Волосы качнулись, словно маятник, лицо вспыхнуло от смущения, она вернула равновесие.
Мужчина с серебристыми глазами не выказал ни одобрения, ни насмешки - мрамор, заключённый в плоть. Он повернулся, скрипнув деревянным креслом, следуя за ее продвижением с непостижимым выражением лица.
Виктория остановилась между его телом и столом. Позади нее невозмутимый огонь деловито потрескивал в камине, равнодушный к надвигающейся потере женской невинности.
От мужчины пахло дорогим мылом и едва уловимыми ароматами табака и духов - слабый отголосок запахов, наполнявших салон.
Его макушка была на уровне её грудей; мыски изношенных ботинок находились в нескольких дюймах от мысков модных чёрных замшевых туфель.
Преимущество в росте - не преимущество вовсе. У Виктории не было сомнений в том, кто из них сильнее. Быстрее.
Гораздо опаснее.
В течение долгих секунд он смотрел на её груди, соски которых выглядывали из-под гривы волос, перекинутых через правое плечо.
У него были длинные ресницы. Густые. Тёмные, словно сажа из дымохода. Они отбрасывали неровные тени на бледную безупречную кожу.
Только сейчас он не был таким бледным. На высоких скулах выступили темно-розовые пятна. Виктория почувствовала, как под пристальным взглядом удлиняются и твердеют её соски.
Медленно он поднял ресницы. Серебристый взгляд сковал её.
- Я не хочу хотеть… - отчаянно прошептала она, чувствуя себя невыразимо уязвимой.
Она никогда не хотела желать… мужских прикосновений, мужских поцелуев, мужской страсти… Его зрачки расширились, глаза из серебристых превратились в чёрные.
- Желание - часть всех нас, мадемуазель.
Горло Виктории необъяснимо сжалось.
- Вы не похожи на человека… страдающего… этими желаниями.
Сожаление, промелькнувшее на его лице, утонуло в черных глубинах зрачков.
- Считается, что желание не приносит страданий.
Но оно причиняло страдание ему, неожиданно поняла Виктория.
Этот мужчина боролся со своими потребностями так же, как она боролась со своими. Боялся хотеть, не в силах остановить как страх, так и желание.
- Вы за этим пришли сегодня вечером в дом Габриэля… чтобы найти женщину, которая не отрицает своих потребностей? - нерешительно спросила она.
Глубоко в её влагалище забился пульс: один раз, второй, третий… синхронно ему забился пульс в его щеке: один раз, второй, третий…
- Как далеко вы намерены зайти в этой игре, мадемуазель? - спросил он неожиданно резким голосом.
- Это не игра, когда женщина отдаёт свою девственность мужчине, - прерывистым голосом ответила Виктория.
- Что, если я хочу больше, чем ваша девственность?
Свободные пряди волос покрывали его голову, словно серебристый ореол.
Она поняла, где раньше видела этого человека: она видела это сходство в витражах.
У него было лицо ангела.
Ангела, который в одной руке нёс спасение, в другой - погибель.
Слезы защипали ей глаза.
- Это - всё, что у меня есть.
- Вы видели мужчин с женщинами.
Картины, которые наблюдала Виктория в течение последних шести месяцев - от поспешных совокуплений до открытых и откровенных лапаний - отражались в его глазах.
- Да, - ответила она.
Нет ничего, чего бы она ни видела за эти шесть месяцев.
- Тогда вы знаете, что есть много способов, которыми мужчины хотят женщин.
Жар и холод пробежали по спине Виктории.
В самом деле, до грубости откровенный разговор.
- Да.
- Вы когда-либо ублажали мужчину губами и языком, мадемуазель?
Тёплое дыхание, ласкающее её кожу, внезапно стало ледяным, контрастируя с обжигающим жаром, растекающимся вниз по шее и груди.
- Нет.
Свет и тень заиграли в его глазах.
- Но вы бы сделали это… для меня?
Виктория боролась с запретами, окружавшими её всю жизнь.
- Да.
Только этой ночью…
С этим мужчиной…
- Вы говорите по-французски?
- Un petit peu, - призналась она. - Немного.
Достаточно, чтобы преподавать грамматику детям. Но ему вряд ли захочется знать о её предыдущей профессии. После этой ночи они, скорей всего, никогда встретятся вновь.
Металлические шпильки, зажатые в правой ладони, впивались в руку.
- У французов есть выражение - empétarder, - сказал он, мраморная кожа пылала, словно нагретый свечой алебастр. - Знакомо ли оно вам?
- Petarader означает… иметь неприятные последствия, - произнесла Виктория дрожащим голосом.
Груди набухли. Соски отвердели.
- Empétarder - антоним, - пробормотал он, изучая её реакцию. - Оно используется чисто в сексуальном контексте и означает "принимать что-либо через задний проход".
Через… задний проход.
Дыхание Виктории прервалось.
Её понимание отразилось в его расширенных зрачках.
- Вы бы предоставили мне туда доступ, мадемуазель? - намеренно и вызывающе спросил он. - Вы бы разделили со мной своё тело… любым способом, каким бы я ни попросил?
Инстинктивной реакцией Виктории было отпрянуть.
Нет.
Темнота его пристального взгляда не позволила бы ей отшатнуться.
- Да. Если это то, чего вы желаете.
- Но вы бы получили удовольствие от овладения вами таким способом?
- Я… - Не знаю. Виктория сглотнула; груди качнулись в такт движению; груди, к которым он ещё должен был прикоснуться. - Удовольствие всегда предпочтительнее боли.
- Во всяком удовольствии всегда есть боль, мадемуазель, - сказал он удивительно отстранённым голосом. - Французы иногда называют оргазм la petite mort, маленькая смерть. Вы бы разделили вашу боль… так же, как и удовольствие?
Маленькая смерть…
На улицах Лондона нет маленькой смерти; каждая из них - окончательная.
- Я попытаюсь, - ответила она.
- Вы бы позволили мне держать вас, когда наши тела будут истекать потом, а запах секса наполнит наши легкие, - сказал он, скорее как утверждение, а не вопрос.
От его слов по телу пробежали электрические разряды.
- Никто никогда не держал меня в объятиях, - непроизвольно призналась Виктория. Ничейный ребенок…
Но Виктория не хотела думать об этом. Не сегодня вечером.
- Но вы позволите мне держать вас, - упорствовал он.
Истекающие потом. Запах секса, заполняющий их легкие.
Она глубоко вздохнула, чувствуя запах слабого чистого мужского аромата, присущего ему.
- Да.
Виктория позволила бы ему держать её.
- И держали бы меня.
Пустота в его глазах сжала её сердце. Он не верил в то, что женщина захочет держать его в своих объятиях.
Или возможно он не верил в то, что шлюха захочет держать его.
- Да, - сказала Виктория.
- Потому что я дам вам две тысячи фунтов, - подталкивал он.
- Да, - солгала Виктория.
Вовсе не из-за двух тысяч фунтов она разделила бы с ним своё тело: этот мужчина затронул её струну своими словами, если не телом.
В голове Виктории зазвенел крошечный предупреждающий звоночек. Он словно говорил ей, что было верхом самонадеянности для такой, как она, женщины, - женщины без опыта, - думать, что такой мужчина, как он, тосковал по близости.
Виктория проигнорировала предупреждение.
Его волосы были длиннее, чем того требовала мода; они вились у него над воротником.
Чувствуя себя необычайно слабой и в тоже время - бесконечно могущественной в своей женственности, она протянула дрожащую руку, чтобы прикоснуться к серебристому локону.
От него не последовало никакого предупреждения или протестующего движения, но внезапно расстояние между ними оказалось много больше тех нескольких дюймов, что разделяли их тела.
- Одевайтесь, мадемуазель, - категорично заявил он. - И назовите мне имя человека, который нанял вас.
Глава 3
"Одевайтесь", - отдалось в ушах Виктории. А вслед за этим: "И назовите мне имя человека, который нанял вас".
Внезапно она ощутила тепло камина на своих грудях и ягодицах, которые вдруг стали похожи на глыбы льда.
Тяжелые.
Нескладные.
Нежеланные.
Она не понимала, почему белокурый мужчина отстранился. Ей не было нужды понимать.
Отказ был отказом на любом языке, неважно, словесном или физическом.
Цепляясь за свою боль, Виктория отступила назад.
Левый каблук подвернулся.
Она отчаянно ухватилась… за белую ткань.
Шпильки дождем посыпались на столешницу из черного мрамора.
С силой врезавшись в стол, она уставилась сквозь пряди темных безжизненных волос на пистолет. Рукоятка была вырезана из розового дерева, ствол тусклый, сизого цвета. Такого же цвета, как волосы ее отца, ошеломленно отметила она. А потом на виду остался только тусклый сизый металл, дерево поглотили длинные изящные пальцы.
Резко откинув голову, Виктория выронила салфетку. Одновременно она оттолкнулась от стола.
Свет заполнял зрачки мужчины, пока их чернота не стала двумя крошечными булавочными уколами, а радужки не превратились в литое серебро.
В них не было никакой страсти. Никакого сострадания.
Никакого признака интимных слов, сказанных им.
В мозгу Виктории немедленно возникла картина ее трупа, одетого только в сморщенные чулки и изношенные полуботинки.
Она не хотела, чтобы ее труп, опутанный волосами, был найден одетым в сморщенные чулки и изношенные полуботинки.
Слова поднялись в горле; она проглотила их. Она сказала, что не станет умолять. И она не станет.
- Вы собираетесь убить меня? - ровно спросила Виктория.
Звук развалившегося в камине дерева был ей ответом.
Светлоглазый мужчина гибко поднялся; одновременно он отогнул правую полу фрака, вкладывая пистолет в кобуру, что висела у него под рукой - мелькнула коричневая кожа, немедленно скрытая одеждой. Повернувшись, он обошел стол с черной мраморной столешницей и прошагал по роскошному красно-коричневому ковру. Черные фалды равномерно покачивались в такт движениям: левая, правая, левая, правая. Он сгреб ее одежду, упругие ягодицы напряглись под черными шелковыми брюками.
Шелк и шерсть мягко ткнулись ей в грудь.
Виктория рефлекторно поймала одежду.
Со спины он был так же изящен, как и спереди.
Но теперь она видела перед собой не его спину.
Холодные серые глаза отвергли ее наготу и ценность как женщины, не важно какой - девственницы или нет.
- А я должен убить вас? - невозмутимо переспросил он.
Казалось, будто она жила с угрозой смерти всю свою жизнь.
Виктория задрожала - ноги, руки, живот.
Но и ради своей жизни она не доставит ему удовольствия видеть ее страх.
Подняв руки, она вызывающе натянула через голову изношенную шерсть, руки путались в шелке панталон, высвобождаясь. Наклонившись, она ступила в панталоны. Минули часы, пока она застегивала две крошечные пуговицы на их поясе. Минули дни, пока она застегивала деревянные пуговицы, тянувшиеся вдоль лифа шерстяного платья.
Серебряно-серые глаза ждали ее.
- Я - девственница, - ровно сказала она. - И у меня нет, - шесть месяцев назад она даже не знала такого слова, которым называли мужчин, живущих за счет приносимого женской плотью дохода, - сутенера.
Его глаза блеснули серебряным льдом.
- Я полностью осведомлен о вашем девственном статусе, мадемуазель.
Виктория втянула воздух; это не утихомирило колотящееся сердце.
Желание, которое всего несколько минут назад сжимало ее груди и растекалось влагой между бедер, продолжало биться и пульсировать - животное, которому еще предстояло осознать свою смерть.
Виктория перевела дыхание, чтобы успокоиться; это не помогло.
- Тогда, боюсь, я не понимаю, что вы хотите узнать.
- Я хочу узнать, почему вы здесь.
- Я думала, что это очевидно, - ответила она, ощущая пульсирующую кровь и быстрое биение сердца.
- Вас послал сюда мужчина, мадемуазель. Мне нужно знать его имя.
- Меня не посылал никакой мужчина, - повторила она. По крайней мере, непосредственно не посылал.
Но ее бы здесь не было, если бы не мужчина.
- Значит, вас послала женщина.
- Меня не посылала сюда женщина.
Его голос стал резче.
- Кто дал вам деньги, чтобы подкупить швейцаров?
Она не впадет в панику.
- Я не подкупала швейцаров.
- Мой дом - не общедоступный паб, мадемуазель. - Его пристальный взгляд был непреклонен. - Как вы миновали моих швейцаров, если не подкупили их?
Мой дом. Мои швейцары.
Предчувствие опасности смешалось со страхом, гневом и пульсирующим желанием Виктории.
- Вы владелец этого дома свиданий?
Его серебряные глаза не показали ни проблеска эмоций.
- Я - Габриэль.
Габриэль. Дом Габриэля.
О, Господи. Виктория сказала, что пришла в дом Габриэля в надежде, что он будет там.
"Первый раз у женщины должен быть с таким мужчиной, как вы", - сказала она.
Он подумал, что она намеренно вторглась в его дом, чтобы заинтересовать его?
- Вы француз? - импульсивно спросила она. И задумалась, не одурманили ли прошлые шесть месяцев ее разум.
Какая разница, кто он по национальности?
Француз мог застрелить женщину так же легко, как и англичанин.
- Я - француз, - холодно подтвердил он. - В последний раз, мадемуазель. Как вы миновали швейцаров?
Виктория вспомнила двух мужчин, охранявших вход в здание: волосы одного отливали золотом так же, как у стоящего сейчас перед ней мужчины - серебром; волосы другого швейцара мерцали, словно насыщенное красное дерево.
Их красота бледнела в сравнении с красотой их работодателя.
- Я сказала им, что мне нужен покровитель, - кратко ответила она. Гадая, поверит ли он ей.
Гадая, почему не поверит.
- И они впустили вас? - язвительно спросил он, серебряные глаза предупреждающе сверкнули.
Виктория распрямила плечи.
- Я не имею привычки лгать, сэр.
- Неужели?
В его голосе отчетливо слышался цинизм.
"Как вас зовут, мадемуазель?
- Мэри", - прозвучало в ее ушах.
- Нет, - подтвердила Виктория, - не имею.
- На улицах женская девственность оценивается в пять фунтов.
Она цеплялась за свою гордость. Это чувство было гораздо удобнее, чем страх.
- Я вполне осведомлена о том, сколько стоит женская девственность.
Репутация. Положение.
Жизнь…
- Тогда почему вы запросили сто пять фунтов?
Потому что не ожидала получить их.
- Вы думаете, что женская девственность не стоит такой суммы, сэр? - с вызовом сказала она.
- Я считаю, что женщины - и мужчины - стоят куда дороже, чем сто пять фунтов, - многозначительно ответил он.
Это был не тот ответ, которого ждала Виктория.
- Потому что вам нравится лишать женщин девственности, - презрительно сказала она.
- Нет, мадемуазель, потому что я был продан за сто пять фунтов. Но вы уже знали об этом, не так ли?
Слова эхом отдались в ее ушах.
"Вы продали с аукциона своё тело, мадемуазель. Уверяю, это превращает вас в шлюху.
- А вы купили мое тело, сэр. Во что это превращает вас?
- В шлюху…"
Виктория внезапно поняла, где она видела его глаза: она видела их, прочесывая улицы Лондона в поисках респектабельной работы. У бездомных был тот же самый безжизненный взгляд. Мужчины, женщины и дети, каждодневная жизнь которых - голод, холод и безысходность.
Мужчины, женщины и дети, которые изо дня в день торговали собой, крали и убивали, чтобы выжить, пока другие вокруг них умирали.
Ее сердце сильно ударилось о ребра.
- Кто вы? - прошептала она.
- Я сказал вам, кто я. Я - Габриэль.
Владелец.
Шлюха.
Но не по своему выбору.
Он ничего этого не выбирал.
Бедность лишала мужчин - так же как и женщин - права выбора.
- Я сожалею, - сказала Виктория. И сразу же осознала, что сделала ошибку.
Мужчина, который выжил и достиг такого положения, не примет жалости.
Он и не принял.
Он молча загородил ей выход, черные шелковые брюки задели голубую кожу подлокотника кресла в стиле королевы Анны.
- О чем вы сожалеете, мадемуазель? - спросил он так тихо, что ей пришлось напрячься, чтобы расслышать его.
Виктория отказалась отступать, и в прямом, и в переносном смысле.
- Я сожалею, что вас продали против вашей воли.
- Но это произошло не против моей воли, мадемуазель, - вкрадчиво возразил он. - Или тот человек забыл сказать вам об этом?
- Мы делаем то, что необходимо, чтобы выжить. - Виктория проигнорировала его упоминание о "человеке". - Наши желания тут не причем.
Его ноздри слабо раздулись.
- И вы сделали этой ночью то, что должны были сделать?
Виктория сжала губы.
- Да, сегодня ночью я сделала то, что должна.
- Вы согласились придти в мой дом и продать с аукциона свою девственность.
В ней вспыхнул гнев; она подавила его.
- Я не соглашалась, но да, я пришла сегодня в ваш дом именно с этой целью.
- Значит, вы невольная сообщница, - подначивал он.
- Я не сообщница.
- Но вы здесь из-за мужчины.
Да.
Виктория напрягла спину, шерсть натирала все еще набухшие соски.
- Я сказала вам, что не знаю человека, о котором вы говорите.
- Так кто же послал вас в мой дом, мадемуазель?
- Прости… - нет, Виктория не назовет женщину, которая помогла ей; женщины - и мужчины - делали то, что было необходимо сделать для того, чтобы выжить. - Друг сообщил мне, что ваши клиенты будут… щедрее, чем мужчины на улице.
- И этот друг… - он намеренно подражал ее неуверенности, - он мужчина или женщина?
Виктория хотела возразить, что это не его дело: здравый смысл остерег ее.
Тонкая проволока, бегущая вверх между ее плеч, натянулась.
Ей не нравилось, когда ею манипулировали.
- Женщина, - кратко ответила Виктория.
- Это женщина сказала вам, что вы должны назвать стартовую цену в сто пять фунтов?
Виктория отказалась отвести глаза от останавливающей сердце няпряженности его пристального взгляда.
- Мне жаль, что вы чувствуете, будто я насмехалась над вами, предлагая… начиная торги со ста пяти фунтов, - через силу извинилась Виктория. - Уверяю вас, ни моя подруга, ни я не знали о ваших обстоятельствах; на самом деле, до этой ночи я даже не знала о вашем существовании.
На сереброволосого сереброглазого мужчину не произвели впечатления ни ее извинения, ни ее невежество.
- Ответьте на мой вопрос, мадемуазель.
- Да, - огрызнулась Виктория, - это моя подруга предложила, чтобы я начала с этой суммы.
Он сощурил глаза.
- Какого роста ваша подруга?