Когда все закончилось, я лежала, опустошенная и одновременно наполненная, на кровати, бесстыдно раскинув ноги и наблюдая, как мои мужчины не торопясь одеваются. Мне было хорошо. Моя рука лениво бродила по груди, но не возбуждая, а успокаивая, греясь в остатках наслаждения. Я знала, что сейчас я красива: обнаженный точеный силуэт четко вырисовывался на красной простыне, разбросанные по подушке длинные влажные волосы дразнили. Лунный свет, проникая сквозь открытое окно, золотил кожу, придавая ей матовое свечение. Баритон одевался, не сводя с меня глаз. Потом подошел и ласково поцеловал в губы:
– Ты была прекрасна! – шепнул он. – Но нам пора. Нас ждут…
И только сейчас я обратила внимание на то, что на безымянном пальце у него слабо поблескивало обручальное кольцо. Впрочем, это было не важно. Я смотрела в окно, как отъезжала их машина. Вот она на прощанье мигнула фарами и скрылась за поворотом. "А ведь я даже не знаю их имени", улыбнулась я, покосившись на смятую постель. А впрочем, это не так уж и важно…
Баюн явраев
Из цикла "Потоки сознания"
№ I
Где за тысячу лет скот пасли печенеги,
Поднимая земную клубистую пыль,
Сонным червем, вконец утомившимся в неге,
Я усну средь степи, приминая ковыль.И приснится мне сон, где ты хитрою кошкой
Будешь вить из меня жил канатных ярмо.
И тряпичным Пьеро, бессловесною мошкой
Бью челом я тебе, попадая в дерьмо.Твои ноздри дымят, словно жерло вулкана,
Как воронки на гнойной, кровавой войне.
Ты за член-богатырь хватанешь великана,
Нос зарыв в золотом шелковистом руне.Поведешь ты меня на невольничий рынок,
Где продашь за пятак с алчным блеском в глазах.
Ах, не выдержать мне этих чувственных пыток,
Когда жадные пальцы полезут мне в пах.Непотребно сплелись в комарином объятьи
Худосочный урод и мозгляк-имбецил.
Рядом шлюхи творят гнусный блуд на кровати.
Гонит сперму рукой узколобый дебил.Я бегу из притона, бардачного мрака,
Полной грудью дыша смрад небесных глубин.
И с укором глядят на меня, вурдалака
Пьяно-кислые гроздья незрелых рябин.Где-то там, в вышине смотрит волком на Землю
Хмурый Бог, в гневе рот тетивой искривив.
Я бесовским напевам отныне не внемлю,
Обнажив свою душу и суть залупив.Злобный тролль станет выть в непристойном порыве,
Причиндалами гадко, отвратно грозясь.
Я застыну на миг пред прыжком на обрыве,
И низвергнусь в болотную, жидкую грязь.И оттуда восстану белесой личинкой,
Стану пить дикий мед твоих яблочных губ.
Не смущаясь, спою песнь любви под сурдинку.
Буду нежен с тобой, ну а после и груб.В раскорячку присев, светит солнце не с неба,
Из глубин вешних вод, прорываясь сквозь хмарь.
Накорми же, Господь, своих птиц духом-хлебом,
Пусть навечно насытится каждая тварь.Опрокинувшись в ад, я вскарабкался в гору
И с вершины окинул просторы судьбы.
Растворяюсь в любви в эту летнюю пору
И в костюме Адама иду я на вы.
№ II
Жалят осы меня без пустого кокетства.
И ордою вонзаются в плоть комары,
Хором пьют мою кровь, не стесняясь соседства
Причиндалов моих, взмокших враз от жары.Я бессильно кричу, я от боли страдаю.
Избавления жду от злодейки-судьбы.
Но все дальше во мглу, матерясь, уплываю.
Вопли лягут на дно моей горькой мольбы.Ах ты дрянь-передрянь, скольких ты охмурила?
И кого же теперь ты терзаешь в ночи?!
А кругом голытьба, да свинячие рыла
Диким ором визжат, только Бог все молчит.Кто-то пашет тебя от зари до заката,
В перепаханном поле торит борозду.
Лишь оставшись одна, с ликом лунным и святым
Устремляешь свой взор на родную звезду.Я не жду от тебя ни любви, ни прощенья,
Мне не нужен хмельной и бесстыжий твой взгляд.
Я в просторах иных обретаю забвенье,
Мне в висках грохот крови, как гулкий набат.Улечу, уплыву от тебя, от вампирши.
Путеводной звездой вспыхнет ангел вдали.
Заклинаньем волхвов прозвучат мои вирши,
И священную песнь пропоют соловьи.
№ III
Шмелем гулко прожужжат
Все твои слова,
Да стрелою просвистят
И сгорят дотла.Ты больна и болен я.
Тошно нам вдвоем.
Только, чья же в том вина,
Что вот так живем?Смысла нет в твоих мечтах,
Да и я – пустой.
Наш удел – духовный крах,
Бытовой отстой.Пляшут черти в голове.
Мысли невпопад.
Как такой дурной судьбе
Я могу быть рад?Цепью скованы с тобой.
Путы на ногах.
Быть рабом и быть рабой -
Наше дело швах.Сонной мухой упадет
На меня твой взгляд.
Превратив мечту в помет
И в вонючий смрад.Мутно-горькая тоска
Сукой заскулит.
Промахнувшись, у виска
Пуля пролетит.Что ж я делаю, урод?!
В рот меня чих-пых.
Жизнь, идя за годом год,
Дюже бьет под дых.Прет свирепым кабаном
Серость будних дней.
И покуда грянет гром,
Будем жрать червей.Выйду смело на простор
Я степной волны.
Где раскинулся шатер
Под серпом луны.Там царица ждет меня,
Ждет постель и кров.
Эх, пришпорю я коня,
Поскачу на зов.
№ IV
Я козлом пред тобою предстану.
Смирно встань, ты замри, не балуй.
Поклонись же великому Пану
И мохнатую длань поцелуй.Похотливым сатиром схвачу я
Обнаженную нежную плоть.
Под собою копыт не почую,
Не смогу я себя побороть.Средь вакханок ты самая стерва,
Нимфам фору в любви ты даешь.
Далеко у тебя я не первый.
Похотливая бьет меня дрожь.Эти нежные перси литые
Буду мять я, целуя соски.
И склонюсь над холмами крутыми,
Где бутон распустил лепестки.А потом, утолив дуру-похоть,
Нарезвившись в пахучем саду,
Утомившись, припрячу я коготь
И своею дорогой пойду.
№ V
Где же вы, подружки,
Где друзья мои?
Лишь пустые кружки.
Грязь как у свиньи.
Жизнь моя истлела,
Растеклась во мгле.
Я ищу несмело
Истину в вине.
Здесь, на дне стакана
Суть сверкает, тварь.
С дуру, с полупьяна
Я кричу в январь.
Там, где запад ночи
И восток зари,
Сволочно хохочут
Злые соловьи.
Мерзкие кукушки
Бьют меня крылом.
Да пошли вы, шлюшки!
К черту ваш дурдом!
№ VI
Мы идем на восток от заката,
Там сияет луны круглый лик.
Я ругаю тебя грязным матом,
Но беззлобно, я – дряхлый старик.Ты поправишь дрожащей рукою
Прядь седых, клочковатых волос.
Я в беззубой улыбке раскрою
Рот, как старый, замызганный пес.Шелудивую тварью прошаркав,
Я пройду тот отрезок пути,Где в конце сквозь предсмертную арку
Предстоит нам обоим пройти.Гой вы еси, коварные парки!
Все бы вам издеваться да бздеть.
От судьбы не дождался подарков,
Что ж теперь мне белугой реветь.Смерть костлявой рукою поманит
И, ощерясь, косою взмахнет.
Нас с тобою никто не помянет,
Мать-Земля лишь печально вздохнет.Так прижмись же покрепче старушка,
Обними старика напослед.
Прошепчу тебе жарко на ушко
Свой безумия старческий бред.
№ VII
Ветхая изба.
Тусклый свет в окошке.
Вечная нужда
В дверь скребется кошкой.Сволочной закон
Царствует над миром.
К сукам на поклон
Я тащусь в Пальмиру.Ироды в Москве
Жрут младенцев скопом.
В злобе и тоске
Я скачу галопом.Прочь, злой Вавилон!
Что б ты сдох навеки!
Благодатный сон
Смежит мои веки.Грезы подплывут,
Обнажив стремленье.
Я такой же плут,
Породнился с Тенью.Выгоду ищу,
Продаю сомненья.
Мыслями дрищу
В сладостном томленье.Вот придет Телец,
Испражнится златом.
Пошленький делец
Назовется братом.Продадут меня
С молотка, в рассрочку.
Радостно сопя,
Закатают в бочку.Кинут в океан
Блевоты безбрежной
На прокорм волнам,
Чавкающим нежно.В неге растворюсь,
Утону в восторге.
В море бултыхнусь,
А очнусь я в морге.
№ VIII
Я в дремучих лесах
Гамаюна искал.
Изгоняя свой страх,
Скалы приступом брал.По ущельям бродил,
Рыскал в чаще густой.
В путь с добром уходил,
А вернулся пустой.Не нашел, что хотел,
Мне теперь все равно.
Отыскать не сумел
Я жар-птицы перо.Где ж волшебный тот дар,
Мне завещанный в снах?
Я теперь уже стар,
Мне обещан лишь прах.Строить дом на песке -
Вот мой жалкий удел.
Захиревший в тоске,
Снова я не удел.Замок мой в небесах
Синей птицей манит.
Кот Баюн в сапогах
Мне на помощь спешит.Встрепенувши меня,
Луч надежды блеснул.
Успокоился я
И счастливый уснул.
№ IX
Мы плывем мимо дремлющих скал
На потеху проказливым пери.
Крупной дрожью трепещет штурвал.
А в каютах – плаксивые звери.Пьяным курсом пройдем по судьбе,
Не моргнув и не дунув в усище.
Лишь кораблик на бурной воде,
А на мостике хамский козлище.Ветер стонет и рвет паруса,
Он скотина удержу не знает.
Стрелки пляшут на адских часах,
Миг расплаты моей приближают.Мне отмщенья усладу сулят
Говорливые мелкие птахи.
В голове бьет церковный набат,
И топорик сверкает на плахе.
Всё абсурд, суетни маята.
Я добавлю ветрила бесстрашно.
Там, где твердь удержат три кита,
Мы построим последнюю башню.Остолопом войду я в чертог,
Бросив под ноги шляпу маркиза.
На развилке вселенских дорог
Мне отпустят небесную визу.
Рустам Нуриев
Возможности
Этот рассказ возможно невозможен, и он, возможно, не попадёт на дискету, а возможно окажется на невозможной по своим бесконечным возможностям дискете. Можно ли так рассуждать, возможно, можно. Нужно ли так возможиться по мере сил и нужд. Чего я жду и небрежно собираю буквы? Кому подражаю я? Возможно себе. Возможно, это невозможно. Даже топтание на месте – движение. Возможно, движение вперёд – налицо. Чем невозможнее оно кажется (в моей ситуации), тем оно более оказывается возможным. Невозможно надеяться только в этом ракурсе из многих возможных ракурсов. Можно выбрать другой курс, но никак не выбирается оный, может быть это только, кажется, надо перевозможиться и уйти вбок на работу с учёбой. Всё возможно – 4000 вариантов из 4001-го. Все мы возможно разные в своей разности, и невозможно похожие в невозможных переживаниях, пеших хождениях. Можно свести все температуры желаний к нулю и думать о собственной точке покоя.
Физическая усталость – самая возможная роскошь и возможность лежать на полу (у себя дома). Невозможным чудом можно сочинить что-нибудь ещё…
Я живу на берегу Океана, с ним можно говорить обо всём, про игры (по Фрейду и Берну), про новомодные брошюрки, про старомодность новомодности, про недостижимую функцией величину при стремлении аргумента к бесконечности, про то как рационально тратить деньги, о том как завоёвывать друзей и оказывать на них влияние, о том как за два дня написать последний институтский реферат, правда, наш институт переименовался в академию, видимо евроремонт сказал своё веское возможное слово.
Я спокоен до благодушия, я обаятелен, иногда до безобразия, у меня неясная пунктуация и ясная попытка найти в себе новые возможности – возможности крутить в руках слова. Это возможно и не рассказ, это невозможный из возможных рассказ, это я живу в бумажном доме, который открыт для будущего и будущего читателя. Сочинитель-оформитель-построитель нот всегда прачитатель относительно читателя, старше читателя на 5 минут. Раньше любой китаец мог переспорить любого из возможных, похожих на меня (я знаю такого, его зовут Ше). Хорошо, что именно это возможно придумать, возможно это не тот любой, который возможнее других любых. У меня нет хотения бежать с боевым листком безграничных возможностей и комбинаций, хотя бы и внутри этого текста. Возможно, невозможнее комбинаций, чем эта, пока нет. Но и это предложение обращено в возможное из многих невозможностей будущее, которое читает с упоением о прошлом и с лихвой перечитывает настоящее. Настоящее – момент невозможного переживания возможного, возможного переживания невозможного. Пока будущее не стало настоящим невозможным, оно ещё возможно множеством вариантов. Настоящее переживает только "этот" вариант, прошлое складирует все осуществившиеся возможности в невозможном порядке. Прошлое учит настоящее на будущее, будущее стреляет из пушки, как бы там ни было. Будущее неожиданно, прошлое непредсказуемо.
Настоящее – вот оно. Невозможных возможностей нет – есть возможные из невозможностей. Но на самом деле есть возможность того, что есть и невозможные невозможности, и возможные невозможности, и невозможные возможности, и возможные возможности. Возможная возможность (быть здесь в тексте) овозможивается-осуществляется, и я действительно здесь невозможный в невозмутимой сложности и страшности. И я действительно действителен пока, чуть-чуть действую, хотя бы в рамках возможного. Так сложно складывать эту песню весьма несложную возможно. Эта непохожая на другие непохожие друг на друга песни похожа своей несхожестью и невозможной похожестью на всё похожее из песен.
Прочие непохожие песни прочны, пока похожи на непохожесть, и эта песня сама по себе прочна и прочее, она иная, относительно прочих, впрочем. Невозможно прочитать всё это с первого возможного раза? Возможно с не первой и тем самым невозможной попытки.
Чай без заварки, без сахара, без кипятка – это возможный кофе без кофе, без сахара, без кипятка, без молока, это, может быть, ключевая вода без возможности кипятить, сахарить и засыпать заваркой. Только одного предложения, возможно, не хватает, но вот и оно, как это ни невозможно, написано.
Р.Н. 24.03.2003
Провинциал
Е. Напалкову
1.
Процесс валяния в траве, прогресс налицо на лице, технозвёздочка веломеханизма мягкомехово обняла мою штанину и я упал на берег. И как только волшебное пиво не раскололось на кривые зеркала? Секундовые попевки радиодинамиков "Искусство последнего дня" – это кирпичи реальности…
Ненужное сочетание функциональной музыки и образов-архетипов рекламирует всё, что угодно. Я пью обычное бутылочное. Я всё ещё в траве, крутится колесо, нет смысла в смысле.
2.
Сквозняка нет, но нагромоздить нужно себя в порядок. Это влюблённость в процесс созерцания причудливых годиков. "Да – А. Ц. обозревает нас" А я валяюсь в траве, обременённый велосипедом. Не мудрено, ведь ветер и пиво, ветер и пиво, и скрипка может смеяться. Чем не сюжет? Словоохотливая скрипка скачет назойливо-весело по поляне. Нежность – нагромождённое, лёгкое как летнее платье лето. Все женщины прекрасны.
3.
В полулете в полуботах на полувелосипеде – в глазах снежинки – лежу в траве, пиво уцелело, нет скучнее, нет проще развития, чем отсутствие присутствия здесь. Слова не нужны, и вместо того, чтобы бежать слушать квартет Гайдна, я нирванюсь-ленюсь в кафе "Бегущая безделица", здесь на траве, где отсутствие присутствия меня. Ну и пафос с ними в наличии. Многоточием можно прикрыть отсутствие сюжета. Я не умею уметь, я умею не уметь, умею греметь, и шарики крутятся, я здесь отсутствую, делать мне больше нечего. Плыву по теченью, плыву.
4.
"Два тракториста, напившихся пива идут отдыхать на бугор". "Пусть идут неуклюже". Мороз приходит на улицу и 8-я Шостаковича сопровождает телепередачи о страшном прошлом, да-да курить вредно. Длинные ноги уличных фильмов способны достать. В способных на это фильмах есть язычества чуть-чуть. Я не знаю, как договорить эту мысль, но солнце поёт, поэтому неважно, что и как, и зачем. Разве можно быть самым возможным из тех, что "я есть я"? И что ещё можно в далёкой перспективе найти из овозможенного-мороженого? Вот так-то.
5.
Я упал с велосипеда с велосипедом этим самым – этим самым – этим самым жёлтым бутылочным солнцем и как оно только оно не раскололось…
Можно привыкать к Нью-Йорку, питаясь апельсиновой коркой и погрузиться со временем в самосозерцание, как и в Уфе-городе, в городе драгоценном, и бороться с тошнотой, с трезвостью, с пьянством, с собственным имиджем, с толстыми писателями, с диагональными поэтами с бесплатных книгоприлавков. И возвращаться к себе, как это и не было-было вычурно.
Рустам нуриев
Для тех, кто в пути
I
Сидя на берегу Янцзы, Ци Шао думал и мыл ноги в воде. Вода, будучи мягкой субстанцией, не обращала внимания ни на ноги, ни на Ци Шао, именно об этом и думал он самый. Ведь если мягкое побеждает крепкое, то и вода ни в чем не старалась убедить Ци Шао; Ци Шао потому-то и задумался о той мере или грани непротивления естественному ходу вещей. В этом-то и состояла школа.
"Не надо торопить события" – вдруг осознал сидящий на берегу.
"Он ещё вернется" – думала река. Трудно представить, как думают реки, да и если не вернется именно этот Ци Шао, появится любой-другой и, однажды побывав у Янцзы, уйдёт просветленным.
II
"Найти в себе шепот камышового ветра" – такая преследовала мысль Автономова, преследовала короткими вспышками в неожиданные моменты, то посреди "междусобойчика" после работы, то где-нибудь в автобусе по дороге на юга. И не только его одного занимала эта совершенно бесполезная мысль, но и любого из нас потому, что бесполезность такого толка важна в человеке, потому, что и ты, и я, и Автономов всю жизнь ищем оттенки.
III
Чемоданов прекрасно знал, что от себя не убежать и потому-то он придерживался тактики ничегонеделания и умения ловить волну. Например, вчера, ещё вчера Чемоданов сидел дома, а сегодня он уехал незнамо куда, это волна подхватила его, взяв на себя всю ответственность за обычную беззащитность человека, которую Чемоданов не осознавал до конца, впрочем, мало кто хотел бы знать об этом по-взрослому. Отъезд в незнаемость для Чемоданова был тем самым очередным моментом, где неясность брала верх, но это было лучше, чем право сидеть у окна и думать о том, что ничего не происходит. Не происходило в принципе ничего, но может быть, путешествие зажгло в Чемоданове его чемоданно-путевую, до сих пор спящую смену тональности, смену минора на мажор, которую любили композиторы эпохи Баха.
Фуги и прелюдии обещали нечто большее, смену обстановки. Откуда я вот только знаю, что Чемоданов – это не просто Чемоданов в том простом понимании, а то самое нечто большее, родственное Баху и Моцарту? И мы все растем в эту сторону, хотя бы хочется в это верить.