Вендетта, или История одного отверженного - Мария Корелли 13 стр.


"Именно так, – ответил Феррари, откидываясь на стуле и поворачивая свое красивое сияющее лицо к небу, где звезды начинали уже выскакивать одна за другой. – Случилось по всей видимости так, что он поднялся рано утром и вышел на прогулку в один из тех чертовски жарких дней августа и на самой границе своих владений набрел на продавца фруктов, умиравшего от холеры. Конечно, с его донкихотскими идеями, он должен был остановиться и поговорить с мальчишкой, а затем помчался как сумасшедший по жаре в Неаполь, в поисках врача для него. Вместо доктора он встретил священника и притащил его на помощь к умирающему (кто, кстати, уже умер тем временем и не нуждался больше в заботе), а потом и сам свалился от холеры. Его тогда перенесли в простую гостиницу, где часов через пять он скончался, все время осыпая проклятиями тех, кто посмел бы тащить его живого или мертвого на его виллу. В итоге этим последним он показал наличие здравого смысла: на самом деле, он страшно боялся заразить чумой жену и ребенка".

"Ребенок – мальчик или девочка?" – спросил я.

"Девочка. Вполне обычная, неинтересная и старомодная – в точности как ее отец".

Бедная моя маленькая Стела.

Каждая клеточка моего тела дышала негодованием и возмущением той безразличной холодностью, с которой он, человек, претендовавший на любовь к ней, говорил теперь о ребенке. Она ведь, по его мнению, осталась без отца, и у него были все основания полагать, что мать мало заботится о ней. При всем этом я ясно представил, как в скором времени девочка останется совсем одинокой и всеми брошенной в доме. Но я никак не отреагировал, я рассеянно потягивал свой коньяк в течение нескольких секунд, а затем спросил:

"А как был похоронен граф? Ваш рассказ меня крайне заинтересовал".

"О, священник, который был с ним, видел его похороны и, я полагаю, соборовал его. Так или иначе, его положили в гроб со всеми необходимыми почестями и отнесли в фамильный склеп – я лично присутствовал при этом".

Я невольно уставился на него, но быстро подавил свой порыв.

"Вы присутствовали там? Вы, вы?!" – и мой голос чуть было не выдал меня.

Феррари поднял брови с вопросительным удивлением.

"Конечно! Вы этим удивлены? Но, вероятно, вы не совсем понимаете. Я был очень близким его другом, ближе даже, чем брат, можно сказать. И было естественно, даже необходимо, чтобы я сопровождал его тело в последний путь".

На этот раз я сумел совладать с собой.

"Понимаю, понимаю! – бормотал я поспешно. – Умоляю простить меня, мой возраст обязывает меня беспокоиться о болезнях в любой форме, и я на секунду испугался, что инфекция может быть передана через вас".

"Через меня! – он легко рассмеялся. – Я никогда в своей жизни не болел и ничего не боюсь, даже холеры. Я полагаю, что подвергался некоторому риску, хотя в тот момент об этом не думал, а вот священник – один из ордена Бенедиктинцев – умер уже на следующий день".

"Потрясающе! – пробормотал я поверх моей чашки кофе. – Просто потрясающе! И вы совсем не беспокоились о себе?"

"Абсолютно нет! Сказать по правде, я вооружен против передающихся при контакте инфекций тем убеждением, что мне не суждено умереть от болезни. Пророчество, – здесь тень омрачила его черты, – странное предсказание было сделано обо мне, когда я только родился, которое, исполнится оно или нет, защищало меня от паники в дни чумы".

"Неужели! – сказал я заинтересованно, так как это было ново для меня. – И могу я спросить, в чем же оно заключается?"

"О, конечно! Оно гласит, что мне суждено умереть насильственной смертью от руки очень близкого друга. Это всегда казалось мне абсурдным утверждением, старой бабушкиной сказкой, а сейчас оно звучит еще более невероятно, чем когда-либо, учитывая, что единственный близкий друг, который у меня был, теперь мертв и похоронен – его звали Фабио Романи".

И он слегка вздохнул. Я поднял голову и пристально на него посмотрел.

Глава 12

Скрывающая чернота моих очков не позволила ему заметить направленный на него пристальный взгляд. Его лицо потемнело от неглубокой печали, а глаза стали задумчивыми и почти грустными.

"И все же вы любили его, несмотря на его неблагоразумие?" – сказал я.

Он очнулся от задумчивости, в которую до этого погрузился, и улыбнулся.

"Любил его? Нет! Абсолютно нет – ничего подобного! Он мне действительно нравился – он ведь купил у меня несколько картин – у бедных художников всегда есть некоторого рода чувства к покупателям их работ. Да, он мне довольно нравился до тех пор, пока не женился".

"Ха! Полагаю, что его жена встала между вами?" – он слегка покраснел и поспешно допил остатки своего коньяка.

"Да, – ответил он кратко, – она встала между нами. Мужчина после женитьбы никогда уже не бывает прежним. Но мы сидим здесь уже так давно, может, выйдем на прогулку?"

Очевидно, ему не терпелось сменить тему разговора. Я медленно поднялся, как будто мои суставы стали негибкими с возрастом, и вынул свои часы, украшенные драгоценными камнями, чтобы узнать время. Было уже больше девяти часов.

"Быть может, – обратился я к нему, – вы прогуляетесь со мною до отеля? Я держу за правило возвращаться рано: страдаю хроническим заболеванием глаз, как вы заметили, – здесь я поправил очки, – и я не могу долго выносить искусственный свет. Мы можем продолжить наш разговор по пути. Почту за честь войти в число ваших клиентов".

"Премного благодарен! – ответил он весело. – Я с удовольствием покажу вам свои скромные наброски. Возможно, что-нибудь из них вы найдете подходящим к вашему вкусу, а я, конечно, буду польщен. Однако, слава Богу, я уже не столь сильно нуждаюсь в клиентах, как прежде; фактически я намеревался совсем оставить профессию приблизительно через шесть месяцев или около того".

"В самом деле? Вы получили наследство?" – спросил я равнодушно.

"Не совсем, – отвечал он легко. – Я собираюсь жениться, что почти то же самое, не правда ли?"

"Верно! Мои поздравления! – сказал я намеренно равнодушным и немного скучающим тоном, в то время как мое сердце отчаянно горело потоками гнева, скрываемыми внутри него. Я прекрасно понял, о чем он говорил. Через шесть месяцев он сделает предложение моей жене. Полгода – это самый короткий период времени, который должен быть выдержан, согласно общественному этикету, между смертью первого мужа и новым замужеством, и даже этот срок был столь краток, что едва ли считался приличным. Шесть месяцев – за это время еще многое может случиться, непредвиденные и не слишком приятные события, тщательно продуманные медленные пытки, внезапное и суровое наказание! Погруженный в эти мрачные размышления я шел позади него в глубоком молчании. Луна ярко сияла; девушки танцевали на берегу со своими возлюбленными под звуки флейты и мандолины; через залив доносились до нашего слуха звуки сладкого и жалобного пения с какой-то далекой лодки; вечер был наполнен красотой, миром и любовью. Но только не я, мои пальцы дрожали от сдерживаемого страстного желания сомкнуться на глотке этого изящного лгуна, который прогуливался так легко и уверенно около меня. О Небеса, если бы он только знал! Если бы он увидел правду, осталась ли бы на его лице столь же беззаботная улыбка, было бы его поведение столь же свободным и бесстрашным? Украдкой я бросал на него взгляды. Он напевал какую-то мелодию мягким полушепотом, но, полагаю, спиной почувствовав на себе мой взгляд, он прервал мелодию и повернулся ко мне с вопросом:

"Вы немало путешествовали и многое повидали, граф?"

"Да, это так".

"И в какой стране вам встретились самые красивые женщины?"

"Извините меня, молодой синьор, – ответил я холодно. – Деловой уклад моей жизни практически полностью ограждал меня от женского общества. Я посвятил себя исключительно накоплению богатства, четко уяснив, что золото – это ключ ко всему и даже к женскому сердцу, если бы я только пожелал этого последнего товара, которого избегаю. Я боюсь, что едва ли знаком хоть с одной честной представительницей их рода, женщины меня никогда не привлекали, а сейчас в моем возрасте, с моими устоявшимися привычками, я вовсе не желаю изменять своего мнения о них, и я откровенно признаю это мнение благоприятным для себя".

Феррари засмеялся. "Вы напоминаете мне Фабио! – сказал он. – Он всегда говорил в подобной манере до того, как женился. Хотя он был молод и не имел того опыта, который мог сделать вас столь циничным, граф! Однако он очень быстро переменил свои взгляды – и ничего удивительного!"

"Неужели его жена столь прекрасна?" – спросил я.

"Очень! Чрезвычайно, восхитительно красива. Но я не сомневаюсь, что вы с ней увидитесь: как друг отца ее покойного мужа вы можете просить принять вас, не правда ли?"

"Зачем это мне? – сказал я грубо. – У меня нет желания встречаться с ней! Кроме того, безутешная вдова редко желает принимать посетителей, так что я не стану вторгаться в ее печаль!"

Не было лучшего приема, чем эта демонстрация крайнего безразличия с моей стороны. Чем меньше я, казалось, проявлял интереса к свиданию с графиней Романи, тем более страстно Феррари желал представить меня – представить меня моей жене! – и он принялся убеждать меня, усердно готовя собственную гибель.

"О, но вы должны увидеть ее! – страстно восклицал он. – Она вас примет, я уверен, как особого гостя. Ваш возраст и ваше былое знакомство с семьей ее покойного мужа только выиграет от ее крайней любезности, поверьте! Кроме того, она не так уж безутешна, – внезапно он остановился. Мы подошли к входу в мой отель. Я пристально поглядел на него.

"Не так уж безутешна?" – повторил я вопрошающим тоном. Феррари вынужденно рассмеялся:

"А почему бы и нет? – сказал он. – Что поделаешь? Она молода и легкомысленна, невероятно прекрасна и в самом расцвете молодости и здоровья. Никто не ждет от нее долгих рыданий, особенно по человеку, который был ей безразличен".

Я начал подниматься по ступеням отеля. "Прошу вас, зайдите! – сказал я с приглашающим жестом руки. – Выпейте бокал вина перед тем, как вы уйдете. Так она не любила его, вы сказали?"

Обрадованный моим дружелюбным приглашением и обходительностью Феррари стал еще более непринужденным, чем обычно, и, взяв меня под руку, когда мы вместе пересекали широкий холл отеля, он заметил доверительным тоном:

"Мой дорогой граф, как может женщина любить мужчину, который был навязан ей помимо воли ее отцом ради денег, которые она получила? Как я уже говорил, мой покойный друг был крайне равнодушен к красоте жены – он был холоден, как камень, и предпочитал свои книги. Так что, поистине, у нее не было никакой любви к нему".

К этому времени мы уже подошли к моим апартаментам, и когда я открыл дверь, чтобы войти, то заметил, как Феррари заглядывал внутрь, осматривая оценивающим взглядом дорогие детали интерьера и мебель. Отвечая на это последнее замечание, я сказал с ледяной улыбкой:

"Как я уже сказал вам ранее, синьор Феррари, я совсем ничего не знаю о женщинах и ни во что не ставлю их любовь и ненависть! Я всегда думал о них примерно, как об игривых котятах, которые мурлычут, когда их погладишь, или кричат и царапаются, если им наступить на хвост. Попробуйте мое "Монтепульчано"!

Он принял предложенный стакан вина и попробовал его с видом знатока.

"Изысканно! – пробормотал он, лениво потягивая вино. – Вы обосновались здесь, как принц, дорогой граф! Я вам завидую!"

"Не стоит, – ответил я. – У вас есть молодость и здоровье и, как вы мне намекнули, любовь – все эти вещи лучше, чем богатство, так говорят люди. Как бы то ни было, молодость и здоровье – прекрасные вещи, а в любовь я не верю. Что касается меня, то я – простой потребитель роскоши, любящий комфорт и непринужденность более всего остального. Я пережил немало испытаний и теперь наслаждаюсь заслуженным отдыхом, устроив жизнь на собственный вкус".

"У вас превосходный и практичный вкус!" – заметил Феррари, немного откидываясь назад на сатиновые подушки мягкого кресла, в которое уселся без приглашения. "Знаете, граф, сейчас я хорошо вас вижу и думаю, что вы были очень красивым человеком в молодости! У вас превосходное телосложение".

Я нехотя поклонился: "Вы мне льстите, синьор! Я полагаю, что никогда не был особенно отвратителен, но внешность мужчины всегда занимает второе место после его силы, а силы у меня все еще остается немало".

"Я в этом не сомневаюсь, – он повернулся, все еще продолжая внимательно разглядывать меня с выражением самого слабого беспокойства. – Странное совпадение, скажете вы, но я нахожу самое выдающееся сходство в вашем росте и телосложении с теми же данными моего покойного друга Романи".

Я твердой рукой налил себе немного вина и сразу выпил.

"Неужели? – спросил я. – Я рад, что напоминаю его вам, если это напоминание приятно! Однако все высокие мужчины похожи фигурой в том случае, когда хорошо сложены".

Лоб Феррари был нахмурен от задумчивости и выражал несогласие. Он все еще смотрел на меня, и я возвратил его взгляд без смущения. Наконец он вышел из задумчивости, улыбнулся и допил свой стакан "Монтепульчано". Затем поднялся, чтобы уходить.

"Я надеюсь, вы позволите мне упомянуть ваше имя графине Романи? – сказал он сердечно. – Я уверен, что она вас примет, вам не следует отказываться".

Я изобразил своего рода досаду и сделал резкий жест, выражавший нетерпение.

"На самом деле, – наконец сказал я. – Я просто очень не люблю разговаривать с женщинами. Они всегда нелогичны, а их легкомыслие утомляет меня. Но вы были так добры, что я передам сообщение для графини, если вас не затруднит его доставить. Было бы жаль беспокоить вас напрасно, и, возможно, вам не представится случай увидеть ее в ближайшие дни?"

Он слегка покраснел и сделал неловкое движение. Затем с некоторым усилием он ответил:

"Напротив, я собираюсь навестить ее уже этим вечером. И уверяю вас, что мне будет приятно доставить ей любое приветствие, какое бы вы ни передали".

"О, это не приветствие, – я продолжал, спокойно отмечая различные признаки смущения в его поведении осторожным взглядом. – Это обычное сообщение, которое, однако, поможет вам понять, почему я так стремился увидеть молодого человека, который погиб. Давным-давно граф Романи-старший оказал мне неоценимую услугу. Я никогда не забывал его доброты – моя память невероятно хороша одновременно и на доброту, и на оскорбления, – и я всегда хотел отплатить ему при подходящем случае. У меня с собой есть несколько драгоценных камней, почти бесценных, я сам собирал их и хранил, как подарок сыну своего старого друга, просто как пустяковый сувенир или выражение благодарности за старую доброту его семьи. Его внезапная смерть лишила меня удовольствия выполнить свое намерение, но, поскольку драгоценности для меня бесполезны, то я хочу подарить их графине Романи, если она пожелает их принять. Они итак принадлежали бы ей, если бы ее муж был жив, так что пусть будут у нее и теперь. Если вы, синьор, сообщите ей эти факты и изучите ее пожелания относительно этого вопроса, то я буду вам очень обязан".

"Буду рад повиноваться вам, – ответил Феррари, вежливо поднявшись в то же время, чтобы уйти. – Я горжусь быть предъявителем настолько приятного поручения. Красавицы любят драгоценности, и кто сможет винить их? Яркие глаза и алмазы прекрасно смотрятся вместе! До свидания, синьор граф! Я полагаю, что мы будем часто встречаться".

"Не сомневаюсь, что так!" – ответил я быстро.

Он сердечно потряс мою руку, а я ответил на его прощальные слова с краткой неприветливостью, которая уже вошла в привычку, и на этом мы разошлись. Из окна моей гостиной я видел, как он легко спустился вниз по ступеням отеля и направился по улице. Как же я проклинал его небрежную походку, как я ненавидел его любезную грацию и непринужденные манеры! Я отметил даже то, как он прямо держал голову, его уверенный шаг и дух сознательного тщеславия – в целом все поведение этого человека выказывало переполняющее его самодовольство и абсолютную уверенность в блестящем будущем, которое ожидало его по истечении этих вынужденных шести месяцев притворного траура по моей безвременной кончине. Один раз на своем пути он остановился, оглянувшись назад, затем поднял свою шляпу, чтобы немного охладить свои лоб и волосы дуновением бриза. Свет полной луны упал на его лицо и выхватил черты его профиля, словно выточенную камею на плотном темно-синем фоне вечернего неба. Я пристально посмотрел на него с неким мрачным восхищением, – восхищением охотника за оленем, когда тот стоит, загнанный в угол, за мгновение до того, как ему перережут горло. Он был в моей власти – он сознательно бросился в капкан, который я на него расставил. Он находился в полной зависимости от милосердия того, в ком не было его ни капли. Он ни словом, ни делом не смог разубедить меня в задуманных планах. Если бы только он выказал хоть каплю нежности, вспоминая меня, как Фабио Романи – своего друга и благодетеля; если бы он почтил мою память единым добрым словом; если бы высказал хоть одно сожаление о моей смерти, – я еще мог бы поколебаться, я мог бы как-нибудь изменить ход своих действий таким образом, чтобы проявить больше милосердия к нему, но только не к ней. Поскольку я знал, что именно она, моя жена, была большей грешницей из них двоих. Если бы она предпочла твердо хранить свою честь, то вся запретная любовь этого мира не смогла бы к ней прикоснуться. Поэтому малейший признак раскаяния или привязанности Феррари ко мне, своему предположительно мертвому другу, склонил бы чашу весов в его пользу, и, несмотря на его предательство, учитывая все ее очарование, я, по крайней мере, смягчил бы его пытки. Однако он не дал мне ни единого намека, ни одного слова, так что не было нужды в колебаниях или жалости, я и был этим доволен! Обо всем этом я думал, когда смотрел на него, стоящего без шляпы в лунном свете на его пути – к кому? К моей жене, конечно. Я отлично это знал. Он собирался утешить ее вдовьи слезы, успокоить ее болящее сердце – ну просто усердный добрый самарянин! Он двинулся вперед и медленно скрылся из вида. Я ждал до последней тени его удаляющейся фигуры, а затем закрыл окно, вполне довольный проделанной за сегодня работой. Моя месть началась!

Глава 13

На следующий день довольно рано Феррари пришел увидеться со мной. Он нашел меня за завтраком и извинился за беспокойство.

"Но, – воскликнул он дружелюбно, – графиня Романи отправила меня со столь срочным поручением, что я был вынужден подчиниться. Мы, мужчины, рабы женщин!"

"Не всегда, – сказал я сухо, предлагая ему сесть. – Бывают и исключения, например, я сам. Не желаете ли кофе?"

"Благодарю, но я уже позавтракал. Не стану вам мешать, ведь мое поручение очень кратко. Графиня желает передать вам…"

"Вы виделись с ней прошлой ночью?" – прервал я его.

Он слегка покраснел: "Да, всего несколько минут. Я передал ей ваше сообщение. Она вас благодарит и передает вам, что не сможет принять драгоценностей до тех пор, пока вы сами не почтите ее своим визитом. Она отсутствует дома для всех прочих посетителей, желающих высказать ей соболезнования по поводу недавней тяжкой утраты, но для вас, старого друга семьи ее мужа, у нее всегда наготове самый сердечный прием".

Назад Дальше