Он взглянул на меня, и темная улыбка исказила его черты.
"Андреа – отличный парень. Передайте ему, что Тереза мертва. А я – хуже, чем мертв. Он поймет, что это не я убил ее. Я бы не смог! Она зарезалась, прежде чем я успел остановить ее руку. Но так даже лучше".
"Она предпочла умереть, чем стать собственностью другого мужчины?" – спросил я.
Кармело Нери согласно кивнул. Или мои глаза обманывали меня, или у этого покинутого злодея блеснули слезы в глубине злых глаз.
Жандарм сделал мне знак, и я отошел. Почти в этот же момент появился командир небольшого отряда офицеров, размеренно позвякивая металлическими шпорами по каменной мостовой, он запрыгнул в седло и отдал команду – толпа расступилась в стороны, они пустили лошадей галопом, и через мгновение вся группа исчезла, увозя огромного хмурого бандита. Люди разделились на небольшие группы, взволнованно обсуждая случившееся, и постепенно разошлись по домам или возвратились к своим занятиям, таким образом, огромная площадь опустела быстрее, чем кто-либо мог вообразить. Я бесцельно бродил некоторое время, погрузившись в глубокую задумчивость. Пред моим мысленным взором была хрупкая верная Тереза, описанная таким образом капитаном-сицилийцем, которая лежала замертво на одиноких просторах Монтемаджорре с раной на груди, освободившей ее от всякой мужской любви и притязаний. Так значит, все же были в мире женщины, которые предпочли бы смерть измене? Странно! Очень странно! Должно быть, их нужно искать среди бедных женщин – таких как возлюбленная этого бандита. Холеная герцогиня в шелковых одеждах сочла бы кинжал вульгарным утешителем и скорее предпочла бы любовника, а еще лучше – нескольких любовников. Только грубые невежды предпочитают могилу позору – современное образование дает нам более мудрые инструкции и учит не быть слишком брезгливыми в таких пустяках, как нарушение данного слова или обещания. Время благословенного прогресса! Время постоянного движения вперед, когда яблоко греха так ловко замаскировано и столь красиво раскрашено, что мы можем фактически поставить его на фарфоровое блюдо и вручить друзьям, как ценный отборный плод добродетели, и никто не заметит мошенничества, которое мы совершаем, нет, мы ведь едва видим его и сами, настолько хороша подделка!
Во время бесцельного блуждания я обнаружил, что набрел на главный полицейский участок и, подчиняясь внезапному порыву любопытства, я в конце концов зашел внутрь здания, чтобы спросить о некоторых подробностях поимки Кармело Нери. Меня встретил красивый человек интеллигентного вида, который взглянул на мою карточку и приветствовал меня с учтивой любезностью.
"О да! – отвечал он на мой вопрос. – Нери создал нам кучу проблем. Но мы подозревали, что он уже покинул Гаэту, где до этого недолго скрывался. Несколько случайных слухов, собранных тут и там, направили нас на верный след".
"Он сразу сдался или оказал сопротивление?"
"Его взяли, как ягненка, синьор! Вот как все произошло. Один из наших людей последовал за женщиной, которая была с Нери – за некой Терезой – и проследил ее до одного местечка, узкого горного прохода, где она и скрылась. Он доложил об этом, и мы выслали вооруженный отряд. Эти люди в полночь пробрались попарно, захватив в кольцо предполагаемое место укрытия Нери. С первыми лучами солнца они набросились на него и взяли. Так случилось, что он не выказал удивления, а только спокойно сказал: "Я вас ждал!". Он был найден сидящим у мертвого тела своей любимой – она лежала в крови, недавно зарезанная. Несомненно, это он ее убил, хоть и клянется в обратном, ложь так же естественна для него, как дыхание".
"А где же его сообщники? Я думал, что он был главарем крупной банды?"
"Так и было, синьор, и мы схватили троих самых главных из них всего две недели назад, но остальных и след простыл. Я полагаю, что Кармело сам распустил их по стране. Как бы там ни было, они уже не вместе, а такие ребята не представляют опасности по одиночке".
"И каков приговор Нери?" – спросил я.
"О, пожизненная каторга, конечно. Иной альтернативы нет".
Я поблагодарил своего осведомителя и покинул участок. Я был рад узнать эти подробности, так как сокровища, которые я обнаружил в своем семейном склепе, теперь всецело принадлежали мне одному. Не оставалось ни единого шанса на то, что хоть кто-то из банды Нери рискнет вернуться в Неаполь на их поиски. И с мрачной улыбкой я подумал о том, что если бы бандит узнал о моих злоключениях, то возможно даже обрадовался бы тому, что его спрятанные богатства послужат моим целям для воплощения гениального плана мести. Все трудности сами собой сглаживались передо мною, препятствия устранялись, и теперь мой путь был совершенно свободен, и каждый пустяковый случай становился очередным указательным столбом на прямом пути, который вел меня к желаемой развязке. Казалось, сам Бог был на моей стороне, как Он всегда стоит на стороне справедливости! Не думайте, что нечестивые могут обмануть Вечную Мудрость своими молитвами и регулярными походами в церковь с кроткими лицами и набожно сложенными ладонями. Моя жена могла молиться, она могла стоять на коленях, как прекрасная святая в тусклом мерцании священного алтаря, с бездонными глазами, обращенными к безупречному, бесконечно доброму Христу – и что с того! Каждое слово, которое она произносила, было богохульством, которому суждено возвратиться на нее проклятием. Молитва опасна для обманщиков, она – как преднамеренный прыжок на острие обнаженного меча. Благородного человека меч защищает, но труса, который выхватывает его, как подлое орудие смерти, – он просто убьет.
Глава 11
Третья неделя сентября подходила к концу, когда я возвратился в Неаполь. Погода становилась все холоднее, и счастливые новости о постепенном ослаблении холеры начали обнадеживать исстрадавшееся и перепуганное население. Торговля возобновилась, удовольствия находили своих потребителей, и общество снова закружилось в своем легкомысленном вальсе, как будто никогда и не останавливалось. Я прибыл в город рано утром и располагал временем для некоторых приготовлений к осуществлению моего плана мести. Я снял самый шикарный номер в лучшем отеле, чтобы впечатлить всю общественность своим богатством и важностью. Я невзначай заметил хозяину отеля, что желал бы купить экипаж с лошадьми, что мне нужен был первоклассный камердинер и несколько других пустяков подобного сорта и добавил, что полагаюсь на его добрый совет и рекомендации касательно того, где я мог бы приобрести все это самого лучшего качества.
Не нужно говорить, что он превратился в моего раба – не было еще на свете монарха, которому так хорошо служили бы, как мне – даже официанты толкались в стремлении угодить мне, а сообщения о моем сказочном богатстве, великодушии и щедрости стали передаваться из уст в уса, что и явилось тем результатом, которого я желал достигнуть.
И вот наступил вечер моего первого дня в Неаполе, и я, предполагаемый граф Чезаре Олива, везде принимаемый и желанный дворянин, сделал первый шаг к возмездию. Стоял один из прекраснейших вечеров даже для этих прелестных мест: мягкий бриз задувал с моря, небо было жемчужным и прозрачным, как опал, но все еще ярким и покрытым нежными высокими облаками темно-красного и бледно-сиреневого цвета – маленькими кудрявыми пятнами, которые походили на цветочный душ, льющийся с какой-то далекой невидимой цветочной планеты. Воду залива слабо раскачивал ветерок, заворачивая ее в нежные маленькие темно-синие волны с белыми хлопьями пены на гребешках.
После ужина я вышел на улицу и направился к известному и популярному кафе, которое было моим любимым прибежищем во времена, когда меня звали Фабио Романи. Гуидо Феррари прослыл постоянным посетителем этого места, и я предчувствовал, что найду его там. Великолепные розово-белые залы были полны людьми и, отдавая долг приятной прохладе воздуха, сотни столиков были выставлены далеко на улицу, за которыми сидели компании людей, наслаждаясь мороженым, вином и кофе и поздравляя друг друга с новостями о постепенном уменьшении мора, который разорял город.
Я тайком и быстро огляделся вокруг. Да! Я не ошибся – мой бывший друг находился здесь – мой враг и предатель, который непринужденно сидел, удобно откинувшись назад на стуле, и с ногами, закинутыми на соседнее сиденье. Он курил и просматривал время от времени колонки парижской "Фигаро". Вся его одежда была черная – лицемерная ливрея, чей мрачный оттенок восхитительно подходил к его комплекции и красивым чертам лица. На мизинце его красивой руки, которая время от времени поднималась, чтобы поправить сигару, искрился алмаз, который отбрасывал бесчисленные блики, ловя вечерний свет. Алмаз имел исключительный размер и глубину цвета, и даже на расстоянии я признал в нем свою собственность.
"Итак! Сидел ли передо мной синьор – любитель подарков, или же верный хранитель священной памяти о потерянном друге?" – задался я вопросом, поглядев на него с темным презрением. Затем, внутренне собравшись, я медленно направился к нему и, заметив пустой столик рядом с ним, я пододвинул стул и сел. Он безразлично поглядел на меня поверх своей газеты, но ничего особенно привлекательного в виде беловолосого человека в затемненных очках он не нашел, так что вскоре снова вернулся к чтению "Фигаро". Я постучал по столу концом своей трости и подозвал официанта, у которого заказал кофе. Затем я зажег сигару и, подражая расслабленной позе Феррари, закурил. Тогда что-то в моем поведении, казалось, зацепило его, поскольку он отложил свою статью и снова посмотрел на меня, на сей раз с большим интересом и чем-то вроде беспокойства. "Вот оно начинается, друг мой!" – подумал я, однако отвернулся в другую сторону и притворился увлеченным видом за окном. Мне принесли кофе, я заплатил и оставил официанту необыкновенно большие чаевые, после которых он счел необходимым натереть мой столик с дополнительным рвением и принести мне все газеты, иллюстрированные и нет, которые только здесь имелись и подобострастно свалить их в кучу справа от меня. Я обратился к этому любезному служащему в резкой и неторопливой манере моего тщательно наигранного голоса:
"Кстати говоря, я полагаю, что вы неплохо знаете Неаполь?"
"О да, синьор!"
"Тогда не подскажете ли вы мне дорогу к дому некого графа Фабио Романи – богатого дворянина этого города?"
Ха! На этот раз – прямо в яблочко! Хотя я, казалось, и не смотрел в его сторону, но заметил, что Феррари вздрогнул, как от укуса пчелы, и весь исполнился внимания на своем стуле. Официант между тем, отвечая на мой вопрос, поднял руки, глаза и плечи – все вместе с пожатием плеч выражало смиренную печаль.
"Ах, Господь всемогущий! Он умер!"
"Умер! – воскликнул я в притворном страшном удивлении. – Таким молодым? Невозможно!"
"Эх, что поделаешь, синьор! Это была холера, не было никаких шансов. Холера не делает различий между молодыми и старыми и не щадит ни бедных, ни богатых!"
На минуту я опустил лицо в ладони, изображая переполнявшую меня печаль от этой новости. Затем, глядя вверх, я с сожалением сказал:
"Увы! Я опоздал! Я был другом его отца. Я был в отъезде в течение многих лет и так хотел встретиться с молодым Романи, которого видел в последний раз еще ребенком. Остались ли у него родственники? Он был женат?"
Официант, чье выражение лица приняло подходящее скорбное выражение, бывшее под стать моим чувствам, как он думал, немедленно просиял, отвечая нетерпеливо:
"О да, синьор! Графиня Романи живет на вилле, хотя, я думаю, что она никого не принимает, с тех пор как ее муж умер. Она молода и прекрасна, как ангел. У него также остался маленький ребенок".
Поспешное движение со стороны Феррари заставило меня повернуть глаза или скорее свои очки в его направлении. Он наклонился вперед и, приподняв шляпу с прежним учтивым изяществом, которое я знал так хорошо, сказал вежливо:
"Простите, синьор, что вас прерываю! Я хорошо знал покойного молодого графа Романи, возможно, даже лучше, чем кто-либо другой в Неаполе. И я буду счастлив сообщить вам любые сведения о нем, которые вы, возможно, ищите".
О, старая глубокая музыка его голоса – как сильно она ударила и пронзила мое сердце, словно мотив знакомой песни, столь любимой во времена нашей юности. На мгновение я не мог говорить – гнев и горе заполнили мое горло. К счастью, это чувство длилось лишь мгновение. Медленно я поднял свою шляпу в ответ на его приветствие и сказал натянуто:
"Я ваш покорный слуга, синьор! Вы меня действительно очень обяжете, если вы поможете мне связаться с родственниками этого несчастного молодого графа. Граф Романи-старший относился ко мне, как брат – у мужчин иногда возникает такая дружба. Позвольте мне представиться", – и я протянул ему свою визитную карточку с небольшим формальным поклоном. Он взял ее и, как только прочел имя на ней, одарил меня быстрым взглядом, в котором сквозило уважение, смешанное с приятным удивлением.
"Граф Чезаре Олива! – воскликнул он. – Я нахожу большую удачу в том, что мы встретились! Новость о вашем прибытии уже дошла до нас с посланником модной разведки, так что мы осведомлены, – здесь он непринужденно рассмеялся, – о том исключительном приеме, который вам оказали в Неаполе. Я только сожалею, что такие грустные новости должны были омрачить случай вашего возвращения сюда после столь долгого отсутствия. Позвольте выразить надежду, что, по крайней мере, это станет единственным облаком на лике нашего южного солнца!"
И он протянул руку с той готовой откровенностью и дружелюбием, которые всегда столь характеры итальянцам и в особенности ему. Холодная дрожь пробежала у меня по спине. Боже! Мог ли я принять его руку? Я вынужден, если собираюсь играть свою роль до конца; откажись я сейчас, и он счел бы это странным и даже грубым – не стоит проигрывать игру из-за одного неверного движения. С вымученной улыбкой я нерешительно протянул руку навстречу, не сняв перчатки, и тем не менее когда он сердечно пожал ее, мою ладонь обожгло, как огнем. Я чуть было не вскрикнул от той душевной пытки, что испытал в тот момент. Но это чувство быстро исчезло – испытание позади, и я понял, что впредь должен буду обмениваться с ним рукопожатием так же часто и равнодушно, как с любым другим человеком. Лишь в первый раз это действие столь сильно повлияло на меня. Феррари моих эмоций не заметил, он находился в прекрасном расположении духа и, повернувшись к официанту, который наблюдал за нашим знакомством, он воскликнул:
"Еще кофе и пару рюмочек "Глории", – затем, глядя на меня, он продолжил. – Вы же не против коньяка, граф? Нет? Хорошо! Вот моя карточка, – он вытащил ее из кармана и положил на стол. – Гуидо Феррари к вашим услугам – скромный небогатый художник. Давайте отпразднуем нашу встречу и выпьем за наше здоровье!"
Я кивнул. Официант исчез, чтобы принести заказ, и Феррари подвинул свой стул ближе ко мне.
"Я вижу, вы курите, – сказал он весело. – Могу я угостить вас своей сигарой? Они прекрасного сорта. Позвольте", – и он предложил мне богатый рельефный и украшенный серебром портсигар с гербом и диадемой фамилии "Романи" – с моими собственными выгравированными инициалами. Он, конечно, принадлежал прежде мне, но я взял его с чувством мрачного развлечения – я ведь не видел его со дня своей смерти!
"Прекрасная старинная вещь, – заметил я равнодушно, повертев его в руках, – любопытная и дорогая. Подарок или семейная реликвия?"
"Он принадлежал одному моему покойному другу, графу Романи, – ответил он, выпуская облачко дыма в воздух. – Он был найден в его кармане одним монахом, который видел его умирающим. Это и еще кое-какие вещи он затем принес его жене, и…"
"Она естественно передала вам портсигар, как память о вашем друге", – сказал я, прервав его.
"Именно так. Вы верно догадались. Спасибо", – и он забрал портсигар, когда я вернул его с вежливой улыбкой.
"Графиня Романи молода?" – выдавил я.
"Молода и прекрасна, как летнее утро! – ответил Феррари энергично. – Сомневаюсь, чтобы солнечный свет когда-либо падал на более очаровательную женщину. Если бы вы были молоды, граф, я бы умолчал о ее прелестях, но ваши седые волосы внушают мне доверие. Я торжественно заверяю вас, что хоть Фабио и был моим другом и отличным парнем в своем роде, но он никогда не был достоин женщины, на которой женился!"
"В самом деле! – сказал я холодно, так как его резкая правда острым кинжалом пронзила мое сердце. – Я знал его только мальчишкой. Он тогда, казалось, обладал теплым и любящим характером, подверженным ошибкам, иногда даже слишком доверчивым, но тем не менее многообещающим. Его отец так считал. Признаюсь, я думал также. Сообщения о том благородстве, с которым он управлял доставшимся ему наследством, достигали время от времени моих ушей. Он отдавал большие суммы на благотворительность, верно? И разве он не был поклонником книг и простых удовольствий?"
"О, все это – чистая правда! – нетерпеливо повернулся Феррари. – Он был самым высоконравственным человеком в порочном Неаполе, если вы говорите об этом. Прилежным, философом, совершенным дворянином, гордым как дьявол, добродетельным, неревнивым – и натуральным глупцом!"
Мое терпение опасно иссякало, но я контролировал себя, помня о своей роли в спектакле, который разыгрывал, и тогда я разразился громким резким смехом.
"Браво! – воскликнул я. – Сразу же видно, какой вы отличный парень! Вам совершенно не нравятся моралисты. Ха! Ха! Превосходно! Я с вами согласен. Добродетельный человек и дурак – нынче синонимы. Да, я прожил достаточно, чтобы это понять. А вот и наш кофе с "Глорией"! Я с радостью выпью за ваше здоровье, синьор Феррари, вы я должны стать хорошими друзьями!"
На секунду он казался пораженным моей внезапной вспышкой радости, но затем сам сердечно рассмеялся, и когда официант появился с кофе и коньяком, пользуясь случаем, он отпустил двусмысленную довольно бестактную шутку в адрес личных качеств некой Антуанетты, которую официант вроде бы одобрял в качестве будущей супруги. Парень усмехнулся, ни капли не обиженный, и положил в карман новую порцию чаевых от Феррари и от меня, убегая по новым поручениям от других клиентов, очевидно очень довольный собой, Антуанеттой и миром в целом. Возобновляя прерванный, разговор я сказал:
"А этот несчастный слабоумный Романи – он умер внезапно?"