Берта вдруг бросилась бежать в мою сторону, но Жанно быстро догнал ее под большим кустом черной смородины, росшим между двух здоровенных камней.
– Ты что? – спросила Берта.
– Один поцелуй! – ответил Жанно.
– А что такое поцелуй?
– Вчера я видел, как Селестэн поймал Франсину на заднем дворе, и он ей так сказал.
– А Франсина что?
Берту куда больше интересовала усыпанная ягодами ветка, которую она пыталась пригнуть.
– А Франсина говорит: "Иди отсюда, а то закричу. Ничего не получишь".
– Ну и что это значит? – сказала Берта. – Хлеб?
– Да нет же! Селестэн схватил ее и давай ртом к ее рту прижиматься. А я за курятником был и все видел. Селестэн ее очень долго не отпускал, а потом сказал: "Очень сладкий был поцелуй".
– Сладкий? – спросила Берта.
– Не знаю, так Селестэн сказал. Попробуем?
– Давай!
Берта вплотную подошла к нему, а он, как Селестэн, обхватил ее обеими руками и приложил губы к ее губам. Берта дернулась, будто ее молния ударила, вывернулась из его рук и начала плеваться.
– Тьфу… Сладко называется… противно, и все…
Жанно тоже плюнул от разочарования и сказал:
– Правда противно… И у тебя изо рта овсом пахнет.
– А из твоего, думаешь, не пахнет?
Берта никак не могла отплеваться.
– Взрослые все-таки вруны и обманщики, – заявил Жанно, явно разочаровавшись в поцелуе.
– Правда? – ехидно спросила Берта.
– И затеи у них грязные. А еще детей грязнулями обзывают… На, ешь смородину!
Он пригнул ветку к земле и начал обирать ягоду, бросая ее в подставленный подол Берты. Когда больше класть стало некуда, Берта важно приказала:
– Достаточно. Теперь будем есть.
Положила первую ягоду в рот и сказала:
– Ну ешь.
Я тихо ушла, невольно улыбаясь. Вообще-то, мне следовало бы сердиться на сына: и за то, что он водится с девчонкой, по вине которой сломал руку, и за эти глупые разговоры, и за то, что он, вместо того чтобы собирать вместе со всеми ягоды в лесу, попросту ест их вместе с Бертой и бездельничает. Но сердиться я не могла. Они оба были такие забавные… И мальчик очень далек от забот о том, как мы будем жить дальше. Может быть, это и к лучшему. Я бы так хотела, чтобы его детство было беззаботным.
Подслушанная болтовня открыла мне и неизвестные доселе отношения между Селестэном и Франсиной. Неужели они поженятся? Вот была бы неприятность. Как я без них справлюсь, я не представляла.
Впрочем, может быть, скоро я уеду в Шотландию и… Я предпочла не заканчивать эту мысль из суеверной боязни спугнуть свое счастье.
В тот вечер Селестэн говорил со мной, но пока не о женитьбе на Франсине Коттро.
– Мадам Сюзанна, а как бы вы посмотрели на то, что я наймусь на рыбацкое судно?
Я удивленно взглянула на бретонца.
– Зачем?
– Буду приносить рыбу, мадам Сюзанна. Надо же нам что-то есть. Я и Брике с собой возьму.
– И вы намерены уйти в море на несколько месяцев?
Он покачал головой.
– Нет, мадам Сюзанна. Нас будут брать дня на два, на три. Платить будут рыбой. Я принесу, а вы живо ее тут засолите.
– Ты когда-нибудь выходил в море, Селестэн? – спросила я.
– Нет, мадам Сюзанна. Но я думаю, что у нас получится; рыбацкое ремесло – оно ведь не труднее всякого другого.
Я молча размышляла. У меня и раньше возникали мысли о том, что наши запасы следует сохранить до зимы. А в нынешнее время надо питаться чем-то другим. Вот, например, рыбой… Мы сможем и засолить ее, и какую-то часть изжарить сразу.
Вслух я сказала:
– Мне эта мысль кажется очень удачной. Ты молодец, Селестэн.
Пора бы и мне самой ходить к морю. На берегу можно набрать сколько угодно крабов, креветок, устриц, особенно если прийти еще до рассвета и опустошить сети, выставленные другими рыбаками. Да, это будет кража. Но мне сейчас на это наплевать.
В ту ночь я долго не спала, едва сдерживая слезы. Несмотря на то что отец Медар обнадежил меня, я ясно чувствовала шаткость своего положения. Нам почти нечего есть… Мы снова впали в нищету. Это хорошо, что близняшки маленькие и могут довольствоваться молоком, кашкой, соком и пюре, но когда они вырастут, что я им предложу – чечевицу и бобы?
Ярость охватила меня. "Будь он проклят, – подумала я в бешенстве. – Будь он проклят, если обманул меня!"
Эта мысль касалась принца крови д'Артуа.
4
В воскресенье, 10 сентября 1795 года, еще не рассвело, когда я уже шла по дороге, толкая перед собой тележку, в которой мирным сном спали близняшки.
Никак нельзя было оставить их дома. Селестэн и Брике вчера ушли в море, детвора сегодня должна была, как я велела, отправиться в лес за ягодами и грибами, а Маргарита и так будет занята, присматривая за мальчиками и Авророй. Кроме того, она тоже отправится в лес. Оставить Веронику и Изабеллу на попечение Жака, которого мы в кресле каждое утро выносили на крыльцо, я не могла.
Дорога в гору, на холм, была тяжеловата. Девочки хорошо выросли, и в одиннадцать месяцев каждая из них весила по двадцать два с лишним фунта. Я постаралась их укутать получше, чтобы они не замерзли, и девочки теперь, кажется, даже не замечали, что их куда-то везут. Они спали, как всегда, почти в обнимку. Вероника уткнула носик в пухлую щечку Изабеллы. Какие они были чудесные! Даже в этой жалкой одежде… Волосы у них чуть потемнели, но оставались такими же золотисто-рыжими, с медным отливом. И ресницы тоже золотистые, длинные не по возрасту.
День был не из теплых. Холодный, сырой ветер гнал по серому, тускло освещенному светом зари небу огромные, набухшие, черные, как сажа, тучи. Я молила Бога, чтобы не начался дождь.
Когда вдалеке показалась потемневшая кромка моря с бахромой из белых барашков, вспененных волнами, близняшки проснулись. Покопошившись немного, Изабелла села в тележке. Вероника не спешила подниматься, зевая во весь ротик.
– Ма! – сказала Изабелла с несказанным удивлением.
И принялась с огромным любопытством оглядываться по сторонам. Они обе были еще не очень резвые, ибо только проснулись, и я бы очень хотела, чтобы они оставались сонными подольше. Изабелла уже ходила вразвалочку настолько хорошо, что запросто могла бы удрать. А Вероника последовала бы за ней даже ползком.
Они залепетали друг с другом на каком-то только им известном языке. Вероника показывала сестричке пораненный пальчик, который вчера где-то ухитрилась поцарапать.
– Укусийа, – объявила она с самым горестным видом.
– Это звей! – поучительно заключила Изабелла.
Мы достигли берега, и я попыталась установить тележку на песке и гальке как можно устойчивее. Потом покормила близняшек молоком.
– Маме сейчас нельзя быть с вами, – серьезно объяснила я им, – вы должны сидеть смирно и не капризничать. Изабелла, ты слышишь? Ты уже большая девочка, Бель, и ты на два часа старше Вероники. Ты за нее отвечаешь.
Изабелла согласно кивала, но вид у нее был лукавый. Нет, никак нельзя доверять этой маленькой бестии. Она впервые видела море и теперь даже ерзала на месте от любопытства. Чтобы было надежнее, я протянула веревку у обеих девочек под мышками и привязала их к тележке. Выход был, конечно, не самый эстетичный, но другого я придумать не могла.
Морские птицы и чайки, гнездившиеся в бесконечных извилинах утеса, поднимали над берегом оглушительный гвалт. Не обращая на них внимания, я быстро занялась тем, ради чего пришла сюда. К моему поясу был приторочен большой кожаный мешок, такой, с каким когда-то мой брат Антонио ловил крабов в Лигурийском море. Теперь крабов даже не надо было ловить. Они просто ползали в норках, своеобразных углублениях, наполненных чистой водой. Превозмогая отвращение, вполне естественное для того, кто занимается этим впервые, я бросала их в мешок. У них был твердый коричнево-красноватый панцирь с острыми колючими шипами, и приходилось проявлять ловкость, чтобы не пораниться. Думала ли я, вкушая на версальских приемах нежное белое мясо крабов в соусе, что доживу до такого?
Было воскресенье, и нельзя надеяться обнаружить много сетей на берегу. Я нашла только одну и быстро пошла к ней. Она была полна еще живых креветок, которых то и дело трепала морская волна. Я забрала их всех, не обращая внимания на то, что мой мешок стал очень тяжел, а внутри него страшно копошились мои пленники. Я лишь оглянулась из осторожности по сторонам, не идут ли рыбаки.
Шло время, и день как будто прояснялся. Свинцовые тучи приоткрыли горизонт и пропустили немного золотистого света. Но небо никак не хотело светлеть, и море было сине-зеленого цвета. Низкие и тяжелые облака спускали бахрому тумана на возвышающиеся берега. Такова Бретань – край вечных туманов, лесов и влаги…
Было уже десятое сентября. Да, десятое! Эмиссар от графа д'Артуа, как ни обнадеживал меня отец Медар, запаздывал уже на пятнадцать дней. В это время, согласно договоренности, я уже должна была быть в Эдинбурге. "Наверное, всего этого не будет никогда", – подумала я с яростью. Уж лучше бы я не питала никаких надежд! Уж лучше бы я всегда полагалась только на себя! Тогда, по крайней мере, разочарование не было бы столь жестоким. Я чувствовала себя так, словно надо мной безжалостно насмеялись.
Одному Богу известно, как я заплачу налог… От гнева и отчаяния я готова была умереть на месте. Ко всему этому примешивалась усталость. Я уже три часа бродила по берегу в поисках крабов – надо было набрать их много, не таскаться же сюда каждый день! А тут еще этот проклятый ветер, буквально валивший с ног. Он почти срывал с меня чепец, то и дело приходилось убирать выбившиеся золотистые локоны.
Я стала отстегивать мешок от пояса – он, такой тяжелый, ужасно меня утомил, как вдруг среди криков морских птиц я услышала иные звуки. Словно кто-то скакал на лошади по крутому склону утеса. Я подняла голову.
Это был всадник, весь в черном, на таком же черном вороном жеребце. Во всем этом было что-то жуткое. "Надеюсь, – подумала я, – это не бандит". Встретить в безлюдном месте всадника было в Бретани делом небезопасным.
И тут мои мысли прервались. Оторвавшись от всадника, я перевела взгляд на тележку, и от страха у меня перехватило дыхание. Изабелла, каким-то чудом освободившаяся из плена, отважно и безрассудно ковыляла к морю, подошла уже к самой воде. Огромные волны, казалось, могли коснуться ее ножек. Она не замечала никакой опасности. Одна сильная, мощная волна – и ребенка, как перышко, смоет и унесет в море!
Хриплый возглас вырвался у меня из груди.
– Изабелла! – закричала я в смертельном ужасе. – Назад, Бель, назад!
Нас разделяло по меньшей мере сто туазов, и я с чудовищной ясностью поняла, что только Бог может мне помочь: я не успею добежать до ребенка, прежде чем накатит новая сильная волна. Изабелла в страшной беспечности даже присела, подставляя ручки к воде…
Всадник теперь скакал к морю. Брызги вылетали из-под копыт его вороной лошади. Я видела, как он подскакал к Изабелле и, лишь наклонившись в седле, подхватил девочку на руки. Она была спасена, она вне опасности! Всадник осадил коня. Чувствуя невероятное облегчение и дикую, почти безумную радость, я ступила шаг вперед.
…И вдруг невольный ужас пронзил меня. Всадник, весь в черном, на вороном жеребце, мог у кого угодно вызвать дрожь, но не это поразило меня. Так, на фоне волн и темных туч, словно вылитый из бронзы, он был похож на моего покойного отца, что я содрогнулась. Во рту у меня пересохло. Нет, не может быть… Мой отец расстрелян! Я сразу же поняла глупость своих ассоциаций, тем более что всадник уже ехал ко мне, и я видела, что это вовсе не мой отец. Но, Боже мой, что-то в них было похожее. Что-то в осанке, в манере держаться…
Он спешился, передавая мне Изабеллу. Она по-прежнему пребывала в полном неведении насчет того, от чего только что была спасена.
– О, благодарю, благодарю вас, сударь! – проговорила я, прижимая к себе девочку, и невольные слезы показались у меня на глазах. – Не представляю себе, что было бы, если бы я тебя потеряла, Бель!
Я полагала, что он продолжит свой путь, но он все так же стоял, держа жеребца под уздцы и внимательно глядя на меня. Незнакомец был смугл и черноволос, но неожиданно яркие голубые глаза выделялись на загорелом лице. Даже не голубые, а синие. Такой же голубоглазый брюнет, как мой Жанно. Человек был вооружен с ног до головы: шпага, два пистолета да еще кинжал за поясом. Ветер трепал его черный суконный плащ и перья на черной фетровой шляпе с широкими полями. Его кожаная темная портупея была стянута широким поясом с массивной серебряной пряжкой, на ногах – ботфорты с отворотами чуть выше колен. При всей суровости его костюма мне показалось, что этот человек не испытывает недостатка в деньгах.
Он смотрел на меня крайне пристально и ничего не говорил. В замешательстве я поправила выбившийся из-под чепца локон, повернулась к незнакомцу в профиль, но это не помогло мне избавиться от его внимания, и тогда я нашла, что его поведение становится просто неприличным. Что он на меня смотрит? Да, я выгляжу крайне жалко в своей одежде, в деревянных башмаках и старой шали, наброшенной на плечи. Мне прекрасно известно, что наряд мой неважен. Но как смеет оценивать это он? И вдруг такая злость всколыхнулась у меня в груди, что я напрочь позабыла об услуге, мне оказанной.
– Сударь, – сказала я сухо, – не подумайте, что я мешаю вам продолжать свой путь. У вас свои дела, вы, вероятно, спешили.
С Изабеллой на руках я двинулась к тележке, где меня ждала Вероника.
– Разве вы меня не узнали? – спросил незнакомец. Голос у него был низкий, повелительный и звучный. – Я ведь приехал именно к вам.
Я обернулась, еще раз оглядела его. Мы что, встречались в Версале? Или в тюрьме? Незнакомец дворянин, в этом нет сомнения. Но я не узнавала его. Мне почему-то был странно знаком лишь исходивший от него запах – едва уловимый аромат нарда и сигар.
– Кто вы?
– Герцог дю Шатлэ, сударыня. Жаль, что вы меня забыли. Я узнал вас с первого взгляда.
Я вздрогнула. Пресловутый Александр дю Шатлэ, любовник бедной Изабеллы, которого она ставила даже выше графа д'Артуа! Что ж, в таком случае он еще более отъявленный мерзавец, чем принц. Об истории с пистолетом и убийстве Белланже я вспомнила, но ничуть не смутилась. С тех пор прошло столько событий, я столько выстрадала, что чувствовала себя абсолютно чистой и не ощущала вины ни перед кем.
– Зачем вы приехали именно ко мне? – спросила я резко и отрывисто.
– Чтобы узнать о судьбе Изабеллы, разумеется.
Что-то в его голосе, чуть дрогнувшем, наполнило меня уверенностью, что он лжет. Не потому он приехал, и об Изабелле ему наверняка все известно. Судьба Изабеллы – лишь предлог. Но тогда чем объяснить его визит? Вероятно, мне никогда об этом не догадаться. Я только чувствовала, как растет во мне тревога. Тревога и некоторая неприязнь к этому человеку. Мне не нравился его пристальный взгляд, его высокомерие, сквозившее в каждом движении. Его холодность.
– Она казнена, – ответила я быстро. – Простите, сударь, я не могу полнее удовлетворить ваше любопытство. Мне слишком больно вспоминать о подруге, я не готова к этому разговору.
– Вы назвали дочь в ее честь? – задумчиво спросил герцог. Вот как! Он даже запомнил, как зовут мою девочку.
– Да, в ее честь. Она просила об этом.
– А как имя второй?
– Вероника.
Я напряженно ждала бестактного вопроса о том, кто их отец, – вопроса, задаваемого мне почти каждым, но не дождалась. Он не спросил об этом.
– Ваша дочь попросту бесстрашна. Так же отважна, как и вы, сударыня.
– Я? В чем же моя отвага?
– Вы назвали дочь именем маркизы де Шатенуа. Не боитесь ли вы, что вместе с именем она унаследует и ее темперамент?
Синие глаза смотрели на меня пристально, испытующе, и хотя вопрос был немного ироничен, жесткие, выразительного рисунка губы герцога не улыбались.
– Я буду очень рада, сударь, если моя дочь вырастет такой же искренней, умной и неунывающей, как Изабелла.
Наши глаза встретились. Этого человека нельзя было бы назвать безупречным красавцем. Лицо, смуглое и обветренное имело слишком холодное выражение, чтобы располагать к себе собеседника. Складка жестких губ таила в себе надменность. Нос был довольно длинный, профиль – почти орлиный. Шляпа с широкими полями бросала тень на глаза, но иногда мне удавалось заметить их блеск – холодный, оценивающий, как все в этом человеке. И это – страстный любовник? Необыкновенный мужчина? Да он же сама холодность, само бесстрастие!
Правда, ростом он был высок, гораздо выше графа д'Артуа или Лескюра, – вероятно, шесть футов два дюйма. Я бросила невольный взгляд на его руки: они были такие же смуглые, как и лицо, но нельзя было не отметить некоторого изящества сильных длинных пальцев и аристократической тонкости запястий. Впрочем, эта тонкость, вероятно, основана на стальных мускулах.
Неожиданная мысль посетила меня.
– Как вы нашли меня здесь, у моря, сударь?
– Я был в вашем замке, мадам д'Энен. Какой-то паралитик сказал мне, что вы ушли к морю. Правда, я не предполагал…
Он не договорил, снова внимательно окинув меня взглядом. Меня удивило и то, что он назвал меня именем Эмманюэля, уже полузабытым мною, и то, как он на меня смотрел. Казалось, он изучает каждую черту моего лица. При этом его глаза оставались спокойны и не выражали никакого чувства.
И тогда я не выдержала.
– Почему вы так смотрите на меня?
Он впервые за эту встречу усмехнулся.
– Такова привычка, мадам д'Энен. Привычка джунглей.
Я, ничего не поняв и не надеясь понять, быстро сказала ему "до свидания" и, уложив мешок в тележку с близняшками, с силой толкнула ее вперед. Пора было возвращаться домой, близилось время обеда. А появление этого человека, такое странное и необъяснимое, я быстро забуду за ежедневными заботами.
Он, видимо, понял, что я не расположена заводить знакомство, ибо не преследовал меня. Я шла, толкая тележку, она подскакивала на гальке, приводя Веронику и Изабеллу в восторг. Вероника даже переставала морщиться, когда ее носика достигали запахи, исходившие от мешка.
– Бель! Глупая Бель! – прошептала я с укоризной. – Как ты могла?
Изабелла делала вид, что не слышит.
И тут произошло нечто неожиданное. Из-за огромного серого валуна мне навстречу выскочили два бретонца – встрепанные, краснолицые и, как мне показалось, разъяренные. Оба они так и сыпали бретонской бранью. Я невольно попятилась.
– Вот она! Это она украла! Я видел, эта девка три часа по берегу бродила!
Я постаралась овладеть собой, но мне это плохо удалось. Красть мне приходилось и раньше, но я впервые попалась почти на месте преступления. Это, вероятно, были хозяева взятых мною из сети креветок. Я невольно ухватилась за мешок, полная решимости никому не отдавать добытое таким трудом.
– Сейчас мы отведем тебя в деревню, мерзавка, там тебе зададут трепку! Ну-ка, показывай, что у тебя там!
Сжав зубы, я схватила мешок.
– Ничего я вам не покажу, убирайтесь!
– Эх ты, негодяйка! Хоть бы детей своих постыдилась таскать с собой! Давай мешок, не то живо в зубы заеду!