Я кратко кивнул. "Чрезвычайно польщен! – сказал я с долей сарказма. – Я редко удостаивался столь трепетного приглашения! Сожалею, что не могу принять его, по крайней мере, не сейчас. Передайте мои комплименты леди в самой сладкой форме, какую сами сочтете наиприятнейшей для ее слуха".
Он выглядел удивленным и озадаченным.
"Вы действительно хотите сказать, – проговорил он с оттенком высокомерия, – что не приедете к ней, что откажете в ее просьбе?"
Я улыбнулся: "Я действительно имею в виду, мой дорогой синьор Феррари, что, привыкши следовать своим собственным путем, я не делаю исключений для леди, как бы восхитительны они ни были. У меня в Неаполе есть дела, которые требуют моего первоочередного и пристального внимания. Когда я их улажу, то, возможно, позволю себе немного легкомыслия для разнообразия, а в настоящее время я непригоден для общества слабого пола: старый избитый путешественник, как вы видите, бесцеремонный и непривычный к вежливому обращению. Но я вам обещаю потренироваться в более мягких манерах и учтивых поклонах для графини, когда смогу уделить время свиданию с ней. А сейчас я прошу вас передать ей соответствующие изящные извинения за мою неявку".
Озадаченное и раздраженное выражение лица Феррари уступило место улыбке, и в конце концов он рассмеялся громких смехом. "Как я и говорил, – воскликнул он весело, – вы действительно необычный человек, граф! Вы чрезвычайно циничны! Я уже почти склоняюсь к мысли, что вы положительно ненавидите женщин!"
"О, ни в коей мере! Никакой страшной ненависти, – я сказал прохладно, когда разрезал на дольки красивый персик, ознаменовавший собой окончание моего завтрака. – Ненависть – это сильная страсть; чтобы уметь ненавидеть, человек должен вначале сильно полюбить. Нет, нет, я не считаю женщин достойными ненависти, я к ним просто равнодушен. Они представляются мне некоторыми трудностями, сопровождающими мужское бытие, снаружи прекрасными, изящно упакованными, небольшими затруднениями на первый взгляд, но на самом деле – ужасно тяжелыми и разрушающими душу".
"И все же многие принимают эти трудности с радостью!" – прервал меня Феррари с улыбкой. Я колко взглянул на него.
"Мужчины редко владеют искусством управления собственными страстями, – ответил я. – Они слишком спешат заполучить любое представившееся удовольствие. Ведомые животным инстинктом, который они называют любовью, они набрасываются на женскую красоту, как школьник – на спелые фрукты, а когда ее получают, то чего она стоит? И вот наглядный пример, – и я взял в руки косточку от персика, который только что съел, – фрукт уже съеден, а что осталось? Одна кость с горьким ядром внутри".
Феррари пожал плечами.
"Я не могу с вами согласиться, граф, – сказал он, – но и не стану спорить. С вашей позиции, вы возможно и правы, но когда вы молоды, а жизнь простирается перед вашим взором, как ярмарочная площадь, то любовь и улыбка женщины – как солнечные лучи для цветов! И вы тоже могли бы ощутить их тепло, несмотря на ваши слова о том, что время, когда вы любили, давно ушло!"
"О, конечно, у меня тоже были подобные мечты! – ответил я с равнодушным смешком. – Была женщина, которая, как я воображал, была святой, а сам я был недостоин ее, во всяком случае, так мне сказали. Так или иначе, я был столь убежден в ее благородстве и в собственной низости, что расстался с ней".
Он выглядел удивленным. "Определенно странная причина для разрыва отношений, не так ли?"
"Очень странная и очень необычная, но для меня вполне достаточная. Пожалуйста, давайте поговорим о чем-нибудь более интересном – о ваших картинах, например. Когда я смогу их увидеть?"
"Когда вам будет угодно, – ответил он с готовностью. – Хотя боюсь, что они вряд ли стоят вашего визита. В последнее время я мало работал. Я даже боюсь, что едва ли найдется хоть одна, заслуживающая вашего внимания".
"Вы себя недооцениваете, синьор, – сказал я с учтивой вежливостью. – Позвольте мне зайти в вашу мастерскую сегодня днем. У меня будет несколько свободных минут между тремя и четырьмя часами, если это время для вас удобно".
"Это мне прекрасно подходит, – ответил он с довольным видом, – но боюсь, вы будете разочарованы. Уверяю вас, я плохой художник".
Я улыбнулся, поскольку отлично это знал, но ничего не ответил на это замечание. Я сказал: "Касательно вопроса о драгоценных камнях для графини Романи, вы хотели бы на них взглянуть?"
"Конечно, с удовольствием, – ответил он. – Это ведь редкие экземпляры, полагаю?"
"Думаю, да, – ответил я и, подойдя к секретеру в углу комнаты, я отпер замок и достал массивную резную дубовую шкатулку квадратной формы для хранения драгоценных камней, которую заказал в Палермо. Внутри лежало колье с большими рубинами и бриллиантами, а также браслеты и заколки для волос, сапфировое кольцо, крест с розовыми бриллиантами и жемчужная подвеска, та самая, которую я в первую очередь нашел в склепе. Все украшения, за исключением этой подвески, были вставлены в оправы умелым ювелиром из Палермо, который работал под моим руководством. И Феррари не смог сдержать вскрика удивления и восхищения, когда вынимал сверкающие украшения одно за другим, отмечая размер и блеск бесценных камней.
"Это все пустяки, – сказал я равнодушно. – Но могут прийтись по вкусу женщине, и вместе они имеют немалую стоимость. Вы окажете мне неоценимую услугу, если согласитесь отнести их графине Романи ради меня и попросите ее принять их, как вестников моего предстоящего визита. Уверен, что вы найдете способ убедить ее взять то, что несомненно принадлежало бы ей, если бы ее муж был жив. Они – действительно ее собственность, и ей не нужно отказываться принять их".
Феррари смутился и настойчиво на меня посмотрел.
"Вы навестите ее, она может полагаться наверняка на ваш приезд, я надеюсь?"
Я улыбнулся: "Вы, кажется, очень этим обеспокоены. Могу я узнать причину?"
"Я думаю, – ответил он быстро, – что вы поставите графиню в неловкое положение, если не предоставите ей возможности отблагодарить вас за столь щедрый и великолепный подарок. И пока она не будет уверена в этой возможности, она не сможет принять презента".
"Не волнуйтесь, – ответил я, – у нее будет возможность сердечно поблагодарить меня. Даю вам слово, что в ближайшие дни я дам знать леди о своем приезде, фактически вы сами сказали, что сможете представить меня, и я принимаю ваше предложение!"
Он выглядел удовлетворенным и, взяв мою руку, сердечно пожал ее.
"В таком случае я с удовольствием отнесу ей камни, – воскликнул он. – И точно вам говорю, граф, что обыщите вы хоть весь белый свет, а не найдете второй такой красавицы, на которой они засияли бы еще ярче. Уверяю вас, что ее красота самого изысканного сорта!"
"Не сомневаюсь! – сказал я сухо. – Верю вашему слову. Не мне судить о красоте женщины. А сейчас, мой дорогой друг, не почтите за грубость, если я попрошу вас оставить меня пока одного. С трех до четырех я зайду в вашу мастерскую".
Он сразу же поднялся, чтобы уйти. Я положил шкатулку с драгоценностями в кожаный кейс, который был изготовлен специально для этого, закрыл и запер его, а затем вручил ему вместе с ключом. Он рассыпался в комплиментах и благодарностях, почти в подобострастии, и тут я открыл новый недостаток в его характере, о котором в дни нашей дружбы не догадывался. Я заметил, что ему достаточно небольшого повода, чтобы тут же превратиться в подхалима, пресмыкающегося перед богатством, а в старое время нашей дружбы я полагал, что он был очень далек от подобной подлости, а скорее наоборот, воплощал собой мужественность и природную независимость, презиравшую лицемерие. Таким образом, мы заблуждаемся даже насчет самых близких и дорогих людей, и я задумался о том, хорошо или плохо для нас, когда наконец наступает прозрение? Разрушение иллюзии не представляется ли ужаснее, чем сама иллюзия? Об этом я думал, когда мой бывший друг пожимал мне руку на прощание этим утром. Чего бы только я не отдал за то, чтобы поверить в него, как я верил когда-то! Я держал дверь, когда он выходил, унося с собой кейс с драгоценностями для моей жены. И когда я бросил краткое прощание, то старая история о Тристане и Изольде всплыла в моей памяти. Он, Гуидо, как и Тристан, в скором времени повесит ожерелье на шею женщины, столь же лживой, как и сказочная Изольда, а я – должен ли я поступить, как обманутый король? Каким образом английский писатель поместил бы это в свою идиллию?
"Это средство Марка", – сказал Король Марк и расколол его череп до самого мозга.
Слишком быстрая и сладкая смерть для такого предателя! Корнуоллский король должен был бы придумать для изменника пытку получше. А вот я уже изобрел ее и теперь глубоко обдумывал каждую составляющую деталь, когда сидел в одиночестве после ухода Феррари. Мне еще многое нужно было сделать: я решил превратиться в важного человека в Неаполе, так что написал несколько писем и разослал свои визитные карточки по адресам избранных известных семей, в качестве предварительных мер для достижения моей цели. В тот же день я также нанял камердинера – молчаливого и скрытного тосканца по имени Винченцо Фламма. Он был превосходно обученным слугой: никогда не задавал вопросов, не опускался до сплетен и оказывал мне мгновенное и слепое повиновение; на самом деле, он был настоящим джентльменом в своем роде и обладал гораздо лучшими манерами, чем большинство претендующих на этот титул. Он приступил к своим обязанностям сразу же и никогда не пренебрегал даже малейшими пустяками, стараясь обеспечить мне комфорт и полное удовлетворение. За различными приготовлениями и мелкими деловыми вопросами часы быстро бежали вперед, и после полудня в условленное время я направился к мастерской Феррари. Я помнил ее с прежних времен, и мне не нужно было заглядывать в карточку с адресом, которую он мне оставил. Он жил в старом, чудно построенном маленьком доме, расположенном на верхней точке подъема дороги, из его окон открывался обширный вид на залив и окружающий пейзаж. Многие-многие счастливые часы провел я здесь до своей женитьбы, читая некоторые свои любимые книги или наблюдая за Феррари, когда он писал свои грубые ландшафты и фигуры, большинство из которых я благородно приобрел, как только они были закончены. Небольшой подъезд, поросший жасмином, казался странно и печально знакомым моим глазам, и мое сердце испытывало отвратительные муки сожаления о прошлом, когда я потянул звонок и услышал легкий звякающий звук, который отлично помнил. Феррари сам открыл мне дверь с нетерпеливой поспешностью, он выглядел взволнованным и сияющим.
"Входите, входите! – говорил он с выраженным добродушием. – Вы найдете здесь все в беспорядке, но прошу простить меня за это. Только недавно у меня были другие посетители. Смотрите под ноги, граф, здесь темновато и все спотыкаются в этом самом углу".
Таким образом болтая и смеясь, он сопроводил меня наверх, на высокий узкий лестничный пролет в просторную и светлую комнату, где он обычно работал. Оглядевшись, я сразу же заметил вокруг следы пренебрежения и беспорядка: он однозначно не появлялся здесь в течение многих дней, хоть и сделал попытку привести комнату в порядок к моему приходу. На одном столе стояла большая ваза с цветами, подобранными с художественным вкусом, и я инстинктивно почувствовал, что это моя жена их здесь поставила. Я отметил, что Феррари не начал писать ничего нового, а все имеющиеся здесь законченные и незаконченные работы я уже видел раньше. Я уселся в кресло и посмотрел на своего предателя холодным критическим взглядом. Он был, как скажут англичане, готов впечатлять. Он надел черное бархатное пальто вместо тканевого, которое было на нем утром, в петлице торчал один цветок белой японской айвы, лицо казалось бледным, и глаза необычайно блестели. Он выглядел великолепно, я это признавал и прекрасно понимал, как неработающее, сладострастное животное женского пола могло легко увлечься чисто физической красотой его фигуры и черт лица. Я высказал часть своих мыслей вслух:
"Вы художник не только по профессии, синьор Феррари, вы такой же и во внешности".
Он слегка вспыхнул и улыбнулся.
"Вы очень любезны, – ответил он, и его удовлетворенное тщеславие сразу же отразилось на лице. – Но я прекрасно знаю, что вы мне льстите. Кстати, пока я помню, должен сказать, что выполнил ваше поручение".
"Касательно графини Романи?"
"Точно так. Не могу описать вам ее удивления и радости от великолепия и блеска тех драгоценных камней, которые вы ей прислали. Было так мило наблюдать ее невинную радость".
Я засмеялся.
"Маргарита и песнь драгоценного камня в "Фаусте", я полагаю, с новым пейзажем и эффектами", – спросил я насмешливо. Он прикусил губу и выглядел раздраженным. Однако ответил спокойно:
"Вижу, вы все шутите, граф. Но помните, что если вы ставите графиню в позицию Маргариты, то сам вы, как даритель драгоценностей, натурально должны были бы сыграть роль Мефистофеля".
"А вы будете Фаустом, конечно! – сказал я весело. – А что, мы могли бы исполнить эту оперу с некоторыми внештатными работниками и поразить Неаполь нашим представлением! Что вы на это скажете? Но давайте перейдем к делу. Мне нравится вон та картина на мольберте, могу я взглянуть на нее поближе?"
Он подвинул ее ко мне. Пейзаж на ней выглядел эффектно в лучах заката. Картина была выполнена плохо, но я ее тепло похвалил и купил за пять сотен франков. Затем он предложил мне четыре других эскиза с похожей природой. Их я тоже купил. К тому времени, как мы закончили с этим, Феррари был в прекрасном расположении духа. Он предложил мне великолепное вино и самостоятельно разлил его. Он постоянно болтал и прекрасно развлекал меня, хоть мое внутреннее веселье и не было вызвано остроумным блеском его разговоров. Нет, я был только взволнован смыслом дикого юмора того нового положения, в котором мы оба находились. Поэтому я слушал его внимательно, приветствовал его анекдоты, – все их я уже слышал прежде – восхищался его шутками и дурачил его эгоцентричную душу, пока у него не осталось и клочка чувства собственного достоинства. Он открыл мне свой характер, и я наконец узнал, что наполняло его изнутри: смесь эгоизма, жадности, чувственности и бессердечности, умеряемые время от времени вспышкой добродушия и сочувствующей привлекательности, которые были простым следствием молодости и физического здоровья – не больше. И это был человек, которого я любил! Этот парень, который рассказывал грубые истории, достойные только дешевого кабака и кто упивался остроумием сомнительного сорта; эта тщеславная, легкомысленная, телесная часть человечества была тем же существом, к которому я испытывал столь учтивую и снисходительную нежность! Наш разговор был наконец прерван звуком приближающихся колес. Мы услышали, как экипаж ехал вверх по дороге, затем приблизился и остановился у двери. Я опустил бокал вина, который только что поднес к губам, и пристально посмотрел на Феррари.
"Вы ожидаете еще посетителей?" – спросил я.
Он казался озадаченным, затем улыбнулся и смутился.
"Что ж, я не уверен, но…" – зазвонил звонок. Со словами извинений Феррари поспешил открыть. Я спрыгнул со стула – я знал, чувствовал, кто приехал. Я успокоил нервы жестоким усилием воли. Я контролировал быстрое биение своего сердца и, надвинув очки плотнее на глаза, я принял прямую выжидательную и спокойную позу. Я слышал, как Феррари поднимался по ступеням, – легкая поступь сопровождала его более тяжелые шаги – он говорил со своим собеседником шепотом. Еще секунда – и он широко распахнул дверь студии с поспешностью и почтением, подобающим входу королевы. Послышался мягкий шелест шелка, тонкий аромат духов в эфире, и затем я оказался лицом к лицу с моей женой!
Глава 14
Какой восхитительно прекрасной она была! Я пристально смотрел на нее с тем же изумленным восхищением, которое ошеломило мой разум и здравомыслие, когда я впервые увидел ее. Черные одежды, что она носила, длинная креповая вуаль, отброшенная назад с ее убранных волос и миленького лица – все эти мрачные атрибуты ее траурной одежды служили только для того, чтобы еще больше усилить и показать ее красоту в самом выгодном свете. Искренне скорбящая вдова! Я, ее недавно умерший муж, легко ощутил гипнотическую силу ее очарования! Она на мгновение остановилась на пороге с обаятельной улыбкой на губах, посмотрела на меня в замешательстве и наконец заговорила учтивым тоном:
"Думаю, я не ошибаюсь в том, что обращаюсь сейчас к благородному графу Чезаре Олива?"
Я попытался ответить, но не смог. Мой рот пересох и горел от нервного возбуждения, а горло распухло и болело от скрытого гнева и отчаяния. Я ответил на ее приветствие молчаливым формальным поклоном. Она вдруг подошла, протягивая обе руки с той пленяющей грацией, которой я так часто восхищался.
"Я – графиня Романи, – сказала она с улыбкой. – Я слышала от синьора Феррари, что вы намеревались посетить его мастерскую сегодня, и не смогла устоять перед искушением приехать и выразить мою личную признательность за поистине королевский подарок, которым вы меня почтили. Драгоценности были просто великолепны. Позвольте мне выразить вам мою искреннюю благодарность".
Я взял ее протянутые руки и крепко сжал их, настолько крепко, что кольца, которые она носила, должны были вмяться в плоть и сделать ей больно, тем не менее, она была слишком хорошо воспитана, чтобы издать хоть один звук. Я полностью пришел в себя и был готов играть свою роль.
"Напротив, мадам, – сказал я сильным резким голосом, – это я должен быть благодарен вам за оказанную мне честь принять эти незначительные безделушки, особенно сейчас, когда холодный блеск бриллиантов должен вызывать у вас печальные воспоминания о вашем недавно почившем супруге. Поверьте, я глубоко сожалею об этой тяжкой утрате. Если бы ваш муж оставался в живых, то камни послужили бы его подарком для вас, и насколько больше радости они принесли бы тогда! Я горжусь сознанием того, что вы согласились принять их из столь недостойных рук, как мои".