В голосе девушки звенело давно копившееся раздражение; Джерард сжал ее пальцы.
– Значит, пока вы были в глубоком трауре и не выходили из дома, вас судили, признали виновной и затем простили, с тем, чтобы замять инцидент.
– Именно! – Немного подумав, она поправилась: – Нет, не совсем. Соседи знали меня всю жизнь. Они не хотят верить, что я виновна. Но боятся, что так и есть. Поэтому и решили вообще избегать этого вопроса. Не хотят узнать, кто убил маму. Боятся, что преступницей окажусь я. Поэтому и объявили ее гибель несчастным случаем и полны решимости забыть обо всем.
– Но вы этого не хотите.
– Не хочу! – воскликнула она, сама не понимая, почему чувствует, что имеет право быть с ним полностью честной и откровенной. – Гибель мамы не была несчастным случаем. Но пока не смогу убедить их, что это не я толкнула ее вниз, они не станут искать настоящего убийцу.
Она встретилась с ним глазами. И увидела, что он все понимает. Поэтому и продолжала, не отводя взгляда:
– Джордан и Элинор сдались, но мы с Миллисент продолжали думать. Искать способы разубедить людей в моей виновности. Вот и вспомнили о портрете. Если он будет достаточно хорош, чтобы ясно показать мою невиновность ... это единственный способ открыть людям глаза.
– Так, значит, портрет – это ваша идея, – заключил он.
Жаклин покачала головой:
– Наша. У Миллисент ушло несколько месяцев на то, чтобы убедить отца в необходимости получить мой портрет. Она сумела доказать ему, что это своеобразный выход из положения: если он увидит, что я виновна, просто уничтожит его или скроет от посторонних глаз. Даже если портрет найдут, это еще не доказательство. Во всяком случае, не такое, чтобы обвинить кого-то в преступлении. Для него это единственная возможность положить конец своим страданиям. Он любит меня, но маму любил больше и терзается мыслями о том, что я могла ее убить, – хрипло пояснила она, но тут же откашлялась. – Через своих приятелей в городе Миллисент услышала о выставке в Королевской академии искусств и ваших портретах: словно сам Господь ее надоумил. Она назвала ваше имя папе. Ну ... остальное вам известно.
Джерард, наконец, отвел глаза и стал рассматривать стройные ряды олив. Камни фонтана, на которые он опирался, холодили спину, и это помогало ему собраться с мыслями, заново составить мнение о том, что происходит в Хеллбор-Холле.
Все гораздо сложнее, чем он воображал, соглашаясь писать портрет дочери лорда Трегоннинга.
Джерард не сомневался, что все сказанное Жаклин – правда. Он был искренне убежден, что она не умеет лгать. Мало того, ее история объясняла многое из того, что до сих пор было ему непонятно: например, странное, отчужденное поведение Трегоннинга и отношение окружающих к Жаклин. И ее отношение к окружающим.
Все это время он держал ее руку. Прикосновение ее тонких пальцев помогало сосредоточиться и придать мыслям верное направление.
– Но что, по-вашему, произойдет, когда портрет будет написан и выставлен на всеобщее обозрение? Как только люди усомнятся в обстоятельствах смерти вашей матушки ... не посчитают ли они ... – Он запнулся, прежде чем пере фразировать вопрос. – Не могло это быть самоубийством?
Жаклин яростно затрясла головой:
– Нет! Никто из знавших маму не предположил бы ничего подобного. Она так любила жизнь! И с чего бы ей вдруг умирать по собственной воле?
– Вы уверены?
– Абсолютно. Никто даже не задавался этим вопросом. Несмотря на то, что считали виновной меня и одновременно не желали, чтобы это было так. Они схватились бы за любую соломинку. Только не за эту. Пока мы не убедим их ... что это не я ... они не станут искать убийцу мамы. И настоящий преступник останется на свободе.
Он понимал, что хотела сказать Жаклин, и все же для пущей верности уточнил:
– Убийца вашей матери все еще здесь. Он из тех, кого вы хорошо знаете.
Она спокойно смотрела ему в глаза.
– Иначе и быть не может. Вы видели поместье. Согласитесь, не так-то легко проскользнуть сюда незамеченным, особенно если не знаете здешних мест. Кроме того, когда она погибла, во всей округе не было ни цыган, ни подозрительных чужаков.
Джерард снова отвернулся, оглядывая спокойный, молчаливый, призрачно-прекрасный сад, и вдруг ощутив, как напряглись ее пальцы, повернул голову и вопросительно вскинул брови.
– Вы напишете мой портрет, правда?
Как он мог отказать?
Она склонила голову набок, словно боясь услышать "нет".
– Вы сумеете сделать это? Показать всем мою невиновность?
– Конечно, – уверенно кивнул он.
Жаклин перевела дыхание.
– Вы не желаете, чтобы вами манипулировали, и это вполне понятно. И хотя вы не пожелали стать моим невольным судьей, согласитесь ли по моей просьбе сознательно судить меня?
– Если вы искренне хотите этого, тогда соглашусь.
Жаклин улыбнулась.
– Но за определенную цену.
Девушка удивленно уставилась на него, не сразу поняв, что цена не выражается в деньгах.
– Какую именно?
Он сам не знал. Не знал даже, что подтолкнуло его сказать это. Но не собирался брать свои слова обратно.
– Пока еще не уверен.
– В таком случае дадите знать, когда придет время, – спокойно ответила она.
Желание пронзило его. Хотя в тихом голосе звучали чувственные нотки, он не мог понять, намеренно ли она бросает ему вызов или просто со своей обычной прямотой встречает его выпад.
– Ну а до той поры, – бесстрастно продолжала она, – я сделаю все, что вы ни попросите. Расскажу все, что захотите знать. Стану позировать столько часов, сколько потребуется. Лишь бы вы выразили на холсте мою суть, чтобы все поняли: я не убивала мать.
– Договорились, – кивнул он, поднося ее руку к губам.
Коснулся поцелуем костяшек пальцев, уловил легкую дрожь, которую она постаралась подавить, и, продолжая наблюдать за ней, намеренно прижался куда более интимным поцелуем к ладони. И с удовлетворением заметил, как опустились ее ресницы. Ощутил неизбежную реакцию.
Она была воплощением попавшей в беду дамы и попросила его стать ее рыцарем на белом коне. Ее защитником. Поэтому он имел право на ее благосклонность.
Но Джерард еще не решил, чего хочет от нее, и, кроме того, они стояли посреди сада. Поэтому ему пришлось сдержать свои порывы. Поднявшись, он помог Жаклин встать и проводил домой.
– Ад и проклятие! Ну и попали мы в переплет! – воскликнул Барнаби. – Неужели ты способен на такое: изобразить ее невиновность?
– Да, только не спрашивай, каким именно приемом, – бросил Джерард. Он встал раньше приятеля, и сейчас приходилось дожидаться, пока тот оденется. – Это не настолько определенное качество, которое проявляется в отсутствие других, которые скрывают или чернят человека, как, например, злоба и вина. В этом случае, учитывая воздействие убийства на Жаклин, придется выражать все черты ее характера, уравновесив самые различные элементы так, чтобы всем стало ясно, каких качеств в ней нет и никогда не было.
– Того зла, которое побуждает совершить убийство матери?
– Совершенно верно.
Наблюдая, как Барнаби сует в карманы различные мелочи, которые всегда носил с собой, не те, что обычно требуются джентльменам, как, например, носовой платок, часы и кошелек, а карандаш, альбом, бечевку и перочинный нож, Джерард покачал головой и встал.
– В создавшихся обстоятельствах я хотел бы начать портрет прямо сейчас. Чем раньше я схвачу суть дела, пойму, как показать все необходимое, и решу, какие способы для этого требуются, тем лучше для всех.
Тем скорее Жаклин освободится от подозрений. И тем скорее освободится он. Хотя ... так ли уж он стремится к свободе?
Они направились к выходу, но Барнаби неожиданно приостановился и серьезно спросил:
– Значит ... теперь ты обречен писать портрет и благодаря этому начать поиски истинного убийцы?
– Да. Ты же и сам это знаешь. Почему же спрашиваешь?
Они зашагали по коридору. Барнаби долго молчал, прежде чем ответить без тени обычной беспечности:
– Потому что, дорогой мальчик, если такова твоя цель, значит, я действительно понадоблюсь тебе. Нужно же кому-то охранять тебя со спины.
Они добрались до лестницы; шум внизу привлек их внимание. Жаклин, не ведая, что за ней наблюдают, пересекла вестибюль, направляясь к утренней столовой. Они тоже стали спускаться.
– И, разумеется, – продолжал Барнаби, – кто-то должен охранять и прелестную мисс Трегоннинг.
Джерард мгновенно распознал издевку, но, даже понимая, что не должен реагировать, все же услышал собственный голос, слишком решительный для обычной дружеской перепалки:
– Это можешь предоставить мне.
– Я так и думал, – негромко фыркнул Барнаби.
Однако когда они спустились вниз, Барнаби уставился на друга с серьезным видом и сказал:
– Кроме шуток, старина, нам нужно быть настороже. Я еще не узнал ничего существенного, но слышал больше чем достаточно, чтобы убедиться: в этом доме творится нечто очень странное.
Он хотел начать сеансы немедленно, но ...
– Мне ужасно жаль, – смущенно пробормотала Жаклин. – Вчера вечером Джайлз Треуоррен пригласил меня и еще нескольких человек прогуляться верхом до Сент-Джаста. Я обещала встретиться с ним у ворот.
Судя по выражению глаз, она действительно жалела, что приняла предложение Джайлза, тем более что обещала Джерарду сделать все в обмен на согласие писать ее портрет. Поэтому он решительно отказался от намерения закатить истерику, как приличествует творческой натуре, и настоять, чтобы она провела с ним день в прогулках по дому и садам, где сможет запечатлеть ее в первых карандашных набросках. Сколько еще их будет, прежде чем он поймет, что нашел нужный фон, нужную позу и, что важнее всего, необходимое выражение лица для портрета, который намеревался создать ...
В нем так и бурлили энтузиазм и энергия. Преданность задаче была абсолютной. Сейчас он был уверен, что портрет Жаклин намного превзойдет портреты близнецов и станет его лучшей работой. Его пальцы не просто чесались: кончики почти горели от желания поскорее схватить карандаш и бумагу и провести первую линию.
– Надеюсь, вы не возражаете?
Зеленовато-карие глаза отражали неподдельную искренность.
Джерард тихо вздохнул.
– Может быть, вы позволите мне и мистеру Адеру сопровождать вас?
Девушка с облегчением улыбнулась:
– О, это было бы чудесно! Вы еще не видели здешних мест, а Сент-Джаст – ближайший от нас город.
Барнаби тоже обрадовался прогулке, вернее, возможности познакомиться с местными жителями и узнать о здешних тайнах все, что только возможно.
После завтрака все трое встретились на террасе и направились к конюшням.
Жаклин оказалась прекрасной наездницей, по крайней мере, Джерард именно так и посчитал, судя по гнедой кобылке, которая ждала ее у деревянной колоды, на которую обычно вставали дамы, чтобы сесть в седло.
Вскочив на резвого гнедого мерина, выбранного для него конюхом, Джерард натянул поводья. Жаклин тем временем дала лошадке порезвиться, прежде чем усмирить ее твердой рукой.
Как только Барнаби поближе познакомился со своим вороным жеребцом, они поскакали вперед. Жаклин показывала дорогу. Она почти сразу же свернула с подъездной аллеи на заросшую травой тропу между зелеными полями. Джерард успел поймать смеющийся взгляд, брошенный ему через плечо, перед тем как Жаклин коснулась каблуками боков кобылы и полетела вперед. Он инстинктивно, не задумываясь, последовал ее примеру. Барнаби, в первый момент растерявшийся, тоже пришпорил жеребца. Они мчались по рыхлой земле, превращая легкий бриз в буйный, свистевший в ушах и трепавший волосы ветер.
Вот так, неуклонно взбираясь в гору, они выбрались из долины, в которой стоял Хеллбор-Холл. Оказавшись на вершине, Жаклин натянула поводья; кобылка приплясывала, готовая скакать дальше.
Девушка снова оглянулась. Джерард догнал ее и успел остановиться рядом. Барнаби немного запоздал, зато первым обратил внимание на открывавшийся сверху вид.
– Вот это да! – ахнул он.
Джерард повернулся и ничего не сказал, но, увидев его лицо, Жаклин улыбнулась. Он явно лишился дара речи. В этот момент было ясно, что перед ними истинный художник. Способность таланта целиком завладевать им была очевидна. Он не шевелился, завороженный великолепной панорамой, открывавшейся от Каррик-Роудз до Фалмута и морского побережья.
– Да-а-а-а, – протянул Барнаби. – Вот уж не скажешь, что в Корнуолле нет живописных пейзажей.
– Не скажешь, – согласилась Жаклин и принялась расспрашивать о природе его родины. Барнаби уже успел рассказать, что родился и вырос в Суффолке.
– Там все куда обыденнее – множество ветряных мельниц, полей и лугов. Но ничего подобного этому, – пожал плечами Барнаби и, взглянув на все еще безмолвного Джерарда, не сводившего глаз с искрящейся на солнце воды, обратился к Жаклин: – Попробуйте допросить его о ландшафтах его графства: может, хотя бы это снимет чары.
– Я се слышу, – пробормотал Джерард.
– Да, но ничего не видишь. Кроме пейзажа, разумеется, – съязвил Барнаби, показывая вниз, где собралась компания всадников – Они ждут нас?
Жаклин проследила за направлением его взгляда и помахала рукой.
– Да. Это мои друзья.
– Насколько я понял, это начало дороги? – осведомился Джерард, знаком велев ей ехать вперед. – Совершенно верно.
Жаклин вынудила лошадь спускаться вниз шагом.
– Там мы обычно встречаемся. Отсюда, если поехать на юг, можно добраться до Сент-Моуса. А свернув на север, мы скоро окажемся на дороге в Сент-Джаст.
Джерард присмотрелся к молодым людям. Здесь были Джайлз и Седрик Треуоррены, Элинор и Джордан Фритем и сестры Хэнкок, Сесили и Мэри. Джерард заметил удивленный взгляд Жаклин в сторону Сесили. Учитывая его вчерашнее обхождение с Сесили, странно, почему она предпочла приехать. Насколько понял Джерард, она не была членом этой компании.
Но долго удивляться не пришлось. Сесили очень холодно поздоровалась с ним, после чего все свое внимание обратила на Барнаби.
Джерард едва заметно усмехнулся. Если Сесили считает, что он был чересчур груб, когда ставил ее на место, лучше ей не пытаться загнать Барнаби в угол!
Предоставив другу самому о себе заботиться, он стал исподтишка наблюдать за Жаклин. Интересно, как она реагирует на других, а они – на нее?
Он отметил, что она держится чуть в стороне, не высказывая своего мнения, никого не ободряя, не предъявляя требований, но всегда готовая рассмеяться веселой шутке. Так она вела себя всю дорогу до Сент-Джаста, где компания добралась до древней гостиницы "Кувшин и якорь". Оставив там лошадей, молодые люди пешком пошли по вымощенной камнями дорожке, которая вилась вдоль крутого берега, откуда открывались великолепные виды на Каррик-Роудз и дальше, до самого горизонта.
Обычно подобные пейзажи целиком завладевали умом и мыслями Джерарда, но сейчас, как ни странно, возможность идти рядом с Жаклин и острое желание взять ее за руку заставляли забыть обо всем на свете. Он не сводил с нее глаз, каждую минуту ожидая непонятно чего, пока не сообразил, что по какой-то неизвестной самому причине считает, будто остальные мужчины – Джордан, Джайлз и Седрик – представляют некую угрозу для Жаклин.
Она же оставалась спокойной, сдержанной, не столько отчужденной, сколько закрытой невидимым панцирем, как всегда, когда бывала в компании старших. Но в то же время казалась вполне способной отразить любую бесцеремонную атаку. Впрочем, молодые люди и не пытались.
Прислушиваясь к разговору между Жаклин и Элинор, шагавшей рядом с подругой, он заключил, что все они просто друзья и поэтому так непринужденно себя чувствуют. Только Джордан вносил в общий разговор ноту неловкости, и то из-за своего высокомерия. Очевидно, он искренне считал себя выше остальных, и Джерард изо всех сил старался не показать, как его смешит поведение молодого Фритема.
В какой-то момент, когда Джордан в очередной раз покровительственно изрек, что "все, кто имеет хоть какой-то вес в обществе, знают, что самый модный цвет сюртуков – светло-коричневый, – коричневато-рыжий, если быть точным", Жаклин встревоженно уставилась на Джерарда, словно боясь, что тот оскорбится: что ни говори, а на нем был темно-зеленый сюртук.
Он ободряюще кивнул. Она ответила легкой улыбкой, прежде чем отвернуться, и он вдруг почувствовал, что вполне способен пропускать мимо ушей все, что ни вздумается наговорить Джордану.
В середине дня они вернулись в гостиницу, решив пообедать перед обратной дорогой: очевидно, это уже вошло у них в обычай. Джерард оглянулся, чтобы проверить, как там Барнаби, и, к собственному удивлению, не увидел в лице друга признаков обычной досады. Наоборот, Барнаби блистал обаянием и остроумием, а Сесили не скрывала, что очарована новым другом.
Очевидно, Барнаби обнаружил источник информации, куда более интересный, чем пожилые дамы. Джерард ухмыльнулся и нагнал Жаклин.
Они поднялись на крыльцо. Дверь распахнулась, и на пороге появился молодой джентльмен. И замер при виде вновь прибывших. Его взгляд скользнул по мужчинам и остановился на Жаклин.
– Я видел, как вы спускались вниз ... и приказал подать обед в гостиной.
После секундного колебания Жаклин улыбнулась и шагнула вперед.
– Мэтью! Как мило, что вы о нас позаботились. – Подав ему руку, она обернулась. – Мэтью Бризенден – Джерард Деббингтон. Мэтью, отец просил Джерарда написать мой портрет. Мистер Деббингтон, Мэтью – сын здешнего пономаря.
Джентльмены обменялись рукопожатием. Джерард без труда понял причину откровенно неодобрительного взгляда Бризендена. Для некоторых людей художники стояли лишь на несколько ступеней выше, чем балетные танцовщицы или "лица, чье существование достойно сожаления". Однако элегантный костюм и тот факт, что заказ был сделан самим лордом Трегоннингом, явно сбивали с толку молодого Бризендена. Очевидно, бедняга никак не мог сообразить: как обращаться с Джерардом.
Джерард очаровательно улыбнулся и предоставил Бризендену самому решать, как быть дальше.
По крайней мере, таково было его намерение, пока Мэтью не потянулся к руке Жаклин. Джерард ощутил, как она сжалась, но на крыльце было слишком тесно, и девушка не смогла увернуться от жадных пальцев, сомкнувшихся на ее локте.
Джерард успел заметить удивленное лицо Барнаби и быстрый предостерегающий взгляд друга. Но осознал только свою неожиданную реакцию: нахлынувшее напряжение, оглушившее и на мгновение ослепившее. Правда, зрение скоро вернул ось, но размытое по краям и кристально ясное в центре: то явление, которое в обычные дни повергло бы его в панику, но сейчас казалось совершенно естественным ...
Трудно сказать, к чему бы это привело, но его ... их спасло появление двух мужчин, пытавшихся выйти из гостиницы. Они никак не могли протиснуться в дверь, которую загораживал Бризенден. Ему пришлось выпустить Жаклин и отодвинуться, чтобы дать им дорогу.