Он кивнул и улыбнулся той улыбкой придворного подхалима, которую я ненавидел. Он настойчиво предлагал проводить меня до отеля, но я безапелляционно отклонил его предложение, хотя и выразил благодарность за заботу. На самом же деле я слишком устал от его общества, нервное напряжение начинало сказываться, я жаждал остаться один. Я почувствовал, что если останусь с ним дольше, то подвергнусь соблазну наброситься и вытрясти из него душу. Так что я попрощался товарищеским тоном, хотя и с должной вежливостью, а он рассыпался в признательности за оказанную ему честь покупкой его картин. Я отказался от всех благодарностей, уверив его, что моя радость в этом вопросе далеко превышала его, и что я был горд стать обладателем столь ценных доказательств его гения. Он проглотил мою лесть, как рыба глотает наживку, и мы расстались на этой прекрасной ноте. Он смотрел на меня из окна, когда я шел по холмистой дороге медленным грациозным шагом человека в возрасте. Однако скрывшись от его взгляда, я ускорил шаг, потому что буря переполнявших меня чувств с трудом позволяла поддерживать даже вид самообладания. Когда я вошел в мои апартаменты в отеле, то первое, что я увидел, была большая позолоченная плетеная корзина, заполненная восхитительными фруктами и цветами, важно стоявшая в центре стола.
Я вызвал своего камердинера и спросил: "Кто прислал это?"
"Мадам графиня Романи, – отвечал Винченцо сдержанно и серьезно. – Здесь есть карточка, если ваше превосходительство пожелает взглянуть".
Я взглянул. Это была визитная карточка моей жены, на которой стояла надпись, выполненная ее прелестным почерком: "В качестве напоминания Графу о его обещании приехать завтра с визитом".
Внезапный порыв гнева овладел мною. Я смял в руке изящный глянцевый кусочек картона и отбросил его в сторону. Смешанный аромат фруктов и цветов коснулся моего обоняния.
"Я не нуждаюсь в этих пустяках, – сказал я, обращаясь к Винченцо почти нетерпеливо. – Отнесите все это маленькой дочери управляющего отелем, она ребенок и ей понравится. Унесите сейчас же".
Подчинившись, Винченцо поднял корзину и вынес ее прочь из комнаты. Я почувствовал себя намного лучше, когда ее аромат испарился. Я получаю в подарок цветы из собственного сада! Раздосадованный и с болью в сердце я опустился в кресло и вскоре рассмеялся вслух! Каково! Мадам быстро начинает игру! Сразу оказывает подобные знаки внимания человеку, о котором положительно ничего не знает, кроме того обстоятельства, что он, говорят, сказочно богат! Золото, вечное золото! Чего только оно не сделает! Оно поставит гордость на колени, сделает упрямца сговорчивым и победит отвращение и предубеждение. Мир подчиняется его желтому блеску, и любовь женщины, этот достойный предмет торговли, всегда находится под его командованием. Примете ли вы поцелуй пары полных красных губ, которые кажутся источником медовой сладости? Тогда заплатите за него блестящим бриллиантом – чем больше камень, тем дольше поцелуй! Чем больше драгоценностей вы даете, тем больше ласк получаете. Золотая молодежь, которая уничтожает себя и свои наследные дома по милости новейшей и милейшей женской марионетки, прекрасно с этим знакома. Я горько улыбнулся, когда подумал о том ленивом чарующим взгляде, которым моя жена одарила меня со словами: "Вы не выглядите старым!". Я понял выражение ее глаз, и мне незачем было долго изучать тонкую игру их света и тени. Мой путь возмездия казался прямой и идеально гладкой линией, даже слишком гладкой. Я мог бы надеяться на некоторые трудности, какие-нибудь препятствия, но их не существовало – абсолютно нет. Предатели свободно шли прямо в ловушку, приготовленную для них. Я снова и снова тихо и хладнокровно спрашивал себя, была ли у меня хоть одна причина, чтобы пожалеть их? Оставили ли они хоть один шанс искуплению? Было ли хоть какое-то благородство, честность, реально стоящее хорошее качество в ком-то из них, чтобы оправдаться перед моим приговором? И всегда ответ был – нет! У обоих в сердце пустота, лицемерие, ложь, и даже та преступная страсть, которую они питали друг к другу, не имела под собой серьезных намерений, помимо желания получать удовольствие. Поскольку она, Нина, в том судьбоносном разговоре на аллее, которому я стал немым страдающим свидетелем, намекнула на вероятность пресыщения своим любовником, а он честно доложил мне в тот же самый день, что было бы абсурдом ожидать от мужчины верности одной только женщине всю его жизнь. Короче говоря, они заслужили свою приближавшуюся судьбу. Такой человек, как Гуидо, и такая женщина, как моя жена, я знаю, довольно распространенные представители любого общественного класса, но от этого они не становятся менее вредоносными, и тем самым заслуживают такого же истребления, как хищные звери. Несчастные животные, по крайней мере, не умеют лгать, и после смерти их шкура еще имеет какую-то ценность; но кто сможет измерить вред, нанесенный лживым языком, и на что сгодится труп лгуна, кроме как, чтобы заражать воздух отвратительной вонью? Я раньше удивлялся превосходству человека над прочим животным миром, но теперь я вижу, что он выигрывает исключительно благодаря избытку эгоистичной хитрости. Большой, добродушный, неразумный лев, у которого есть только один честный способ защитить себя, а именно, зубы и когти, не идет ни в какое сравнение с прыгающим двуногим маленьким мошенником, который скрывается в кустах и стреляет из ружья, нацелив его прямиком в сердце крупного зверя. И все же метод сражения льва – более достойный из двух, а орудия, торпеды и другие средства современной войны – это все доказательства трусости и жестокости человека и, в равной мере, его дьявольской изобретательности. Спокойно сравнивая обычную жизнь людей и животных – оценивая их по абстрактным достоинствам – я склонен думать, что животные заслуживают большего уважения!
Глава 15
"Добро пожаловать на Виллу Романи!"
Эти слова странно легли на мой слух. Находился ли я во сне или и в самом деле стоял на гладком зеленом газоне своего собственного сада, механически приветствуя мою собственную жену, которая, сладко улыбаясь, произносила сердечное приветствие? На минуту или две мой мозг был озадачен, знакомая веранда с ее переплетающимися розами и жасмином колебались неустойчиво перед моими глазами; величественное здание дома моего детства, сцена моего былого счастья, качалось в воздухе, как будто оно собиралось рухнуть. Ощущение шока сдавило мне горло. Даже самые строгие люди порой роняют слезы. И какие слезы! Сочащиеся, словно капли крови прямо из сердца! И я – я тоже мог бы так плакать. О дом, милый дом! Каким светлым и одновременно печальным предстал он теперь перед моим мучительным взглядом! Он определенно должен был быть разрушен – сломан и повержен в пыль, как честь и душевный мир его хозяина. Его хозяина, я сказал? Но кто им был? Невольно я взглянул на Феррари, стоявшего позади меня. Только не он! Ради Бога, он никогда не должен завладеть им! Однако где же были все мои права? Я пришел сюда в качестве гостя и чужака. Когда я смотрел в задумчивости на этот дом, который принадлежал мне до моей смерти, то душа моя наполнялась таким же одиночеством и пустотой, как и душа нищего, который не знает, где преклонить голову. Я приметил несколько небольших изменений тут и там, например, мое глубокое мягкое кресло, которое всегда стояло в одном определенном углу веранды, исчезло; так же как и маленькая ручная птица, которую я так любил, и чья пустая клетка теперь висела среди белых роз на стене. Мой старый дворецкий – слуга, который впускал нас с Феррари через главные ворота, хранил теперь на своем лице выражение возрастной усталости и страданий, которых не было заметно в мое время и которые мне больно было видеть. И моя собака, благородная черная шотландская колли, что с ней стало, задавался я вопросом? Его мне подарил один молодой горец, который провел одну зиму со мной в Риме и который, возвратившись в свои родные горы, прислал мне собаку – прекрасного представителя своей породы, в качестве напоминания о нашей дружбе. "Бедный Уивис!" – думал я. А вдруг они прогнали его прочь? Раньше он был постоянно на виду возле дома или в саду, а его любимым местом стала самая нижняя ступень веранды, где ему нравилось греться на солнышке. А сейчас его нигде не было видно. Я молча возмущался его исчезновением, однако сдержал свои эмоции, вовремя вспомнив о своей роли.
"Добро пожаловать на Виллу Романи!" – так сказала моя жена. Затем, обратив внимание на то, как я оглядывался по сторонам, она добавила милым капризным тоном: "Боюсь, что вы все же пожалели о своем приезде ко мне!"
Я улыбнулся. В моих интересах сейчас было выглядеть как можно более галантным и любезным, поэтому я ответил:
"Простите, мадам! Если это правда, то я был бы самым неблагодарным из всех людей! Подумайте сами, мог ли Данте сожалеть о том, что удостоился чести созерцать Рай?"
Она покраснела, а ее глаза смягчились под длинными изогнутыми ресницами. Феррари нетерпеливо нахмурился, однако промолчал. Она пригласила нас в дом, в высокую прохладную гостиную, где широкие окна выходили в сад. Здесь вся обстановка сохранилась прежней за одним исключением: мраморный бюст, изображавший меня еще мальчиком, был убран. Огромное пианино стояло открытым, мандолина лежала на столике, и было похоже, что ею недавно пользовались; свежие цветы и папоротники стояли в высоких вазах из венецианского хрусталя. Я уселся и сделал комплимент красоте дома и окрестностей.
"Я прекрасно все это помню", – добавил я тихо.
"Вы помните!" – тут же воскликнул Феррари, будто от удивления.
"Конечно. Я не упоминал вам, друг мой, о том, что часто бывал в этих местах еще мальчишкой. Граф Романи-старший и я играли вместе в окрестностях. Так что все здесь неплохо мне знакомо".
Нина слушала с кажущимся интересом.
"Вы видели когда-нибудь моего покойного мужа?" – спросила она.
"Однажды, – ответил я серьезно. – Он был еще совсем ребенком тогда и, насколько я смог заметить, очень многообещающим. Его отец, казалось, был очень привязан к нему. Я также знал его мать".
"В самом деле, – воскликнула она, устроившись на низкой оттоманке и уставившись на меня, – какой она была?"
Я выдержал паузу, перед тем как ответить. Мог ли я говорить об ангельской чистоте этой женщины, посвятившей себя браку и материнству, со столь грязным, хоть и прекрасным существом?
"Она была прекрасной женщиной, не сознававшей своей красоты, – ответил я наконец. – И этим все сказано. Ее главная цель, казалось, состояла в том, чтобы самозабвенно служить счастью других и окружить ее очаг атмосферой добра и благодетели. Она умерла молодой".
Феррари взглянул на меня со злобной насмешкой в глазах.
"И это было к счастью, – сказал он. – Ведь она не успела пресытиться обществом своего мужа, а иначе – кто знает?"
Моя кровь мгновенно вскипела возмущением, но я сдержался.
"Я вас не понимаю, – сказал я с подчеркнутой холодностью. – Леди, о которой я говорю, жила и почила в прежние времена, когда ее положение ко многому обязывало. Я не столь искушен в современных общественных нормах морали, как вы".
Нина поспешно вмешалась: "О мой дорогой граф, – сказала она, смеясь, – не обращайте внимания на синьора Феррари! Иногда он бывает грубым и говорит очень глупые вещи, которые на самом деле не имеет в виду. Это лишь его мнение! Мой бедный покойный муж бывал порой несколько раздосадован им, хоть и обожал его. Однако, граф, поскольку вы так много знаете о семье, уверена, что вы будете рады увидеть мою маленькую Стелу. Могу я послать за ней или вас утомляют дети?"
"Напротив, мадам, я их обожаю! – ответил я с вымученным самообладанием, хотя мое сердце забилось от смешанного восхищения и боли при мысли о том, что я увижу мою малышку снова. – А ребенок сына моего старого друга вызывает у меня двойной интерес".
Моя жена позвонила в колокольчик и отдала приказания появившейся служанке, чтобы та прислала ее маленькую дочку сейчас же. Феррари в это время занял меня разговором и, как я видел, изо всех сил старался загладить вину передо мной за обиду, которую его предыдущее замечание могло вызвать.
Прошло немного времени, а затем ручка гостиной нерешительно повернулась от очевидно неуверенного и неуклюжего движения руки. Нина нетерпеливо поторопила: "Входи, детка! Не бойся – входи!" И тогда дверь медленно открылась и вошла моя дочь.
Несмотря на то что я отсутствовал совсем немного времени, нетрудно было заметить, что ребенок очень изменился. Девочка выглядела замкнутой и удрученной, а лицо выражало нечто вроде страха и недоверия. Смех испарился из ее молоденьких глаз и сменился серьезным взглядом, выражавшим страдальческую замкнутость, которую было больно видеть у ребенка ее возраста. Уголки ее рта печально опустились, весь ее вид вызывал беспокойство и явно сообщал моей душе, что она была забыта и заброшена.
Она несмело приблизилась к нам, но остановилась на полпути и с сомнением посмотрела на Феррари. Он встретил ее тревожный взгляд насмешливой улыбкой. "Иди сюда, Стела! – сказал он. – Не нужно бояться! Я не буду ругать тебя, если только ты будешь послушной. Глупый ребенок! Ты выглядишь так, будто я сказочный великан, собирающийся тебя съесть на ужин. Подойди и поговори с этим джентльменом – он знал твоего папу".
При этих словах ее глаза просияли, улыбка стала более уверенной и спокойной, она подошла и положила свою хорошенькую ручку на мою. Прикосновение мягких неуверенных маленьких пальчиков почти сразило меня. Я привлек ее к себе и посадил на колени. Под видом поцелуя я скрыл свое лицо на секунду или две в ее вьющихся светлых волосах, в то время как сам пытался унять женские слезы, которыми невольно наполнились мои глаза. Бедная моя малышка! Я удивляюсь тому, как смог сохранить самообладание перед невинным взглядом ее серьезных глаз! Я представил себе, что она, возможно, испугается моих темных очков, – дети порой пугаются таких вещей – но она не испугалась. Нет, она сидела у меня на коленях с очень довольным видом и глядела на меня так искренне, что почти разрушила мое самообладание. Нина и Феррари наблюдали за ней с некоторой веселостью, но они ей были совершенно не нужны – она продолжала упорно смотреть на меня. Вдруг медленная сладкая улыбка – спокойная улыбка довольного ребенка – растянула ее губы, она протянула свои маленькие ручки и по собственному желанию подняла губы, чтобы поцеловать меня! Пораженный этим проявлением привязанности я торопливо прижал ее к сердцу и возвратил ей ласки, а затем взглянул украдкой на мою жену и Гуидо. Не появилось ли у них каких-нибудь подозрений? Нет, с чего бы? Не сам ли Феррари видел меня похороненным? Возвратив себе уверенность этой мыслью, я обратился к Стеле, придав голосу как можно больше резкости и скрипучести, поскольку боялся этой быстрой детской проницательности.
"Вы столь очаровательны, юная леди! – сказал я шутливо. – Итак, ваше имя Стела? Это потому, что вы – маленькая звездочка, я полагаю?"
Она выглядела задумчивой. "Папа так говорил", – ответила она мягко и застенчиво.
"Папа тебя испортил! – вмешалась Нина, прижимая тонкий черный носовой платок к своим глазам. – Бедненький папа! Его ты слушалась лучше, чем меня".
Детские губы задрожали, но она молчала.
"О, фи! – бормотал я с оттенком упрека. – Неужели ты всегда непослушна? Конечно же нет! Все маленькие звездочки – хорошие, они никогда не плачут, они всегда яркие и спокойные". Тем не менее она хранила молчание, лишь вздох, достаточно глубокий для страдальца более старшего возраста, приподнял ее крошечную грудь. Девочка положила голову на мою руку и подняла умоляющий взгляд.
"Вы видели моего папу? – спросила она робко. – Он скоро вернется?"
Я не сразу нашел ответ, и тогда Феррари грубо сказал вместо меня:
"Не говори глупостей, детка! Ты знаешь, что твой папа ушел: ты слишком плохо себя вела с ним, и он никогда не вернется. Он ушел в то место, где нет надоедливых маленьких девочек, которые его дразнят".
Безрассудные и жестокие слова! Я сразу же понял тайное горе, которое довлело над детским сознанием. Всякий раз, когда она их беспокоила или раздражала, они, очевидно, внушали ей, что отец бросил ее из-за плохого поведения. Она приняла это близко к сердцу и без сомнений размышляла над этим в собственной неопределенной детской манере и озадачивалась вопросом, что же она такого сделала, чем так сильно обидела отца, что он фактически ушел навсегда и больше не вернется? Каковы бы ни были ее мысли, она в этот раз не выразила их ни слезами, ни словами. Она лишь взглянула на Феррари с выражением явного презрения и гордости, столь странным для такого маленького создания, – взгляд истиной наследницы Романи, точно такой же я часто замечал у отца и, должно быть, нередко показывался в моих глазах. Феррари заметил это и громко засмеялся.
"Взгляните! – вскричал он. – Этим она в точности походит на своего отца! Это положительно смехотворно! Ну вся – Фабио! Ей не хватает только одного, чтобы портрет получился законченным". И он приблизился к ней, взял один длинный локон ее волос и попытался приложить ко рту вместо усов. Девочка начала злобно сопротивляться и спрятала лицо за мою одежду. Чем больше она пыталась защищаться, тем сильнее Феррари мучил ее. Ее мать не вмешивалась, а только смеялась. Я укрыл малютку в своих объятиях и, сдерживая дрожь негодования в голосе, я сказал довольно твердо:
"Играйте честно, синьор! Играйте честно! Сила превращается в обычное издевательство, когда применяется против абсолютной слабости!"
Феррари вновь рассмеялся, но уже не столь непринужденно, и, оставив свои издевательские шутки, подошел к окну. Поглаживая мягкие рассыпавшиеся волосы Стелы, я добавил с насмешливой улыбкой:
"Эта маленькая девочка сможет отыграться, когда подрастет. Вспоминая о том, как один мужчина мучил ее в детстве, она в ответ сочтет оправданным мучить других мужчин. Вы со мной согласны, мадам?" – сказал я, повернувшись к моей жене, которая одарила меня сладким кокетливым взглядом и сказала:
"На самом деле, граф, я не знаю! Поскольку вместо воспоминаний о мучителе к ней могут прийти другие, о тех, кто был добр к ней, – о вас – и тогда ей будет непросто найти золотую середину".
Скрытый комплимент угадывался за этими словами. Я принял его с молчаливым жестом восхищения, который она мгновенно поняла и приняла. Подвергался ли когда-либо иной мужчина столь изящной лести со стороны собственной жены? Думаю, что нет! Обычно женатые люди ведут себя, как добрые сердечные друзья, предпочитая высказывать вслух даже неприятные вещи во избежание дальнейших подозрений и обмана. Думаю, я не столько был обольщен, сколько развлекался, наблюдая всю эту картину. Вскоре слуга распахнул дверь и объявил, что ужин подан. Я очень аккуратно спустил девочку с колен и прошептал ей, что буду частенько приходить, чтобы повидаться. Она доверчиво улыбнулась и затем, подчиняясь повелительному жесту своей матери, тихо ускользнула из комнаты. Как только она ушла, я с нежностью вспомнил ее красоту, поскольку она поистине была прелестной девчушкой, однако я видел, что мое восхищение не разделяли ни моя жена, ни ее любовник.
Мы все вместе вышли в столовую, и я, как гость, имел честь сопровождать прекрасную благородную даму. Когда мы подходили к столовой, Нина сказала:
"Вы столь давний друг этой семьи, граф, что, возможно, не будете возражать против того, чтобы занять место во главе стола?"