть своего клиента. Митю он окинул брезгливым взглядом, пискнул как робот и провёл их в маленькую комнатёнку, где на замызганном диване сидели девицы отнюдь не католического колледжа.
– Девочки, к вам приехал русский! Он только что вылез из своей берлоги и хочет минета, секса и много-много текилы, ну чтоб прямо выливалась из ушей! Ну, вы готовы?
Ветер распахнул подпёртое вазой окно. Ваза упала и разбилась. Проститутки захихикали, повскакивали со своих мест и принялись раздевать Митю. Не долго провозившись, самая шустрая из них затолкала вялый член себе в рот и принялась мять его, сосать, тянуть что есть силы. Старшая, лет тридцати, путана откинула эту малолетку в сторону, и та стукнувшись об стиральную машину, отползла как побитая шавка.
– Я буду самой нежной, – прошептала старшая на чисто русском и погладила пенис Мити очень тёплой рукой. Митя напрягся, его орган стал набухать, превратился в твердое древко, готовое войти в лоно. – О, вы так быстры! Нет, не будем торопить наших лошадок, мы пройдём все уровни удовольствия, а потом кончим мне в рот.
Её звали Марина лет десять назад в Твери. Она занималась фармацевтическим бизнесом, моталась в Китай, Индию и Кубу, пока не оказалась в Штатах. Марине дали имя Сабрина и подложили под первого клиента, огромного манильца с огромным членом, который буквально разодрал её всю и вся. После месяца больницы ей доверяли самых нежных и щепетильных любителей "клубнички".
Сабрина перетянула руку Мити жгутом и вколола ему "лекарство от суеты". Тот жар, что почувствовал он, было ни с чем сравнить. Митя словно провалился в бесконечно жаркую манду. Белки его глаз пожелтели, язык разбух, а член напрягся так, что когда он почувствовал щекотания язычка, свет озарился неведомыми бликами и ветер стих, потух как огонь, голоса приумолкли и только стук сердца-вагона скорого поезда оглушал его, дурманил и усыплял.
– Да, теперь я понял, почему однажды мужья уходят от жён к любовницам – там нет постоянства, нет скуки, нет прилизанности, – Митя, захлёбываясь слюной, стараясь не прикусить язык, начал изливать душу. – Жёны, пушки заряжёны… – Митя, как всякий малоговорящий в обычности человек, под кайфом не знал удержи. – Соси, сука, соси… Ещё утром один ваш придурок мне исповедался… с такой исповедью его бы и в церковь не пустили… Дай мне встать, выдра. – Митя снял до конца плавки и начал трахать Сабрину в задницу.
…Когда Митя начал взрослеть, родители его начали опасаться, что сын растёт гомосексуалистом: с противоположным полом не дружил, девушки у него не было…
"Странные дети теперь населяют планету:: они влюбленны в то, что не существует и обожествляют этот свой вымышленный мир, как наш дед из Самдурово возводил в пиетет скворечник на старом полусухом клёне".
"Ну, дорогая, где-то ты и права. Что касается Самдурово, эта захолустная дыра – жалкий пример для подражания. Прадед Мити был весьма пустой человек, собранный из суеверий и ошибок разума, как половина крестьянской Руси. Этим бедным людям прямо необходимо просвещение, нужно солнце в чулане, где всегда пахнет кислой капустой вперемешку с церковными свечами".
"Что ты знаешь о деревне, когда с пяти лет живёшь в городе? Мите всегда нравилась воля, а если и приходилась по душе вся эта иностранщина, то только лишь по причине убожества наших власть предержащих".
"Да, валите всё на царя, если в кошельке не гроша. Митя от того с бабами не якшается, что знает вашу глупость. Умный человек в карман не полезет. Из умных вышли Христос да Магомет, а ещё Македонский, а бабы где? Я сам, отец его, в юности мало что соображал".
"И заделал на первом курсе ребёнка!"
"Да, было дело, но не более того. Дети – восходящее солнце настоящего. Дети – это, сказать, подарок судьбы, что верно, но не более того".
"Из-за таких мужей бабы и освобождали родину от иноземцев".
"Не ворчи, курица старая; ворчит она мне. Митя хоть и поздний ребёнок, но разумом не обижен. В 16 лет поумнеет: будут и девочки, так что и всего Самодурово не хватит. Может, финансистом станет, как я мечтал, читая Драйзера,может и в банк пойдёт, чем была не была. Весь в меня – доходчивый., от матери лишь одно доброе сердце".
"Ну хоть в этом я с тобой согласна".
Им было не досуг спросить о этом самого Митю, и он бы обязательно поведал им, раскрыл свою тайну: он уже не мальчик. Не ходил с девочками потому, что стыдился больших размеров своего пениса, но разве об этом сообщают родителям. Аня С. сняла это проклятие, хотя всё дело в содержимом черепной коробки, а не в чьей-то порванной девственной плеве.
А задница этой русско-американской мандавошки была хороша: в меру тугая, словно созданная в подкрепление к ****е. Митя закричал что-то из народной песни и перешёл к влагалищу. Сабриночка протяжно стонала, щупала свои соски и материлась как старая ведьма. Путаясь в трёх языках как в трёх соснах, всякое видавшая молодая женщина уже представляла этого забавного паренька в своих ухажёрах. Ну, пусть придурок, зато водиться с самим Саксом, а тот с бедными по Нью-Йорку не ходит. Кто-то трепанул, что паренёк работал на бирже, а теперь – писатель, ну так папаша её тверечанин любил в молодости фельетоны строчить день и ночь, чтобы в редакциях толстых литературных журналов было бы чем по утру подтереться. Нет, лучше ****ель, чем писатель. Интересно, одно с другим совместимо?
– Жесть, – подвёл итог Митя и пролился на ягодицы проститутки. Сабрина легла на живот и сказала в подушку: – Надеюсь, тебе понравилось, землячок?
Митя истошно закашлялся, подавившись дымом от сигары Гордона Сакса. Заиграла мелодия из "Крёстного отца".
– Да, – промямлил Митя, чертыхаясь про себя в каком-то полубреду.
– Ты где? – Кристина просто паниковала.
– Рыбка золотая, я в метро. О, нет, я крепко держусь на ногах. Да, да, через полчаса я дома.
Сакс помог Мите одеться. На дорожку он сунул Мите в карман пакетик с порошком. Девушки ушли мыться в душ, а Сабрина-Марина так и спала на животе, и возможно, ей снилась Тверь.
Глава 14
Вы любите яхты? Митя обожал глядеть из этих яхт на ночной Нью-Йорк, над которым нависло бездонное небо, с лилово-жёлтыми прожилками. Это небо совсем не влекло нью-йоркцев; жажда наживы, взращенная с детства, владела их помыслами. Но Митя не был из этого людского моря, озабоченного красивой едой и красивой музыкой. Но Митя уже духовно приближался к этому стаду – Кристина пестовала его изнеженный вкус, хотя сама ещё не забыла полуголодную жизнь уличного рекламщика.
Над яхтой зависал "Владимирский централ". Братва, в основном бакинская, веселилась до упаду. Митя пил охлаждённый коктейль. Кристина и Сакс сидели напротив и разговаривали, будто были отвязными любовниками. Митя даже слегка приревновал, но куда Саксу с его геморроем угнаться за такой кошечкой. Сакс обручён навечно с ванной комнатой, совмещённой с туалетом, и в силу своей слабой натуры был слабым ухажёром.
Среди веселившихся была и Мара Багдасарян. Девушка, вся в зелёном, разбавленном золотом и серебром, сверкала зубами, модно говорила и беспрерывно фоткалась с каждым, кто был в полуметре от её тела. Митя получился на этом селфи элитным жеребцом, будто не Джордж Р.Р. Мартин, а он, Дмитрий Пурин, дал всему свету "Игру престолов". Но если кто-то умеет видеть таинственную игру, пусть играет.
– Молочко нынче дороговато пошло, – сказала Мара Багдасарян и намазала шею чем-то пенистым. Господин Худорковский ей лукаво подмигнул. Мара показала ему средний палец и удалилась в полупрозрачную кабинку-каюту, где сменила платье и выпила полстакана водки.
Митя, полусъёжившись, забрёл к ней случайно. Он шёл за Мариком Сарапяном, модным диджеем, записывая его разговор с какой-то отвратительно-неприличной китаянкой, и споткнувшись, открыл дверь Мары. Девушка в это время работала с навигатором, слушая песни Бритни Спирс.
– Вы устали от веселухи? – Митя щёлкнул пальцами. Его обветренные губы местами потрескались и кровоточили. От этой крови Мара побледнела.
– Закройте дверь. Садитесь сюда, на пуфик. Что вас привело ко мне? Да не стесняйтесь, я не такая вредная, как часто говорят.
Митя вытер губы платком, выпил саке, откровенно морщась от какой-то неловкости.
– Я пишу книгу о половых чувствах. В этой рукописи я воссоздаю весь наш современный стиль жизни завуалированными картинами старинной жизни. Меня с детства влекло тело женщины, её порочная красота, царственный облик венца природы… Вы слушаете меня?