Он хотел очиститься финальной смертью.
Гарбиэль не оттянул курок.
Вместо этого он наблюдал за седым мужчиной. И за блондинкой.
Он видел, как пара остановилась у выхода.
За спиной Габриэля напряженно ожидал Гастон. Блондинка перед Габриэлем изящно повернулась, светлое шелковое платье закружилось.
Седовласый мужчина ступил в дверной проем.
И тот момент, когда он скрылся из виду, Габриэль вспомнил его. Он был членом клуба "Ста Гиней", заведения, которое обсуживало только гомосексуальных мужчин, которые переодевались в женщин.
Поэтому Габриэль более пристально взглянул на женщину.
Резкое узнавание пронзило его.
На него смотрели не глаза женщины, а глаза того, второго мужчины.
Замаскированного под проститутку, а не клиента.
Женщину, а не мужчину.
За этим открытием пришло второе.
Тот, другой, привел женщину в плаще не для того, чтобы убить Майкла, темноволосого ангела: он привел ее для Габриэля, светловолосого ангела.
Улыбнувшись, второй мужчина послал воздушный поцелуй и шагнул прочь. За пределы досягаемости Габриэля.
Из его дома.
В то время как Габриэль смотрел, не в силах остановить его.
Так же, как связанный на чердаке, он не мог остановить его. В то время, пока второй мужчина давал ему уроки, которые не была способна дать французская мадам.
Гнев сковал мускулы.
Габриэль расставил ловушку, чтобы самому угодить в нее.
Тот, второй не собирался сегодня убивать Майкла, но он все равно убьет. Он не оставит в живых никого, кто смог бы узнать его.
Никто не спасет женщину в плаще… если Габриэль не возьмет ее.
- Что там написано? - натянуто спросил Габриэль.
- В ней… - Гастон прочистил горло - Здесь написано: "Габриэль, я процитирую тебе Шекспира - человека, который, несомненно, был бы восхищен твоими красотой и профессиональным умением: "Весь мир - театр. В нем женщины, мужчины - все актеры".
Ты подготовил восхитительную сцену, mon ange,теперь я привел тебе женщину. Актрису на главную роль, если пожелаешь. Laissez le jeu commencer".
Прямо под Габриэлем Майкл прочесывал взглядом салон в поисках второго мужчины.
Его наивность скрутила в узел внутренности Габриэля.
Майкл всегда хотел одного - любить женщину.
Габриэль всегда хотел одного - быть таким, как Майкл.
Человеком со страстью, человеком с невинностью.
Человеком с душой.
Женщина в плаще стояла одна, по-видимому, не понимая, какой произвела фурор.
Страх сковал тело Габриэля.
"Я привел тебе женщину", - эхом звучало в его ушах. А следом: "Laissez le jeu commencer".
На лондонских улицах было полно проституток; женщины спали на ступенях богаделен.
И все же тот, второй, выбрал именно эту женщину.
Она была девственницей. Или шлюхой.
Ее наняли, чтобы убить Габриэля. Или для того, чтобы быть убитой Габриэлем.
Она была последней ниточкой к этому человеку.
И не было ничего такого, чего бы ни сделал Габриэль, чтобы добраться до него.
И он знал это.
- Я даю две тысячи фунтов за эту женщину, - раздался громкий голос над шумевшим залом.
И этот голос принадлежал Габриэлю.
Он почувствовал, как его пронзили двести пар глаз.
Габриэль не был с женщиной четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней.
Клиенты знали это.
Это знали и проститутки.
Человек, который хотел спасти его, знал это.
И тот, другой, который хотел убить двух ангелов, тоже знал это.
Лицо женщины находилось в темноте.
И Габриэль не знал, что знает она. Пока.
Но узнает.
Еще до окончания ночи он будет знать все, что известно об этой женщине.
Он надеялся, ради нее, что она окажется убийцей.
Быть убийцей было бы лучшим для нее.
Если Габриэль не убьет ее, это сделает тот, другой. И это будет гораздо худшая смерть, чем от руки Габриэля.
Laissez le jeu commencer. Давайте же начнем игру.
Глава 2
Страсть. Виктория пристально посмотрела в глаза цвета серебра и поняла, почему респектабельные мужчины и женщины приходили в дом Габриэля.
Они приходили, чтобы испытать страсть.
Она пришла, чтобы сбежать от неё.
- Ты можешь оставить нас, Гастон.
Шелковый мужской голос проник сквозь туман. Дым. Шерсть. Плоть. Кости.
Шелест пробежал по коже Виктории - закрылась дверь. Она оказалась внутри библиотеки, а не спальни, как ожидала.
Хотя это не изменило бы исхода ночи.
Виктория знала, что мужчина не сильно нуждался в кровати, чтобы сойтись с женщиной: чаще всего достаточно было дверного проема или узкого переулка.
Электрическая лампа сверху освещала помещение; прямо перед Викторией стоял испещрённый серебристыми прожилками черный стол с мраморной столешницей, между ней и светловолосым мужчиной находилось голубое кожаное кресло эпохи королевы Анны.
Капюшон мешал ей осмотреться, но это не притупляло ощущения опасности, которая роилась вокруг нее.
И не ограждало от осознания факта, что она продала своё тело человеку, предложившему за него самую высокую цену.
Он не двигался - этот человек, который приобрел ее девственность: греческая статуя, облачённая в сшитые на заказ черный фрак из шёлка и белый жилет, его светлые волосы сияли, словно отлитые из серебра.
Острая боль ножом пронзила её грудь.
Он был так красив, что ей стало мучительно больно на него смотреть.
С колотящимся сердцем в груди и рассеянными мыслями Виктория отвела взгляд.
Она видела его раньше: высокие скулы, резко очерчённые губы, глаза, которые видели самые сокровенные желания…
Ладонь его левой руки с длинными белыми пальцами и отполированными до блеска ногтями покоилась на мраморной поверхности стола. Кусочек белого шёлка касался его мизинца.
У Виктории не было никаких иллюзий в том, что мужчины могли сделать с женщинами. Рука, которая дарила ласки, могла также причинить боль. Покалечить.
Убить.
Она быстро перевела взгляд наверх.
Серебристые глаза ждали, когда она посмотрит на него.
Желудок Виктории сжался.
От голода, сказала она себе.
И знала, что солгала.
Она боялась.
Но не могла позволить себе бояться.
- Вы предложили две тысячи фунтов за мою девственность, - сказала она прямо.
- Я предложил две тысячи фунтов, - безучастно согласился он с невозмутимым взглядом серебристых глаз.
"Но девственность женщины не стоит двух тысячи фунтов", - хотелось закричать Виктории.
Она промолчала.
- У меня нет опыта в этих делах. - Она сжала вязанный шерстяной ридикюль; её безымянный палец скользнул по распущенной изнаночной вязке. - Как вы намерены расплатиться со мной?
- Как вам будет угодно, мадемуазель.
Мадемуазель.
Официант, который провожал её к мужчине, стоящему позади стола с чёрно-мраморной столешницей, называл ее мадемуазель. Он говорил с безошибочно французским акцентом.
Мужчина, который предложил сто пять, а потом одну тысячу фунтов, тоже называл ее мадемуазель. Он говорил с безошибочно английским акцентом.
Как и этот мужчина.
Навязчивая потребность узнать национальность человека, который возьмёт её невинность, охватила Викторию.
Она подавила её.
Проститутки не задавали вопросов своим клиентам. А судя по её поведению этой ночью, она покинула ряды безработных гувернанток и стала проституткой.
Она неторопливо подняла руки и откинула капюшон.
Воздух наполнился электрическими разрядами.
Виктория застыла с приподнятыми руками.
Мизинец мужчины, который до этого касался белого шелка, теперь был полностью скрыт под ним.
Она не видела, чтобы он перемещался, но свидетельства движения были налицо.
- Снимите плащ.
Голос, отдавший приказ, был холодным и резким.
Её пристальный взгляд сосредоточился на нём.
Его лицо и глаза не таили в себе желания.
Последние шесть месяцев научили Викторию, что мужчинам не обязательно испытывать желание к женщине для того, чтобы обладать ею. Некоторые мужчины получали удовольствие от власти, в то время как другие - от боли.
Испарина выступила под её грудями, потом стекая по животу.
А от чего получал удовольствие этот мужчина, - задалась она вопросом, - от власти… или боли?
Почему мужчина - который, безусловно, может заполучить любого, кого ни пожелает, - платит две тысячи фунтов за девственность женщины?
Пристальный серебряный взгляд не дрогнул; длинные, бледные пальцы не отодвинулись от шелковой ткани.
Скоро он прикоснется к ней этими пальцами, подумала Виктория с растущим чувством нереальности происходящего. Он будет мять ее груди и исследовать ее вульву.
Или, возможно, нет.
Возможно, он возьмёт её стоя, прислонив к стене или нагнув над мраморным столом, без предварительных поцелуев. Без нежности. И единственной точкой соприкосновения будут их половые органы.
Женщина внутри Виктории с воплями молила о побеге.
Внутреннее здравомыслие предупреждало, чтобы она никуда не бежала.
Тлеющие угли вспыхнули, подтверждая её решение.
Чтобы ни произошло этой ночью с этим мужчиной, это её выбор.
Она не отступит.
Она неуклюже расстегнула деревянные пуговицы на шерстяном плаще, твёрдо и решительно сжав губы от принятого решения. Ридикюль покачивался. Выпростав левую руку, она перехватила сумочку и скользящим движением спустила плащ с правого плеча. Осторожно повесила изъеденную молью шерстяную ткань на согнутую в локте левую руку, как будто эта одежда имела какую-то ценность.
Это было не так.
За последние шесть месяцев она продала все, что имела.
И этого все еще было недостаточно.
Мужчина с серебристыми глазами мельком взглянул на подол её коричневого шерстяного платья. Темные ресницы отбрасывали ещё более темные тени на щеки.
Она знала, что он видел.
Подол юбки облепливал ее ноги. Виктория продала свой турнюр два месяца тому назад.
Он медленно поднял веки - его лицо было словно ничего не выражающая алебастровая маска.
Виктория видела себя его глазами. Ее лицо было изможденно холодом, страхом и голодом, темно-коричневые волосы были тусклыми от мытья без мыла в ледяной воде.
Она не была красивой, но она и не предлагала ему красоту; она предложила ему свою девственность.
Виктория распрямила плечи.
- Как вас зовут, мадемуазель? - спросил он приятным ровным голосом. Как будто они встретились на балу, а не в заведении с плохой репутацией.
Различные имена всплыли в сознании Виктории: Частити, Пруденс.
Ни одно из них не было уместно.
Целомудренная благоразумная женщина не оказалась бы сейчас в столь затруднительном положении.
- Мэри, - солгала она.
И знала, что ему известно о том, что она соврала.
- Положите плащ и сумочку на кресло.
Виктория прикусила губы, чтобы подавить поднимающуюся волну гнева. Он еще мог отвергнуть её, этот элегантный мужчина, окруженный красотой и комфортом. И ни разу бы не задумался о том аде, в который повергнет её его отказ.
Слева от неё, на стене, отражали золотистый свет переплетённые в тисненую кожу книги. Сверху - хрустальная люстра излучала тепло. А справа, в камине из чёрного мрамора, в причудливом танце соединялись синие и оранжевые языки пламени.
На одно ослепляющее мгновение она возненавидела светловолосого мужчину с серебристыми глазами за его пол и богатство, которым он обладал. Она была вынуждена сделать это - продать девственность - исключительно из-за своего пола и власти, которую давало мужчинам покорение женщины.
Виктория шагнула вперед и повесила шерстяной изношенный плащ на спинку голубого кожаного кресла - единственную защитную преграду. Неохотно она положила ридикюль на сидение, высмеивая своё нежелание расставаться с ним. Единственной ценной вещью, которая осталась у нее, была девственная плева.
Скоро она лишится и её.
- Отойдите от кресла. - Резкие нотки прорезались в его голосе.
Взглянув на него, Виктория застыла под холодным взглядом этих серебристых глаз.
Сердце подскочило к самому горлу.
Гнев, кипящий в ней, вынужден был отступить.
Она не станет жертвой.
Ни этого мужчины.
Ни мужчины, который методично разрушал её жизнь просто потому, что хотел бесплатно получить то, что сереброволосый незнакомец пожелал купить.
Виктория шагнула в сторону от кресла.
- Мне снять платье? - дерзко спросила она; сердцебиение глухими ударами отдавалось в ушах, висках, грудях. - Или просто задрать юбку и прислониться к стене?
- И часто вы задираете юбку, мадемуазель? - вежливо спросил он, серебристые глаза ждали ответа.
Виктория вскинула голову.
- Я не шлюха, - ответила она напрягшимся голосом.
Но ради чьей выгоды?
Причудливые тени замерцали в его глазах - серебристый цвет плавно перетек в серый.
- Вы продали с аукциона своё тело, мадемуазель. Уверяю, это превращает вас в шлюху.
- А вы купили мое тело, сэр, - огрызнулась она. - Во что это превращает вас?
- В шлюху, мадемуазель, - сказал он ровно, бледное лицо застыло, словно красивая маска. - Вы такая же влажная, как и напряженная?
Шок сковал Викторию.
Ну, конечно же, он имел в виду совсем не то, о чём она подумала.
- Прошу прощения?
- Ваши соски затвердели, мадемуазель. Я просто интересуюсь - такая же вы влажная от нахлынувшего желания?
Руки Виктории висели "по швам", и внезапно она остро осознала, что шерстяная ткань натягивалась при каждом вздохе-выдохе, натирая соски. Темно-бордовый ковер, высокий белый потолок и голубые эмалированные стены заглушали звуки, издаваемые проститутками и их клиентами, которые спаривались за пределами кабинета; все это ничуть не мешало тем образам, которые вызывали его слова.
Мужчины и женщины.
Объятия.
Поцелуи.
Прикосновения.
Обнажённые сплетенные тела.
Даримые удовольствия. Получаемые наслаждения.
Участие во всех половых актах, в которых порядочные женщины не желали участвовать. Или просто она когда-то хотела верить, что это так.
Последние шесть месяцев научили ее другому.
- Мои соски затвердели, - ответила она коротко, - потому что снаружи прохладно.
- Но здесь совсем не холодно. Страх, мадемуазель - мощное возбуждающее средство. Вы боитесь?
- Я - девственница, сэр. - Её спина напряглась; соски вдавились в шерстяной лиф платья. - В меня ещё никогда не входил мужчина. Да, я волнуюсь.
- Сколько вам лет?
Сердце Виктории пропустило удар. Она выглядит старше или моложе своих лет, задумалась она.
Следует ей солгать или сказать правду?
Что подобный мужчина хочет от женщины?
- Мне тридцать четыре года, - наконец, неохотно произнесла она.
- Вы - не молоденька девушка.
- Также как и вы - не юноша, сэр, - парировала она.
Виктория сжала губы, слишком поздно, слова эхом отразились между ними.
- Да, я - не юноша, мадемуазель, - ответил он невозмутимо. - Но мне очень любопытно - почему вы, в вашем возрасте, решили расстаться с девственностью этой ночью, в доме Габриэля.
Голод.
Отчаяние.
Но такому мужчине не захочется слышать о бедности.
Виктория попыталась быть благопристойной.
- Возможно, потому что я знала, что вы будете здесь сегодня вечером. Вы очень красивый, вам это известно. Первый раз у женщины должен быть с таким мужчиной, как вы.
Комплимент не возымел успеха. Виктория не была благопристойна.
- Я мог бы причинить вам боль, - нежно сказал он.
В его пристальном взгляде не было ничего нежного.
- Я хорошо знаю о том, что мужчина может сделать с женщиной.
- Я мог бы убить вас, мадемуазель.
Сердце Виктории подпрыгнуло в груди.
- Он у вас такой большой, сэр? - вежливо спросила она.
Желая убежать.
Желая сражаться.
Желая, чтобы ночь закончилась таким образом, чтобы наутро она смогла собрать воедино остатки своей жизни.
- Да, мадемуазель, у меня большой размер, - намеренно произнес он, следя за ней настороженным взглядом серебристо-серых глаз. - Немногим больше девяти дюймов. Почему вы не сняли плащ в салоне?
В камине развалилось горящее дерево.
Немногим больше девяти дюймов проникают между ее бедрами.
Образ мужского члена - тёмного орудия с прожилками вен и тёмно-красной головкой - мелькнул перед глазами Виктории. Но тут же на смену ему пришёл другой образ - лорда Джеймса Уорда Ханта, графа Голберна, министра внутренних дел… "Ну, девочка, сними плащ и покажи нам, что ты там продаешь".
По воскресеньям министр внутренних дел обедал с ее отцом; в течение же рабочей недели, в неустанных попытках очистить улицы Лондона от проституции, он занимался тем, что оскорблял падших женщин - "безнравственную прослойку общества" - перед палатой Лордов.
Она задумалась, знал ли её отец о ночной деятельности своего друга.
Она задумалась, разделял ли эту деятельность её отец.
Всё было не таким, каким казалось ещё шесть месяцев тому назад: ни так называемые респектабельные мужчины и женщины, ни обыватели, слоняющиеся по лондонским улицам, ни, конечно, сама Виктория.
Всю свою жизнь она скрывалась от желания; и вот теперь не может избежать его.
- Я не видела выгоды в том, чтобы выставлять себя напоказ перед публикой, - без всякого выражения произнесла Виктория. - Именно моя девственность имеет ценность, а не внешность.
- Вы боялись, что мужчины сочтут вас непривлекательной?
Она боялась, что мужчины узнают её.
- Я не предлагала красоту, - ответила она, защищаясь. И прикусила губу, осознав, что поддалась эмоциям.
Леди не демонстрировали своих чувств на людях. Предполагалось, что проститутки, как и гувернантки, вовсе не обладали эмоциями, не говоря уже о том, чтобы поддаваться им.
Бывшей леди, гувернантке, а теперь практикующей проститутке Виктории были присущи эмоции. Но она не хотела обладать ими.
- Вы считаете себя красивой? - спросил он бесстрастно, изучая ее взглядом серебристых глаз; у него были изящные лицо и пальцы - первое обрамлено коротким белым воротничком и соответствующей бабочкой, последние - чёрным мрамором, испещренным серебряными прожилками.
- Нет, я так не считаю, - с усилием произнесла Виктория. Честно.
Женщины растрачивали свои жизни на родителей, мужей, детей.
В подчинении не было никакой красоты.
- Но всё же вы думаете, что стоите две тысячи фунтов.