IV
В провинции Талые ничего особенного не происходило. Разве, что покупка новой сельхозтехники произошла недавно. Только недавно состоялось 5 лет назад, поэтому о каких-то переменах ничего нельзя сказать. Но в том-то и дело, что изменения происходили в горожанине Семафорофф, он чувствовал что-то необъяснимое. И каждое лето в деревню Морковкино провинции Талые, и каждое лето с глухого вокзала ст. Талые он томился-ехал в проворном "пазике", и каждую весну он, так или иначе думал об электричке "Ишимбай – Талые", каждую зиму он смутно догадывался, что всё-таки уедет и найдёт себя там, где каждое лето ничего особенного и не происходит – там, где каждую осень сапоги обрастают грязью, там, где не сразу объясняется объяснимое, там, где не объяснимо, почему же так хорошо.
V
В радиосводках местных новостей бытия шла привычная для уха лапша, вываливаясь из пластмассовой коробки репродуктора. Монгольский С. ел бутерброды и запивал чаем. Вообще-то он уже второй день в гостях у господина Чернова и поэтому обилие черновских пластинок было весьма кстати. Безмолвие, которого он жаждал-искал, обрушилось после завтрака на него, жаждущего, ждущего из ватных стоваттных колонок суггестивными тембрами, хай-хаё-хэтами и волынками из Гребенщикова. Суггестивные т. е. густые, т. е. набросанные кистью на холст тембра в темпе 120 ударов в минуту зодиакально вибрировали убористым почерком, космические трансмембраны свербили-бурили звузыально уши Монгольского, воспоминания о тихой заводи, костёр и спиртные проносились воспоминательно в ушах и визуальной, образной памяти товарища-господина М-ского и чудесный тембр тромбоново-мумбоюмбово продолжал утешать и продолжал лежащего от счастья на полу – комсомольца Монгольского.
Где-то в Улан-Баторе или в Эрденете монгольский комсомолец Жанмын Суггеддиин тембристо-домброво брал верхние ноты из степных кладовых маленькой чудесной страны, которая когда-то владела половиной мира, двуструнность щипкового инструмента преобразовывала тайные необъяснимые чаяния комсомольца в разливистую песню степи с ритмическим рисунком топота коня, прапра – и ещё раз прапра – другого коня, на котором мог восседать, если не сам Чингисхан, то кто-нибудь из его приближенных.
Безмолвие степной песни и суггестивной густоты хотело стать глобальным, всемирным, но не это глобально, а то, что люди едины в своих сокровенных единственных мечтах и перемещениях, тоже сокровенных.
VI
Игра отражений тех вещей, которые можно увидеть воспоминанием и та призывает быть самим собой с помощью пути следования за неизвестностью.
И те неизвестности отражаются в ежедневном и еженедельнособытийном, в умении общаться разнолюдно. И вот следующий день ещё насыщеннее, чем вчерашнее феерическое настроение, и ежедневность уже кажется радужноцветастой и налицо хотение говорить с облаками. Я пел песню в то время, когда ревербератор повторял за мной. В то время, когда ревербераторный повтор самомнительно искажал моё мнение, я пел тогда. Когда я пел песню, за мною шёл по пятам ревербератор и развеивал все мои сомнения, он махал за моей спиной вентилятором и весь электорат был моим – где-то в количестве 15-ти человек, и было прохладно, так как вентилятор махал на вербальном уровне полотенцем фейербахово. И я берусь упоминать о Фейербахе, не углубляясь в философские глубины и новости от Гомера, не буду больше.
Вот и солнце подоспело к обеду и лучеватых прожекторов дня хватит на отличный самонастрой.
Найдёт ли Холмовский-Холмсский – не найдёт ли вовсе – всё равно игра отражений где-нибудь найдётся, может быть возможность некоего узнавания самого себя в Холмсском, в двух "эс" фамилии, в перемещении из левого канала в правый стереоусилителя. Это только нагромождение слововищ, когда охота пуще неволи, и лень сильнее часового механизма, и сомнение на сантиметр короче ростом, чем самолюбование. И мне самому будет интересно почитать об иллюзиях подводного мира. Найдёт ли Космосов простое человеческое счастье?
Солнцеподобный император отпустил (по собственному приказу) погибать самолеты. Кодекс чести имеет большее место во всех японских явлениях, если перемешивать разные столетия, если варить суп из крапивы. Большое место, если белая ворона согласится на житье-бытье в моей скучной компании до понедельника, если успеть взяться руками за голову и не стать немного сумасшедшим, если в себе искать чего-нибудь и не найти и быть всегда глуповатодовольным.
Вот, что я могу наврать в письме из сиюминутностей и из того, как наползают друг на друга пластинки в цветных конвертах.
Ревербератор перебирал слова и подсказывал мне, а я махал полотенцем и охлаждал его пыл. Пыль плыла, поезд разогревался, бело-зелёная быль абстрактноамбразурноузорно гудела как вентилятор.
VII
Сергеенко передвигался в медленном поезде, железная дорога замысловато перестукивала, и это помогало заглянуть в неисчерпаемую кладовую, в самого себя. Боюсь, что там ничего не было и за этим "ничего не было" спрятано и плохое, и хорошее, и если баржу толкает буксир, значит, лето будет таким же, как и в прошлом году.
Цзао Синь ловил рыбу, глядя на баржу. Он всегда отпускал пойманную рыбу, ведь фосфор не такая уж необходимость. Поэтому в Поднебесной царила благодать, что не могло не передаться Сергеенко, тем более, когда есть такая возможность смотреть из окна на товарные вагоны с длинными номерами: "60232097" с весомыми скобами, с пружинистой конструкцией на железных колесах. Кстати, вагонов в товарном составе всегда 56, и не больше.
VIII
Хочется простых вещей, в "тетрис" поиграть, например.
Бао Тао жил неподалеку от Ли Фэя, впрочем и это вода. Как-то намедни Ли Фэй зашел к Бао Тао, а того дома не было, так и не получил Ли Фэй спичек и "уровня" для проверки наклона садовых дорожек, которую вымостили чужестранцы из заморского государства Чжанфао и всё это предвещало вечер чудес и неограниченных возможностей. И причем здесь Бао и Ли? Есть ли жизнь на Марсе? В Датском Королевстве что-то случилось. И стоило клоуну лопнуть шарик, и тут же упала чья-то кепка.
Ли Фэй погрузился в телевизор, и в процессе смотрения стало ясно, что надо уезжать в города, в города: в Далянь, в Акапулько. В телевизоре была другая жизнь, на солнечные малые города упал летний удар, железяки звенят, будучи подвешенными за крючки, сколько воды попадает в бассейн, столько же и утекает. Уже не до спичек и не до игр с котёнком. Я ничего не понимаю в метаниях Ли Фэя. Но смеющееся солнце разжигало оптимизм.
Идрис Кипарисов-Мударрисов
Пародия на Б. Явраева
Там, где тысячи лет кочевали предтечи,
Выбивало копыто пушистую пыль,
Словно загнанный зверь, в марафонском забеге
Я паду средь степи, где постель мне – ковыль.И приснится мне сон, где безжалостной паркой
Будешь жилы мне вить, оседлав, как ярмо.
Я тряпичным Пьеро, как постылым подарком,
Упаду в грязь лицом, обоняя дерьмо.Твои ноздри взорвет, словно жерло вулкана,
Словно ямы воронок на страшной войне.
За восставший "ручник" тормознешь хулигана,
Задохнувшись в его шелковистом руне.Ты потащишь раба на невольничий рынок,
Где без соли сожрешь, с алчным блеском в глазах.
И не выдержать мне похотливейших пыток,
Когда жадные пальцы обшарят мне пах.Словно гады сплетутся в кровавом соитьи
Небывалый урод и мозгляк-имбецил.
Лесбиянки порвут себе губы и тити.
Сам себя подоит узколобый дебил.Убегу из притона, бардачного мрака,
Не стесняясь людей и небесных глубин.
Сучьим соком плюясь, все равно как собака,
Я скажу себе: славненько я поблудил!
Идрис Кипарисов-Мударрисов
Пародия на Р. Ягудина
Пухлорыла луна у надгробной антенны.
Гулко, волгло, как в склепе, и продрись зари.
Мы как трупы теней заползаем под стены.
Я да с мертвыми бельмами глаз упыри.
Они дрючат меня, похотливые кошки,
Пьют из вены яремной, из сонной артерии пьют.
Щекотно и бесстыдно, как лобные вошки,
Через ноздри и уши с причмоком мне мозги сосут.
Из прогнившего савана лезут могильные черви,
Заползая мне в рот, даже в девственно сомкнутый зад.
И как струны поют этим стервам довольные нервы,
От блаженства стенают и мелкою дрожью дрожат.
Мои вены наполнятся тухлой мочой с трупным ядом.
Вместо мозга служить будет верно конклав червяков.
Трепещите враги и мычите беременным стадом,
Вы утоните в море зловонном помоев-стихов.
А, когда отпадут, моей крови напившись, пиявки,
На карачках с бордюра в зловонную лужу сползу,
Мое тело согреют живущие в лужи козявки,
"В изголовье повесят упавшую с неба звезду".
Буду пьян я от огненной жидкости, прущей по венам,
И меня, как обычно, бухого повяжут менты.
И никто не поймет, что ведь это непризнанный гений
В вытрезвителе плачет и просит с похмелья воды.
Идрис Кипарисов-Мударрисов
Пародия на рассказ И. Фролова "На охоте"
Горохом трясясь в летящей погремушке вертолета, они вальяжно балдели в предчувствии взрывных доз адреналина при виде отчаянно петляющей, пробуксовывая в сыпучих миллиардолетних песках мореподобных барханов, обезумевшей от предсмертного ужаса теплокровной жертвы.
И она как расторопная блудница не замедлила явиться в виде прокопченных на солнце в коросте многолетней грязи вонючих тел трех вшивых сук предположительно мужского пола, стоящих на двух искривленных рахитом жидких ножках и без признаков оперения.
Стрелок, шало скалясь в пароксизме взрывного безумия, впав в пролонгированный оргазм с верным любовником-пулеметом, как от приступа неуемного глупого смеха затрясся, спуская короткими очередями, стараясь не зацепить ненароком обалдевшую жертву.
Пришпоренная хлесткой пощечиной страха неразлучная троица ртутными шариками прыснула в разные стороны.
Началась ОХОТА…
Юрий Жарков
Из цикла "Дети природы"
Теремок
У тебя прелестные груди,
Элегантный плоский живот.
Между ног теремочек-чудо,
Только в нем никто не живет.Ножки жаждут плеча мужского,
Груди требуют грубой руки…
Я хочу, если ты готова,
Тронуть страсти стальные курки.Я могу, если ты готова,
Теремок твой сломать и сжечь!
Ну, так сбрось поскорей оковы:
Я не в силах удерживать меч…
Дети природы
Сначала мы забыли дома спички
И нужную другую ерунду,
Потом такси ловили, электричку -
Люблю затеять эту чехарду.Мы будто бы куда-то долго топали,
По мне, так лучше ехать на коне,
А впереди Светлана ловко попою
Вертела, к сожалению, не мне.Рюкзак меня в два раза потяжельше,
Но самое обидное не в том:
На всех, увы, нам не хватило женщин,
Все остальное было, блин, путем.Раскинули быстрехонько палатки.
Проблемы разрешили не спеша.
Сварили суп, довольно-таки гадкий,
Зато водяра оказалась хороша.С задором мы вопили под гитару,
Но вот пришла заветная пора -
Счастливчики рассеялись по парам,
Кретины только грелись у костра.Какого черта снега намело?!
Вчера была погода прехорошая.
Наверно, прилетали НЛО:
Кругом бардак, раскидано, взъерошено.Мы уберем, ведь мы не в том числе
Позорников, руководящих нами,
Любителей нагадить на земле
И скрыться в тень с почетом, орденами.Забитые в бетонные гробы,
Условностей болото нарожали.
Вещей и обстоятельства рабы,
Мне жалко вас, признаться, горожане.Свобода здесь, поймите верно нас,
С души сотрите ржавые наколки.
Нам нужен мир без городских прикрас,
Чтоб стать самим собою ненадолго.Я рад за вас, друзья мои, канальи,
Природы дети. Всех желаю благ!
Продукты на потом мы закопали,
Пора спускать походный старый флаг.
Песня из эротической поэмы "Остолоп – чугунный лоб"
Посадил горошек сладкий,
Вместо вырос хрен на грядке.
Вырыл яму по колено -
Докопаться бы до хрена.
Дальше понял я: наверно,
Хрен избавишься от хрена.
Жру его я круглый год -
Хрен теперь как хрен встает.
Простая история
Как-то раз на блядки
Ринулись с дружком.
Начали в порядке,
После кувырком.Раздавили пару
Гнусной бормотухи
В хате у базара
Безотказной шлюхи.Там уже забито,
Кипиш и гудеж.
Ладно, шито-крыто,
Дуй к другим, Сереж.Только слышу, ух, вы,
Цепочкою звеня,
Кто-то на три буквы
Отослал меня.Это мне, вы, твари!
Я вскипел как зверь
И уже Тамаре
Вышибаю дверь.Убираю челюсть
Лишнюю парнишке,
Корешку не целясь
Насыпаю шишки.По пути моментом
Разогнал базар.
За три буквы это,
Я вам не Гайдар!..Загасил стаканчик,
Закурил с дружком,
Тут бы срочно, мальчик,
Нам закончить кон.Тут бы ноги в руки
Да включить виниты,
Но ввалились суки
Невпопад менты.Отпустите, больно,
Кандалы к чему?
Я уже не вольный,
Я уже в тюрьму.Мало был, Тамара,
На свободе я.
Ничего, на нарах
Ждут меня друзья.Там ведь без засыпки,
Здесь вот подвели.
Присылать посылки
Корешкам вели.Пусть для них удача
Как родная мать.
А моя задача -
Новый срок мотать.
Дождик
Хорошо! На улице дождик
Поливает асфальт и дома.
Надо мной ты раскрыла зонтик,
Я немного схожу с ума.Хорошо, что меня намочило,
Грязь на брюках, кроссовки – грязь.
Оттого ты домой пригласила
Греться чаем меня в первый раз.Я, конечно, давно не ребенок,
Соглашусь, до утра не уйду.
Знаю, ты сексуальный чертенок;
Знаю, будем болтать ерунду.Очень вовремя вымокли ноги,
Может горло потом заболит.
Наш роман, он как дождик недолгий,
Освежит, напоит, удивит.
Рустам Ильясов
Реинкарнация
Посвящается Александру Касымову и всем ушедшим.
Хотелось бы написать самое главное – это обнадеживание, чтобы люди нашли в себе надежду и еще раз узнали, что она необходима и что-то изменилось к лучшему. Но…
Странно, выпустили столько таблеток, и все они имеют противопоказания и вредные побочные эффекты. Вот и сейчас автор нажрался колес, точнее он выпил полтаблетки азалептина. Эти таблетки дали для того, чтобы я мог уснуть, но дело в том, что они вызывают нервную боль в руках, а в этот раз у меня сильно зашкалило давление. Я вставал и хотел кушать, но ходил плохо, шатало, и сидя на кухне, на табуретке тоже шатало. Сестра сказала: "Иди лучше ложись", а я хотел кушать, и тогда она принесла табуретку и тарелку с пельменями, а я вернулся туда в спальню, где спали обычно родители, а в эту ночь пытался спать я. А потом принесла чаю. Но мне было плохо. Потом оказалось, что вчера в семь умерла бабушка. Родители были около нее, я на похороны не поехал, потому что лежал, уснув, до четырех дня. А ночью, перед тем как принял таблетку азалептина, долго рыдал из-за того, что Ксения пришла с мужем, а точнее за обиду на всю свою жизнь и на жизнь человеческую, надо так сказать, вообще. Ведь до этого она сказала, Ксения, когда мы ночью сидели и разговаривали на раскладном диване о том, почему я стал таким, а она махала рукой и отпугивала комаров от своего сына Арслана, которому было чуть меньше четырех лет. Она рассказывала о своем: что да как, как она стала жить без первого мужа, который ее избивал, и как исчезла ее первая любовь. А я о своей первой любви, поправка: о первой юношеской любви, потому как еще бывали и детские влюбленности. И вот я рассказал про мою любовь к Татьяне, и Ксения сказала, что, наверное, от этой любви я и стал таким, какой сал. Я рассказывал еще что-то. Она мне:
– Ты убил себя.
Я говорю:
– Я называю себя, учитывая мою болезнь, наполовину живым трупом.
– Да брось ты, это не так.
Мы сидели на краю дивана до полчетвертого ночи, а потом пожелали друг другу спокойной ночи.
Наутро было трудно думать, чего я от Ксении хочу. Я был таким, каким часто бываю утром, но тут я немного оживился ее присутствием, и мне было приятно думать о ней до исступления. Потом она пошла с моей сестрой на базар покупать себе брюки, а моя сестра – Алине на день рождения куклу Барби. Сестра хотела по просьбе племянницы, правда, купить мужа для Барби по имени Кэн, а племянница хотела его назвать Иваном, но он вроде как остался Кэном.
Ксения ночевала у нас потому, что моя сестра Света и племянница Алина уговорили ее остаться. Ксения – подруга моей сестры Светы, и знают они друг друга с тех пор, как родилась Алина, и ей надо было делать уколы. Уколы делала Ксения, так как имела некоторые навыки. Света тогда жила по соседству с Ксенией, со своим мужем – у него дома; недолговечный муж (его даже трудно так назвать) в этой роли долго не продержался.
Мужа Барби Света купила, но через день, когда Алина выходила играть с куклами, кто-то на улице незаметно отрезал Кэну нос, а также отрезал нос его жене, а они продавались в одном наборе, и судьба у них была одна безносая.
У Светы с Алиной дни рождения идут один за другим – сначала у Светы, а на следующий день у Алины. Со дня на день должна была умереть моя бабушка – папина мама. Так и случилось, она умерла на следующий день после дня рождения Алины. Я не мог встать и поехать на похороны, потому что из-за таблетки был не устойчив. Я уже знал давно о подобном действии азалептина, но все равно пил эти таблетки, так как мне внушили, обманув меня, уверив в пользе подобных лекарств, но польза была одна – сон и тяжкие побочные действия.