– Я уже говорил тебе, что при желании можно научиться почти всему в этом мире. А еще хорошо бы помнить, что у всех есть слабые стороны, даже у таких героев, как Кухулин. Он погиб, пронзенный копьем, в битве с армией королевы Меб. Так захотела фея Морриган, любовь которой Кухулин в свое время отверг. В момент смерти она села ему на плечо, и враги Кухулина отрубили ему голову и выпили его кровь. В то время был такой обычай – пить кровь поверженного противника, чтобы его силы перешли к тебе. Долго Ольстер оплакивал его…
– Моя бабушка была родом из Ольстера! – с гордостью заявил Александер.
– Неужели? Я знал, мой мальчик, знал, что в твоих жилах течет и ирландская кровь! Откуда она была родом?
– Из Белфаста.
– Bе́al Feist…
– Дед рассказывал, что в молодости ее называли Badb Dubh.
– Черная ворона? В кельтской мифологии это один из ликов богини войны Морриган, которая в сражении внушает воинам мужество или страх. Выходит, ты, Аласдар Ду, у нас внук ирландской богини?
И оба рассмеялись. Усталый О’Ши прилег на землю. Белобородый старец, он куда больше походил на друида, чем на католического монаха-расстригу. Подумав, что его друг уснул, Александер устроился рядом, чтобы поделиться с ним теплом своего тела. Осипшим от боли голосом священник проговорил:
– Знаешь, малыш, в каждом мифе есть частичка правды. Сотни поколений рассказчиков из уст в уста передают историю своего народа, добавляя к ней детали, которые, на их взгляд, могут ее приукрасить и помочь ей запечатлеться в умах слушателей. Чудовища, боги – существовали ли они в реальности? Конечно же, да! И у тебя, Аласдар, есть свои чудища – то, чего ты боишься. И ты почитаешь своих собственных богов, то есть свои идеалы. О таких вещах легче рассказывать, если облечь их в форму, которая передает те чувства, которые они нам внушают, правда же? Вспомни, как бард рассказывает о деяниях героев своего клана. Кухулин был человек из плоти и крови, смертный, как мы с тобой. Но легенды говорят, что в бою он превращался в страшное чудище, жаждущее крови. Его волосы вставали дыбом, рот становился таким широким, что в него могла поместиться голова человека, один глаз уходил в череп, а второй, наоборот, вылезал из орбиты и становился красным. Выразительная картинка, правда? Это не что иное, как аллегорическое изображение воинственной ярости. Тебе самому довелось испытать это чувство там, на Драммоси-Мур.
Александер озадаченно воззрился на старшего товарища.
– Но я ничего особенного там не сделал, – пробормотал он, краснея.
– Это неправда. Ты сделал намного больше, чем думаешь. Ты бросил вызов своим страхам – этим чудовищам, которые пожирали тебя изнутри. Так же, как Кухулин, ты бросился на помощь своим богам – своему отцу, клану, родине. Согласен, результат получился не тот, на который ты рассчитывал. Но к намеченной цели можно идти разными путями, и однажды ты найдешь свой. Не забывай только, что все мы люди, а значит, несовершенны. И не всесильны. Каждый из нас должен научиться извлекать как можно больше пользы из своих достоинств и недостатков. Тебе, Александер, тоже придется принять свои слабости. Для кельтов это было в порядке вещей. Настоящими недостатками они считали трусость, безволие и плохие поступки. Но в этом тебя невозможно обвинить, мой мальчик.
– Но я нарушил… Из-за меня отец…
– И у Кухулина были слабости. Он был, как и мы, человеком… Сказал ведь великий Сенека: "Errare humanum est". Воинственная ярость заставляла его совершать поступки, за которые ему потом дорого приходилось платить. Ты же помнишь, что однажды в кровавой схватке он убил своего сына Конлайха, приняв его за врага? А убийство Фердиада, друга детства, с которым они вместе учились владеть оружием? Язвительные речи королевы Медб, с которой они были врагами, заставили его сразиться с Фердиадом (тот в это время служил Медб) и, к своему горю, убить его. Люди же, несмотря ни на что, превозносили Кухулина до небес. Нельзя сворачивать с пути добра, Аласдар, только, к несчастью, он часто бывает извилистым и тернистым. Кухулин был хранителем своего народа – почетный удел, и он по мере сил старался быть достойным его. Мой мальчик, скоро ты отсюда выйдешь и вернешься домой, к родне. Они все поймут и простят проступок, который ты сам себе простить не можешь!
Его проступок? Но который? То, что он ослушался приказа на поле битвы? Или тот, что не дает ему спать спокойно на протяжении вот уже трех лет? И Джон все знает… наверняка знает его ужасную тайну! Иначе зачем бы ему делать то, что он сделал там, на Драммоси-Мур? А теперь наверняка он всем рассказал… Родные не захотят его, Аласдара, видеть. Они от него отрекутся. Дважды он не подчинился отцу, дважды по его вине погибли родные люди… А может, все повторилось и в третий раз, на Драммоси-Мур?
– Джон, мой брат, никогда меня не простит, – едва слышно пробормотал Александер, устремив взгляд на крошечный клочок неба, который было видно в окно. – Остальные – тоже, когда узнают, что я нарушил приказ отца. Братья пытались меня удержать, чтобы я не лез в бой, но я никого не послушал. И Джон… Джон в меня выстрелил!
Старик молча смотрел на него. Александер никогда не рассказывал ему, что произошло в тот ужасный день, но О’Ши знал, что воспоминания о нем терзают мальчика. Он не раз замечал, как меркнет взгляд лучистых глаз его юного друга. По ночам Александеру снились плохие сны, и он просыпался дрожащий и испуганный. Однако О’Ши этому не удивлялся: битва на Драммоси-Мур стала для четырнадцатилетнего юноши огромным испытанием, изменила его мировосприятие.
Он и сам предпочел бы не видеть во сне изрубленные, расчлененные, плавающие в крови человеческие тела, не слышать стонов и призывов тяжелораненых бойцов. Лучше бы он тоже умер в тот день… Но Господь распорядился иначе. И только наткнувшись на Александера, лежавшего среди умирающих на усыпанной инеем болотистой равнине, О’Ши понял почему. Душа у мальчика была чистая, ее стоило спасти, и эту обязанность Провидение возложило на него.
Невзирая на окружающую их грязь, рана Александера заживала хорошо. Лечение, которое мальчик получил в те несколько недель, которые прошли после сражения, сделали свое дело. Ему очень повезло: О’Ши отлично разбирался в травах, и это позволило мальчику избежать ужасных страданий, которые сейчас терпел его пожилой наставник. "Счастье, – думал О’Ши, – что дни мои сочтены. Жить мне осталось несколько дней, не больше". И пускай нового 1746 года ему не дано было увидеть, свою миссию он исполнил.
* * *
Холод пробирал до костей. Заключенные сбились в кучу, пытаясь хоть как-то согреться в зловонной тесноте тюремной камеры. Смрад здесь стоял невероятный, однако он перестал раздражать Александера – мальчик к нему попросту привык. Стоны и крики, лязг цепей, скрежет ключей в замочной скважине – все эти звуки давно стали обыденными. Они, словно заунывный напев, сопровождали его от рассвета до заката.
Однако в этот вечер атмосфера в камере была иной – голоса звучали веселее обычного, временами раздавался смех. "Они празднуют день рождения принца, мой мальчик, – объяснил О’Ши. – Сейчас у нас декабрь, значит, скоро будет Nollaig, а следом за ним наступит Hogmanay – последний день Bliadhna Thearlaich".
Свистящее дыхание пожилого священника порождало облачка белого пара, инеем оседавшего у него на усах и бороде. У старика был сильный жар, крупная дрожь сотрясала его исхудавшее тело, источавшее сильный запах гниения. Вот уже три дня О’Ши отказывался от пищи и заставлял мальчика съедать свою порцию. "Тебе понадобятся силы, Александер Ду…" Он так ослабел, что даже не мог рассказывать. Александер знал, что очень скоро смерть придет за его другом. На сердце у мальчика было тяжело, особенно от осознания того, что он ничем не может помочь старику.
Луч дневного света проникал сквозь дыру в толстой каменной стене, служившую окошком, и падал на гору смрадной плоти, которая высилась посреди помещения. Как обычно, возле трупов копошились крысы. Кто-то из мужчин нашел в себе силы встать и отшвырнуть грызуна ногой. Эти маленькие твари настолько обнаглели, что временами стали вонзать свои зубы в еще теплую живую плоть. В таких условиях крысиный укус мог привести к смерти. Хотя, если подумать, то же самое можно было сказать и о наполнявшем камеру воздухе…
Все четыре месяца, которые Александер со священником провели в тюрьме, за трупами приходили только после того, как их накапливалось не меньше дюжины. Иногда на это уходило несколько дней. Потом в камеру приводили новых узников, кто-то умирал, и цикл повторялся заново. Публичные казни через повешение происходили все реже – люди не получали от зрелища прежнего удовольствия. Казалось, о пленниках, томящихся в темноте холодных камер, которые посещала только смерть, попросту забыли. Хотя временами кого-то забирали, чтобы перевести в другую тюрьму или переправить на корабль, отбывавший в южные колонии. В этих случаях мужчин и женщин ждал рабский труд на плантациях.
Условия существования были ужасные, однако у Александера душа страдала сильнее, чем тело. Невзирая на полученные от О’Ши уроки морали, он пришел к выводу, что за свою недолгую жизнь не сделал ничего, о чем бард мог бы сложить песню. Он не исполнил данного бабке обещания спасти свой род. Ввязавшись в бой, чтобы заслужить себе и своему клану славу, он навлек позор и смерть на своих родичей… на отца… Братья никогда не простят ему этого, он прочел это в глазах Джона. Отныне долина Гленко для него закрыта. Может, было бы лучше, если бы и его тоже продали в рабство в колонии?
Худые пальцы друга стиснули ему руку, отвлекая от мрачных размышлений. Александер посмотрел на старика.
– Алас…дар, послушай, – прошептал священник, – ты должен выйти… выйти из этой тюрьмы. Ты должен жить…
– Но…
– Не перебивай, дай мне договорить… Мне совсем недолго… осталось. Скоро я умру. Я уже чувствую, как стынет кровь в жилах… Мысли путаются… Я… Я кое-что придумал. Способ не из приятных, но это… единственное, что может сработать. Когда услышишь… что идут за трупами… спрячься в куче мертвых тел!
Глаза Александера расширились от ужаса, сердце тоскливо сжалось, но О’Ши не отпускал его руку, словно желая подбодрить и успокоить.
– Я буду рядом, Аласдар! Я не дам твоей душе пропасть! Я наблюдал за ними. Эти люди даже не удосуживаются проверить, живых выносят или мертвых. Солдаты подталкивают бедолаг… штыками в спину, да они и сами спешат покончить со своей… поганой работой… Немного везения, и ты окажешься… на свободе!
– Я не смогу! Не смогу залезть в кучу гнилых трупов!
– Omen nominis… Ты носишь имя великого воина, Аласдар! Александр Великий не раз… бросал вызов судьбе и никогда… не отступал перед трудностями. А MacDhomhnuill по-гэльски означает "повелитель мира", верно? Это твой единственный… шанс. Зима только началась. Здесь ты умрешь, как жалкий пес. Беги! Вдохни снова… воздух свободы… ради меня… Если Господь… решит тебя забрать, пусть лучше это случится… под звездами…
– Под звездами… – шепотом повторил Александер.
Он так давно их не видел…
– Libera me, Domine, de morte aeterna, in die illa tremend! – едва слышно прошептал Дэниел О’Ши.
Он произнес эти слова на рассвете, а потом скончался у Александера на руках. Мальчик тихо заплакал. Друг и наставник, человек, благодаря которому он снова стал хоть немного себя уважать, покинул его навсегда. Неужели он, Александер, его подведет? Он посмотрел на гору трупов, на которой лежал священник. Соседи по камере уже успели снять с умершего грязную рубашку, так что теперь его обнаженное, ужасающе худое тело было выставлено на всеобщее обозрение. Но на нового покойника никто, кроме Александера, не обращал внимания – это зрелище давно стало привычным.
Мальчик долго размышлял о том, что ему предстояло совершить. День медленно клонился к вечеру. При малейшем шуме за дверью у него начинало сильнее стучать сердце и он прижимал руку к груди, чтобы успокоиться. В тюрьме его ожидает верная смерть, но в куче трупов так противно ползают черви! И если хитрость не удастся, он точно попадет в руки палача или его забьют насмерть, как беднягу Макки!
С наступлением вечера в камере сгустилась темнота, но Александеру она не принесла облегчения. Это была его первая ночь в одиночестве. Сон не шел к нему, в голове звучали прощальные слова друга. Господи, как бы ему хотелось, чтобы О’Ши вдруг появился рядом, прижал его к своему теплому телу и сказал, что ему просто приснился дурной сон! Но ничего подобного не случилось. Отныне ему предстояло сражаться со своими страхами в одиночку.
Могильщики пришли на следующий день, едва только рассвело. Гул голосов и топот солдат, которые их сопровождали, наполнили коридор. Металлический лязг ключей… Сердце Александера, казалось, было готово выпрыгнуть из груди. Он посмотрел на бледное окоченевшее тело О’Ши и с трудом проглотил комок в горле. Его захлестнула паника, но решение следовало принять мгновенно.
"Смелость – это когда ты преодолеваешь свой страх, Алас", – всплыли в памяти слова отца. Мальчик встал на дрожащих ногах и пошатнулся. Его одолевали сомнения. Шаги между тем приближались. "Воздух свободы… Ради меня…" – подбадривал его голос святого отца. Александер встряхнулся, на четвереньках подобрался к тошнотворной куче мертвой плоти и стал искать место, куда бы втиснуться. Прижаться к мертвому другу показалось ему лучшей идеей. Какая-то женщина наблюдала за ним расширенными от изумления глазами, но она промолчала, даже когда он лег на промерзшую землю. В камере зашептались, кто-то даже сплюнул от отвращения, но женщина одним окриком заставила всех замолчать. Нужно ли ему снять рубашку? Что, если солдаты заподозрят неладное? Однако времени на это не осталось.
В замке заскрежетал ключ, и в камеру, волоча ноги, вошли могильщики. Это произошло в тот самый момент, когда Александер упал на пол ничком и прижался к холодному телу О’Ши. Душа священника уж точно не причинит ему вреда!
– Эй, вы, поторапливайтесь! – крикнул солдат. – В других камерах их тоже горы! Черт побери, ну и вонь!
Холод пробирал Александера до костей. Сердце его билось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди, руки и ноги бессильно обмякли. О’Ши оказался прав – могильщики выносили тела из камеры, не давая себе труда проверить, живые они или мертвые. Присутствующий тут же чиновник осведомлялся о имени усопшего, делал пометку в тюремной книге и переходил к следующему. И все же могильщик, схвативший было Александера за щиколотки и почувствовавший, что они еще теплые, издал удивленный возглас. Женщина, которая наблюдала за мальчиком минуту назад, поспешила объяснить, что он отдал Богу душу меньше часа тому назад.
Страх парализовал его тело, мышцы сами собой расслабились, и он сделал под себя. Солдат это заметил и решил для верности проткнуть тело штыком. Все та же женщина возмутилась, что негоже издеваться над телом усопшего, что это богохульство. Эта гневная отповедь заставила солдата вздрогнуть, и он, целясь в поясницу, угодил штыком в мягкое место. Александер не шелохнулся. Он так замерз, что едва почувствовал удар.
– Вы знаете, как его звали?
– Я знаю, его звали Аласдар! Аласдар Ду Макдональд, из Гленко.
– Из Гленко? Гм… Ясно!
Чиновник записал имя "покойника".
Мальчик с трудом сдерживал дрожь, порожденную холодом и страхом. Солдат от души пнул его в бок, сделал могильщикам знак выносить и занялся следующим трупом.
Александер оказался на двухколесной повозке, на куче зловонных гниющих останков. К горлу подкатила тошнота. Ужасный запах разлагающейся плоти, страшные звуки, вырывающиеся изо рта покойников, когда их колыхало на повозке, – от всего этого ему было жутко и мерзко и хотелось кричать. Так вот она какая, смерть… Он начал проклинать О’Ши и его идею. Он проклинал себя за то, что не умер вместе с другом. И только стук собственного сердца, напоминавший, что он все еще жив, помог мальчику успокоиться и сосредоточиться на мысли об освобождении.
Под повозкой поскрипывали колеса, возница напевал себе под нос какую-то балладу. В темном переулке Александеру наконец удалось высвободиться из ледяных объятий какой-то женщины, в которых он едва не задохнулся. Рука, на которой недоставало двух пальцев, покоилась у него на животе. О’Ши… Во рту вдруг стало нестерпимо горько. Александер с трудом вытащил ногу из-под трупа, перевернулся на бок и на очередном повороте мягко скатился с повозки на землю. Чтобы не выдать себя, он несколько секунд лежал неподвижно, потом открыл один глаз. Повозка, покачиваясь, ехала своей дорогой. Он подождал еще немного, чтобы она и вовсе скрылась из виду, с трудом встал на ноги и сплюнул желчью. Он снова свободен!
Получилось! Ему самому не верилось – он свободен! Подняв глаза к небу, Александер поблагодарил Всевышнего и О’Ши. Чтобы не упасть, истощенный страхом и недоеданием мальчик прислонился к стене и посмотрел по сторонам. В такой ранний час улица была пуста, от озера Лох-Несс наползал густой туман. Что ж, он поможет Александеру скрыться…
Он сделал шаг и почувствовал, как покрытая изморозью земля забивается между пальцев ног. Из одежды на нем была только грязная рваная рубашка, поэтому в первую очередь нужно было найти, чем прикрыть наготу. Без одежды до утра ему не дожить – он уже замерз так, что зубы щелкают… А потом можно будет поискать и чего-нибудь съестного.
Он медленно побрел вдоль домов, заглядывая в окна и переулки в поисках двери или лаза, через который можно было бы проникнуть в какой-нибудь двор. И вот, когда из тумана вдруг вынырнула карета, он отыскал желаемое: в одном месте ограда прохудилась, и ее можно было без труда перелезть. Мгновение – и Александер оказался в пустом дворе. У двери, которая вела в дом, высилась куча ожидавших рубки поленьев. Двери конюшни были заперты. Александер различил во мраке пристройку с проваленной крышей (вероятнее всего, отхожее место) и вторую, поаккуратнее, которую он определил про себя как кладовую для продуктов. Вот туда-то он и направился.
В кладовой было темно и вкусно пахло мясом. Господи, как же хочется есть!.. Дверь, соединявшая помещение с домом, внезапно распахнулась, и на пороге возник неясный силуэт. По его очертаниям Александер понял, что это женщина. Сам он застыл на месте, не решаясь ни шевельнуться, ни заговорить. Заметит ли она его? Приглушенный ладошкой крик стал ему ответом.