- Я запросила сто пять фунтов, сэр, - парировала она. - Это вы предложили две тысячи.
- Деньги важны для вас, - продолжал он. Голос. Глаза.
Виктория стиснула зубы.
- На деньги покупают уголь. Пищу. Кров. Да, деньги важны для меня, также как и для всех остальных.
Деньги, которые он заплатил за аренду этой комнаты на один час, обеспечили бы ей комфортную жизнь на несколько недель.
- Что бы вы сделали ради денег, мадемуазель?
Холодок пробежал по спине Виктории; потом он сменился жаром.
Он действительно спрашивает её, какие сексуальные акты она готова совершить?
- Я сделаю всё, что вы пожелаете.
- Вы позволите причинить вам боль.
Это был не вопрос.
Её сердце перестало биться, а потом забилось в учащённом ритме.
- Я предпочла бы обойтись без этого.
- Когда вы ели в последний раз?
Гнев охватил Викторию.
Он играл с нею. Просто потому что мог.
- Я здесь не для того, чтобы обсуждать мой аппетит, сэр.
- Но вы хотите есть.
Её желудок согласно заурчал.
- Нет, - соврала Виктория. - Я не хочу есть.
- Но вам известно чувство голода.
Она не признается в слабости этому мужчине, красота которого взывала ко всем женским инстинктам, которые она старалась подавить.
- Да, бывает, я забываю поесть.
Виктория прикончила чёрствую четвертушку буханки хлеба ещё три дня тому назад.
- Вы могли бы убить за деньги, мадемуазель?
Уличные проститутки иногда грабили и убивали клиентов, которых обслуживали.
Он подумал, что она уличная проститутка?
Неровный ноготь впился в её правую ладонь.
- Я могу заняться проституцией непосредственно этой ночью, сэр, но я не воровка и уж тем более не убийца. Вам нет нужды меня бояться.
- Вам доводилось убивать человека? - упорствовал он.
- Нет, - категорически отрезала она. Но у Виктории было такое желание.
Наблюдая, как день ото дня сокращаются её скудные сбережения, она хотела причинить боль мужчине, ответственному за все страдания, которые он вынесла из-за его действий.
- Вы бы стали меня умолять, мадемуазель?
Холодок, пробегающий по позвоночнику Виктории, теперь разрастался у неё в груди.
- Нет, - отчетливо сказала она. Решительно. Удерживая его взгляд. - Нет, я не стану умолять вас.
Как ни стала бы умолять любого другого мужчину.
Горящее полено упало в камине. Столпы искр устремились в дымоход.
- Снимите платье.
Желудок Виктории заурчал, подло напоминая о её смертности.
Если он возьмет её, она может умереть.
Если он не возьмет её, она умрет.
От холода. От голода.
Или, возможно, её убьют ради плаща и ботинок, чтобы кто-то смог пережить на лондонских улицах ещё одну ночь, ещё одну неделю, еще один месяц.
Чувствуя себя так, будто она сторонний наблюдатель, Виктория потянулась к лифу платья. Она видела свои действия серебристыми глазами.
Покрасневшими обветренными пальцами Виктория расстегнула одну пуговицу, вторую, третью… За расстёгнутым коричневым шерстяным лифом платья показалась бледная кожа. Основание шеи… ложбинка между грудями… изгиб живота, скорее впалого, чем округлого…
Глубоко вздохнув, Виктория повела плечами. Жёсткая шерсть каскадом скользнула со спины и бедер, распластавшись вокруг ног.
На ней не было ни женской сорочки, ни корсета, ни нижней юбки, чтобы прикрыть ягодицы.
Эти вещи также были проданы на Сент-Джайлс Стрит.
Она распрямила плечи, сознавая не столько свое сбившееся дыхание, сколько то, что на бёдрах болтаются мешковатые шелковые панталоны, шерстяные чулки сморщились на коленях, а полуботинки натёрли лодыжки.
Сделав над собой усилие, Виктория очистила мозг от посторонних мыслей.
Жаркая волна охватывала кожу, в то время как холод его пристального взгляда блуждал по её телу. Плечам. Грудям. Шелковым панталонам, прикрывающим верхнюю часть бёдер.
И снова по плечам, грудям.
Взгляд задержался на сосках.
Они были твердыми.
От холода, сказала она себе.
И знала, что снова солгала.
Виктория хотела почувствовать мужские руки на своём теле.
Она хотела почувствовать руки этого мужчины на своём теле.
Она хотела раз и навсегда покончить с девственностью, которая была и ценным достоянием женщины, и средством её падения.
Решительно Виктория положила руки на пояс поношенных шелковых панталон. И они тоже упали, потерявшись в ворохе шерстяного платья.
Обнажённые ягодицы покрылись гусиной кожей.
Ей не нужно было следовать за его взглядом, чтобы понять, что он так пристально рассматривал: волосы между бёдер были вьющимися, в то время как на голове - прямыми.
Этот взгляд прокладывал жаркий след по её телу.
Ещё ни один мужчина не видел Викторию обнажённой.
Без сомнения этот мужчина видел сотни голых женщин.
Женщин, чья кожа была мягкой, а бёдра - округлыми и податливыми. Женщин, чьи ребра не выпирали, словно китовый ус, вшитый внутрь корсета.
Женщин, которые знали, чего ожидать от такого мужчины.
Виктория поспешно наклонилась, чтобы развязать импровизированный пояс с подвязкой вокруг правого бедра, спина натянулась, груди соблазнительно качнулись…
- Встаньте прямо.
Конвульсивно вздрогнув от резкого приказа, она выпрямилась.
Щёки мужчины были бледными, что скорее подчёркивало, а не смягчало высеченные, словно из камня, совершенные черты лица.
Напряжение витало вокруг него. Или возможно это пульсировали сосуды в глазах Виктории.
Светловолосый мужчина с серебристыми глазами не был таким безучастным, каким хотел показаться.
Она не была такой отстранённой, какой хотела казаться.
- Перешагните через одежду.
Желудок Виктории перевернулся. Она неловко ступила из вороха шелковых панталон и рухнувшей крепости своего платья. Одинаковые подвязки, поддерживающие чулки, поочередно впились в растягивающуюся кожу правого, левого колен. Ноги погрузились в трясину, которой обернулся плисовый бордовый ковер.
- Распустите волосы.
Голос был все еще резок, но он несколько иначе произносил слова. На французский манер.
Груди Виктории пульсировали с каждым ударом сердца. Она тут же задалась вопросом - заметил ли он её сердцебиение.
Подняв руки, она искала шпильки. Чувства обострились, груди подались вперёд, живот напрягся…
- Повернитесь.
Виктория замерла с громко бьющимся сердцем в груди.
- Прошу прощения?
- Повернитесь и распускайте волосы спиной ко мне.
Спиной к нему она не сможет защитить себя.
Она была не в состоянии защитить себя шесть месяцев назад затянутая в корсет, скрывающий её добродетель.
Виктория повернулась.
У дальней стены стоял голубой кожаный диван. Над ним синее море переходило в оранжевый закат.
Смутно Виктория признала в живописи школу импрессионистов, создателей многообразной игры рефлексов.
Она осторожно вытащила шпильки, остро ощущая пристальный взгляд мужчины. Словно прикосновения.
К ягодицам. Затылку. Плечам. Опять к ягодицам.
На картине окутанный тенью человек склонился в маленькой лодке; он греб на фоне заходящего солнца и легких волн, изображённых на холсте.
Никто никогда не узнает его имя.
Возможно, у него не было имени. Возможно, он - плод воображения художника.
Человек, у которого нет жизни за пределами этой картины.
Необъяснимые эмоции захлестнули Викторию: унижение, волнение; гнев, страх.
Волосы свободной волной упали на спину, густая тяжелая масса скрыла наготу, подразнивая ложбинку между ягодицами.
Это не остановило надвигающуюся реальность.
- Теперь повернитесь ко мне лицом.
Крепко зажав в ладони шпильки, она медленно повернулась.
Тепло комнаты не отражалось в серебристых глазах, наблюдающих за ней.
Это, подумала она, тот момент, когда она потеряет последнее, что осталось от её девичества.
Это то, к чему её подводили последние шесть месяцев. То, к чему её привёл неистовый аукцион.
Будущее разверзлось перед ней.
Она не знала, что сулила эта минута, эта ночь.
Она не знала, кем проснётся на следующий день - Викторией-женщиной или Викторией-проституткой.
Страх, который она сдерживала во время аукциона, накрыл её мрачной волной настоящей паники.
Она лгала, когда твердила себе, что женщина, продавшая своё тело, сохраняет за собой самообладание, - Виктория не могла сдержать эмоций. Мужчина с глазами цвета расплавленного серебра мог.
И знал это.
- Я не знаю, как вас зовут, - вырвалось у нее. Волосы тяжелой массой окутывало тело.
- Разве, мадемуазель? - мягко и обольстительно спросил он.
Виктория открыла рот сказать, что у неё не было возможности узнать его имя: женщины, подобные ей, и такие мужчины, как он, вращаются в разных кругах общества.
- Вы находите меня желанной? - спросила она вместо этого.
Завтра она будет с ужасом вспоминать свой вопрос. Но не сейчас.
Ни один мужчина не говорил ей, что она - желанна.
Восемнадцать лет она носила незамысловатую прическу и одежду, избегая мужского внимания, чтобы не потерять своё место.
Но, в конце концов, потеряла.
Место. Независимость.
Самоуважение.
Она отдавала этому мужчине свою девственность, и не важно, что он платил за неё.
Ей нужно услышать, что он считает её желанной.
Ей нужно знать, что женщина ценна сама по себе, а не только ее целомудрие.
Свет, лившийся от люстры, отражением мерцал и вспыхивал в серебристых глазах - зеркало, обнажающее её собственную душу.
Сердце Виктории отсчитывало пробегающие секунды….
Опорочит ли он её?..
- Да, я нахожу вас желанной, - наконец ответил он.
И солгал.
Боль стремительно переросла в ярость.
- Нет, вы так не считаете, - резко возразила Виктория.
Он хотел того же, что и другой мужчина: кусок плоти вместо женщины.
Серебряные отблески огня тихо полыхали в его глазах.
- Откуда вы знаете, что я чувствую, мадемуазель?
Кровь прилила к грудям и бёдрам Виктории, подстрекая её.
- Если бы вы желали меня, сэр, то не сидели бы там, уставившись так, будто я кишу паразитами. Я такая же чистая, как и вы.
Так же достойна, как и он.
Тишина, окружающая его, казалось, впиталась в воздух.
- С какой стати я сделал бы ставку на вас, если не желал вас? - тихо спросил он.
- Вы не видели меня, - пояснила Виктория, стараясь обуздать готовые выйти из-под контроля эмоции и чувствуя, что терпит неудачу. Она не просила этого. - Как вы можете желать того, чего не можете увидеть?
Как она могла желать того, чего не испытывала?
Но она желала.
Она тайно мечтала о том, чтобы какой-нибудь мужчина полюбил бы ее как женщину, которой она была, а не тот образец добродетели, в который она сама себя превратила. А сейчас даже эта мечта исчезла.
Ни один мужчина не полюбит её: мужчины не влюблялись в шлюх.
Незнакомец, сидевший перед ней, словно статуя, смотрел на неё немигающим взглядом. Любил ли он когда-нибудь? Любили ли его?
- Почему вы считаете, что я предложил бы за вас цену, если я не хочу вас? - спросил он обманчиво ласковым голосом.
В его глазах не было никакой нежности.
Но Виктория хотела, чтобы она там была. Она хотела, чтобы он был ласков…
После этой ночи она станет другой, и ей нужен был кто-то, чтобы оплакать старую Викторию Чайлдерс и приветствовать новую.
- Некоторые мужчины верят, что сифилис можно вылечить, если взять девственницу, - коварно заявила она, желая вызвать хоть какую-то эмоцию, ответную реакцию у этого мужчины, который никогда не испытывал голода.
Ей это удалось.
Серебристые глаза сузились.
- У меня нет сифилиса, мадемуазель.
Виктория не отступила под угрозой, читаемой в его голосе и глазах.
- У меня тоже, сэр, - резко ответила она.
Опасность замерцала в воздухе.
- Что вы хотите, мадемуазель? - тихо спросил он.
Она хотела того же, что и все женщины.
- Я хочу, чтобы мужчина хотел меня, а не мою девственность, - откровенно призналась Виктория.
- Вы хотите, чтобы я желал вас, а не вашу девственность? - повторил он так, как будто мысль о том, что женщина хочет, чтобы её желали за то, что она женщина, а не за её невинность, никогда не приходила ему в голову.
Время лжи прошло.
- Да. Хочу.
Свет. Тень.
Серебристые. Серые.
Виктория отказывалась отвести взгляд от его глаз, которые поочередно отражали свет и тень, серебристое пламя и серую сталь.
Это та женщина, которой она стала. Это та женщина, которой она всегда была…
- И как бы вы хотели, чтобы я продемонстрировал вам своё желание? - спросил он, удерживая ее взгляд, поглощая его…
Виктория подумала о мужчине, который продемонстрировал ей своё желание, уволив ее.
- Вы заплатили две тысячи фунтов за привилегию прикасаться ко мне, - сказала она, в то время как сердце, казалось, подпрыгнуло к самому горлу.
- Вы хотите, чтобы я прикоснулся к вам? - спросил он тем мягким, соблазнительным голосом, в котором не было ни мягкости, ни соблазнения, а только простая и ясная опасность.
- Я не хочу, чтобы меня взяли, как уличную девку.
Грубая правда перекрыла рев огня в камине и стук крови в ушах Виктории.
На одно мгновение та боль, которую она испытывала, мелькнула в его глазах.
И тут же ушла.
Из его глаз, но не из её.
- И всё же вы пришли сюда продавать свою девственность, - голос был лишён эмоций, а глаза безжизненны, - как уличная девка.
Правда не покоробит Викторию.
- Да.
- Как бы вы хотели, чтобы вас взяли, мадемуазель? - резко спросил он.
Со страстью. С нежностью.
Но оба знали, что она продала это право.
Груди Виктории трепетали с каждым ударом её сердца. Металлическая шпилька впилась в её ладонь.
- С уважением, - напряжённо ответила она. - Я хочу, чтобы меня взяли с уважением… потому что я - женщина.
А не потому что девственница. Она хотела, чтобы к ней относились с уважением, потому что она - женщина. Потому что она не безупречна.
От напряжения кислород с трудом поступал в лёгкие Виктории.
- "Весь мир - театр, в нем женщины, мужчины - все актёры", - неожиданно продекламировал он. Наблюдая за ней. Серебристым пристальным взглядом, что был острее металлической шпильки, впившейся в ладонь. - Вы поклонница Шекспира, мадемуазель?
Виктория растеряно заморгала от резкой смены темы разговора. Однако это не замедлило бешеного сердцебиения.
- Именно эта пьеса у Шекспира мне не особо нравится, - удалось вымолвить ей.
- Какая именно?
- "Как вам это понравится", - сказала Виктория. - Пьесу, строчку из которой вы только что процитировали.
Воздух вокруг них завибрировал - возможно, в одной из комнат открыли дверь. Или закрыли.
- Вы получаете удовольствие от сцены? - спросил он таким дразняще соблазнительным голосом, которым никто в мире не имеел права обладать.
Он пробежал по её коже, словно огни святого Эльма.
Дразня. Мучая.
Словно в насмешку за то, чего у неё не могло быть.
Она заставила себя сосредоточиться на его вопросе, а не на своем желании и наготе.
Виктории только однажды приходилось играть на сцене.
- Да, - ответила она. - Я получаю удовольствие от сцены.
И опять эта едва заметная вибрация - немой отголосок.
Только чего?
- Подойдите ближе, мадемуазель.
Команда, произнесённая мягким голосом, не уменьшила давления, сжимающего грудь Виктории, словно обруч.
Вот сейчас он возьмёт её. Полностью одетый, в то время как на ней только сморщенные на коленях чулки и изношенные полуботинки.
Прислонив к стене или нагнув над столом.
Как шлюху.
Виктория поняла, как нелепо она должна выглядеть - бывшая гувернантка, не обладающая элегантностью, чьей единственной материальной ценностью является девственная плева. Какой смешной должно быть, по его мнению, она была, требуя уважения к себе, в то время как над её одеждой презрительно насмехались бы даже самые низко оплачиваемые рабочие.
- Мои ботинки… - запнулась она.
- Оставьте их.
- Это не… - голос Виктории затих.
- Прилично, мадемуазель? - предположил он, цинично искривив губы.
Опыт и знание других ночей и других женщин отчетливо читались на его лице.
Сколько раз он проходил этот ритуал? - подумала она.
Сколько застенчивых девственниц он успокоил?
- Я собиралась сказать… удобно, - ответила Виктория, стараясь не потерять контроль над собой.
Она не узнавала себя, невозмутимо стоящую обнажённой перед незнакомцем, который громко озвучил её боль и потребность - эта женщина пугала Викторию так же, как и мужчина с глазами цвета расплавленного серебра.
- Уверяю вас, мадемуазель, ваши ботинки - не помеха, - сокровенно произнес он.
Ноги Виктории утопали в густом ворсе ковра; она шла вперёд, покачивая худыми бёдрами.
При каждом шаге они тёрлись друг о друга, вызывая приятные ощущения в набухших половых губах - ее движения причудливым танцем отражались в его глазах.
"Я знаю о желании, которое вызывает моя красота", - говорили эти глаза. Он знал о влаге, которая сочилась из её влагалища, и жаре, который превращал её соски в горошины.
За то короткое время, что они провели вместе, он узнал о Виктории больше, чем любой другой человек, которого она когда-либо видела.
Левый каблук Виктории подвернулся.